Хрен знат (СИ)

Весь в расстроенных чувствах, я вышел во двор. Как у условно выздоровевшего, была у меня теперь свобода передвижения без права выхода за калитку. Взрослые были при деле. Дед приводил в порядок картошку на островке, а бабушка готовила начинку для пирожков. Без них в дороге никак.

Мимо смолы прогрохотал на бричке Иван Прокопьевич. Обернулся, кому-то кивнул головой. Из-под соломенной шляпы мрачно свисали усы.

Наивные люди благословенного времени. Работа по дому и на земле у них не считалась работой, высшим судом и совестью была людская молва. Проявлялись у этого поколения и другие нелепые принципы и табу. Нельзя, например, целиться в человека даже из игрушечного ружья. Поэтому пацаны уходили играть в войну на дальние капониры. Во время оккупации, немцы там расстреливали партизан и евреев. До поры до времени, не строились люди на капонирах - примета плохая.

- Набери воды из колодезя, - сказала мне бабушка, - да отнеси худобе. - Только не надрывайся, по полведра наливай, да яйца свежие посмотри...

Не любит она без хорошего дрына бывать в загоне для кур. Боится петуха Круньку. Он и, правда, дикий, дурной. На прошлой неделе так шпорой ее саданул, что до сих пор хромает. Кидается даже на деда. А голову ему еще не свернули только лишь потому, что больно красив, подлец. Таких петухов рисуют на иллюстрациях к русским народным сказкам. Да и любимец он мой. Вырос у меня на руках из пушистых комочков. Как хозяина чтит. Только откроешь калитку - Крунька делает вид, что убегает. Сделаешь пару шагов в его сторону, он голову в плечи - и, типа, оцепенел. Посадишь его на колено, шею почешешь, брови погладишь:

- Круня хороший!

Торчит, падла, и белыми пленками глаза прикрывает...

Вода в колодце опустилась до уровня, но дно еще не просматривалось. Скоро осядет муть, и только мокрая полоса на нижнем наборном кольце, будет свидетельствовать о том, что до этой границы поднималась река. Такое оно, здешнее лето.

Живность я напоил. Если бы не петух, мне бы не дали сделать даже такую малость. За чистой водой на железку бабушка сходила сама: "Куды тебе хворому, людей еще заразишь!" Даже тарелку с "отдачей" Пимовне отнесла. Вернувшись, сказала:

- Отправление ровно в пять. Чтобы был на ногах. Никто тебя ждать не будет.

Как долго, ждать до утра! Этой ночью я больше всего боялся уснуть и очнуться в своем старом теле, так и не подступившись к главному делу обоих своих жизней. Уж чего-чего, а счастье моя мамка заслужила сполна.

Забылся уже после полуночи, и видел сон красочный, яркий. Как будто бы я под водой плаваю, но при этом дышу свободно, без всякого акваланга. Дно подо мной белое, типа того, что песок, и будто бы солнцем освещено. Главное, сплю я, а все хорошо слышу: собаки соседские занялись, Мухтар пару раз подгавкнул. Движуха какая-то началась за нашим двором. Внутренние часы говорят, что времени около дела, а просыпаться никак. Еле-еле бабушка меня растолкала. Так я и вышел на улицу, в трикотажном, спортивном костюмчике, фуфайке ниже колен, и с объемистым уклунком в руке, в надежде, что по дороге досплю.

- Ты ж там смотри, веди себя хорошо, чтобы перед людьми не было стыдно! - не смолкало у меня за спиной.

Темень кругом, не видно ни звезд, ни луны. Прохлада свежит после теплого-то одеяла. Так пробирает, что я аж глаза открыл.

Тут Пимовна на "двойке" и подкатила. Телегу, насколько я понял, она "позычила" (заняла) у дяди Коли Митрохина. На нашем краю такая одна: без рессор, но на мягкой резине. И лошади, вроде, тоже его. Только гривы в косы заплетены.

- Тпр-р-ру! - властно сказала бабушка Катя, слегка потянув вожжи, - Садись, Сашка! В ногах правды нет. Доброго ранку, соседи!

Дед поднял меня под микитки и посадил на передок, рядом с возницей. Бабушка подстелила домотканый дерюжный коврик и подоткнула под зад подолы фуфайки.

- Здравствуй, Катя. Ну, в добрый путь!

Утренний воздух гулок. Сухая веточка хрустнет, а отзвук такой, как будто щелкнули ногтем по коробке гитары. Казалось бы, чему в той телеге греметь? Но на нашей грунтовке, растрясет и дорожный каток. Сплошная булыга. Не утрамбовалась еще.

Куда подевалась взрослая сдержанность? Главный вопрос жизни готов был уже сорваться с моего языка, но Пимовна будто прочувствовала, осекла:

- Молчи, Сашка, не до тебя...

Она и правда, была ни в себе. Сидела, нахохлившись, и о чем-то сосредоточенно думала. В дорогу оделась простенько: серая невзрачная кофта, боты "прощай молодость" и шерстяной красный платок, повязанный по-комсомольски.

Уже начинало светать, когда мы подъехали к дальнему броду через нашу речушку. Горизонт полыхнул, и алые блики скатились на перекат. Кони потянулись к воде, но не успели сделать и пары глотков. Нетерпеливые вожжи всплеснули над рыжими спинами. Сминая мелкие камни, телега рванулась по пологому берегу, вверх и вперед, к солнцу.

- Что это тебе летом болеть вздумалось? - спросила бабушка Катя, как будто, в иное время болеть не зазорно.

Я искоса глянул в ее лицо. Оно преобразилось, помолодело. Выцветшие глаза, как будто вобрали в себя зелень росистого луга, мимо которого мы как раз проезжали.

- Гланды, - запоздало пояснил я. (Удивился, конечно, этой метаморфозе, но не подал вида). - Из-за них я все время болею. Как перемена погоды, так первая простуда моя. Врач на Камчатке сказал, что пока их не вырежут, я даже расти не буду.

- Это врач так сказал?! - переспросила Пимовна с таким осуждением в голосе, что даже мне стало за него стыдно. - Даже я, деревенщина необразованная, и то знаю, что если у человека отрезать мизинец, он его будет чувствовать до конца жизни. А тут горло, головной мозг рядом! Ну, не растет человек, значит, время для этого еще не пришло. И не нужно туда лезть со своею наукой. Тоже мне, врач! А ну, повернись к солнцу, сама посмотрю.

Как на приеме у стоматолога, я послушно зажмурился и открыл рот.

- Левее! Голову запрокинь! - сухая ладонь надавила на лоб, чуткие пальцы осторожно ощупали горло. - Дурень твой врач. Не туда смотрел. Все хвори твои, Сашка, из-за того, что нет у тебя лобовых пазух. А гланды тут не причём.

- Как это нет?! - Вот так, проживешь всю жизнь, и только случайно узнаешь, что в твоем организме отсутствует что-то важное.

- Да ты не переживай, - успокоила бабушка Катя. - Ближе к природе будешь. Это по наследству передается, от матери или отца. Многие люди без пазух живут, и ничего. В нашем роду их вообще ни у кого не было...

Возле Учхоза на телегу подсели две молодые смешливые тетки близняшки в одинаковых ситцевых платьях. Судя по наточенным тяпкам, из огородной бригады. Попросили довезти до моста через Невольку - рукотворную речку с заставами для полива полей, самый большой из которых и был тем самым мостом. Копали ее до революции, всем миром, по указу станичного атамана, невзирая на звания и чины. Отсюда и такое название. Сейчас-то попробуй, кого-то заставь!

Екатерину Пимовну эти девчата знали. Разговаривали с ней подчеркнуто уважительно, называли только по имени-отчеству. Зато оторвались на мне: защекотали, затормошили, еще и чмокнули в щеку. Лица вроде знакомые, голоса, жесты. Одну их них, я точно где-то встречал в той, или этой жизни. А сейчас, поди, угадай!

И так меня это заело, что ни о чем другом думать не мог. Когда они спрыгнули на ходу, поинтересовался у бабушки Кати: кто, мол, такие? Она мне фамилию девичью назвала, а толку-то в том? Судя по обручальным кольцам, обе они уже замужем.

За мостом кони свернули направо. Играя мышцами, зашагали по бездорожью, отмахиваясь хвостами от надоедливых мух. Берег здесь был извилистым и крутым. На горизонте виднелось облако пара, поднимавшегося над источником с горячей водой. Дальше, за узкой излучиной, начинались сады плодосовхоза "Предгорье".

Будучи пацанами, мы ходили сюда купаться. А в обеденный перерыв, когда сторожа уходят в столовую, слегка "обносили" пару сливовых деревьев. Плоды были крупными, но еще недозрелыми. От них набивалась оскомина, вязало во рту, резало в животе. Чтобы прогнать эти неприятные ощущения, мы шли к роднику с кислой, холодной водой, притаившемуся у подножия берега. В нем плавали мелкие лягушата, но нас это не останавливало. Пили по очереди, и не могли напиться.