Кукловод. Книга 2. Партизан

— Ну да. Ну да.

— Вижу, вы все поняли. Вот и замечательно. Итак, хорошенько подумайте, что вам понадобится для вашей работы.

— И чем я должен буду заниматься?

— Странный вопрос. Фальшивые деньги, как вы понимаете, меня не интересуют. А вот изготовление документов очень даже.

— Не думал, что родине могут понадобиться подобные мои таланты.

— Могут. Родина, она вообще ничем не брезгует. Потому как на войне все средства хороши. Слышали, надеюсь, что германцы не брезгуют даже травить людей, как тараканов? Вот то-то и оно. Илларион, дай ему бумагу, перо, и пусть напишет список всего потребного. С утра пораньше пробежишься с этим списком по лавкам. Бери с запасом. Сам понимаешь, киевского ассортимента там не будет. С этим всегда должны оставаться минимум двое. Я буду к одиннадцати. В два часа дня у нас поезд.

— Ясно, Иван Викентьевич.

Вот и ладно, что ясно. А у него еще есть время, которое он может провести в кругу семьи. Пусть не своей. Но какое это имеет значение, если при виде детей у него становится тепло на душе, а прикосновения и забота Ирины доставляют удовольствие. Да, это не навсегда. Но…

Знаете, что такое курортный роман? Это, когда в омут с головой. И при этом оба знают, что все происходящее с ними — лишь иллюзия, которая совсем скоро развеется, как предрассветная дымка. Оба сознают, что просто играют, но при этом живут этой игрой, словно им жить осталось совсем немного.

Именно это и происходило с Шестаковым, а вернее, с Шейрановым. У его подопечного вообще ничего в душе не было, кроме цинизма и брезгливости по отношению к бывшей подруге, превратившейся в обычную домашнюю клушу. Что же до Ирины… Вот она не играла, а искренне надеялась, что обрела свое счастье, утраченное много лет назад из-за юношеских бредней, бродивших в их головах.

Нда. Конечно, Шейранова подтачивало чувство вины, да и не в его характере было бросать своих близких. Угу. Полюбить Ирину по-настоящему он не полюбил, но и чужими ни она, ни дети для него не были. Ну да, у него есть возможность и время позаботиться о них, даже если Шестаков погибнет раньше срока. Не дело это — отворачиваться от близких. Эдак останешься один по жизни, с пустотой в груди…

Шестаков открыл глаза и сладостно потянулся, ощущая боль во всем теле. Но это боль — такая, сладостная. Ирина, узнав о его внезапном отъезде, буквально измотала его за ночь. Не сказать, что его это расстроило, мало того, несмотря на практически бессонную ночь, он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Вот только отчего-то тяжко подниматься с постели. Тело и болело, и одновременно стало ватным.

— Дядя Ваня!

— Дядя Ваня!

В комнату влетели дети. Шестаков, озарившись улыбкой и выставляя им навстречу руки, невольно взглянул на висящие на стене часы. Хм. Вообще-то для Сережи и Ани это неурочный час. В смысле, в это время они обычно спят. Не иначе как проделки Ирины. С кухни доносятся аппетитные запахи, хозяйка со служанкой колдуют у плиты, чтобы порадовать отбывающего перед дорогой, ну, и с собой собрать корзинку. Он собирался выйти в половине одиннадцатого и больше не возвращаться. Слишком много нужно еще успеть.

Шестаков все еще возился с детьми на кровати, когда раздался звонок телефона. В свое время подпоручик снял квартиру на окраине Киева, но при этом с телефоном, чтобы иметь какую-никакую связь. Конечно, местная телефонная линия — это не то что в его слое, но все же экономит время. Мелькнула надежда, что это не его. Уж лучше пусть Ирину вызовут в госпиталь. А то знаете, долгие проводы — лишние слезы.

— Ваня, тебя к телефону, — заглянув в спальню, сообщила Ирина с явно расстроенным видом.

— Кто?

— Твой вольноопределяющийся Ильин.

— Иду, — тут же отстраняя детей и сбрасывая ноги с кровати, ответил он.

Влезть в галифе. А то как-то неловко светить портками перед служанкой. Потом тапочки и быстренько в гостиную. Раньше телефон стоял в прихожей. Вернее, на стене висела эдакая громоздкая деревянная коробка с подвешивающейся на рычаг трубкой. Шестаков посчитал это неудобным и, избавившись от старья, приобрел новейший аппарат, который теперь стоял на комоде в гостиной.

— Слушаю.

— Викентий Иванович, Елкин сбежал, — послышался голос Ильина.

— Как это могло произойти?

— Ну… Словом, Потапенко задержался у своей пассии, мы с Репиным решили, что я побегу по магазинам. Да только я деньги забыл. Вернулся, а Сергей без сознания. Кто же думал. С виду рохля и трус, а тут…

— Как Репин?

— Пришел в себя. Только шишка на голове.

— Не стошнило?

— Нет. Но шишка на голове знатная.

— Ясно. Значит, так, дуй на квартиру и ждите меня там. Отставить. Вручишь список и деньги Репину, пусть отправляется за покупками. Потом обратно на квартиру и ждет нас там. Ты и Потапенко сидите и ждите меня.

— Так его еще нет.

— К моему прибытию вернется, герой-любовник, йожики курносые. Ну а с вами будем разбираться потом.

Ну вот. Теперь не до пирогов. Поезд в два часа. Вагон, в котором поедут они и закупленное ими снаряжение, уже практически готов, и его подцепят к воинскому эшелону. Конечно, можно и отложить отбытие. Не бесплатно, конечно, все же простой вагона получится, а транспорта и без того не хватает. Но сроки определялись этим самым Елкиным, которого в самое ближайшее время могут снова закрыть «по вновь открывшимся обстоятельствам». А он был Шестакову нужен.

До управления жандармерии добрался довольно быстро. И слава богу, ротмистр Песков оказался на месте. Мало ли куда его могло занести по делам службы, а времени как бы нет. То есть совсем нет. Шестаков буквально чувствовал, как струится песок в песочных часах.

— Признаться, не ожидал вас снова увидеть, Иван Викентьевич. Вы, кажется, отбываете сегодняшним двухчасовым воинским?

— Собирался. Вот только у меня обозначились кое-какие проблемы. Елка сбежал. Огрел моего человека по голове, хорошо хоть не насмерть, и сбежал.

— Елка? Признаться удивлен. Никак не ожидал от него такой прыти.

— Мы тоже. Но, как видно, он решил, что терять ему нечего, а в подобной ситуации человек способен на многое.

— А вы рассказали, для чего он вам понадобился?

— Только в общих чертах, но, должно быть, он все же принял нас за шпионов.

— Угу. Тогда все складывается. С политическими или урками ему еще светит каторга. А вот связь со шпионами — виселица. Тут уж без вариантов.

— Родион Константинович, мне больше не к кому обратиться.

— Я понял. Есть у меня один знакомый из сыскной полиции. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь знает киевскую шушеру лучше его.

— Состоит у вас на связи?

— Верхолетов? Я вас умоляю, как бы мне не оказаться у него на связи, — ротмистр снял трубку и, дождавшись ответа на том конце провода, приказал: — Немедленно свяжитесь с коллежским секретарем Верхолетовым из третьего полицейского участка и передайте, что я просил зайти ко мне и что просьба безотлагательная.

— Вот так и приходится работать, все больше упрашивать и уговаривать, — положив трубку на рычаг, произнес ротмистр.

— Своенравный?

— Я бы сказал, профессионал, которого не ценит его руководство. По его годам и талантам он уже должен быть надворным советником и руководить всем киевским сыском. А то и столичным. Я не шучу. Двое моих предшественников и я грешным делом пытались его перетянуть в жандармерию, но ему его урки ближе, чем политические.

— И как же при таких талантах он не может искоренить преступность в Киеве под корень?

— А он чтит закон. И за это его весьма уважают в преступном мире. Вы не поверите, но при всем при том, что ему приходится порой действовать весьма жестко, даже с применением оружия, желающих ему мстить — нет. Да и сопротивление ему практически никто уже не оказывает, разве только какой дикий или залетный найдется.

Примерно через полчаса в кабинете появился мужчина лет сорока, крепкого сложения, с умным и пронизывающим взглядом. Впрочем, Шестакову показалось, что этот человек может быть любым в зависимости от ситуации. Эдакий хамелеон. Шейранов был далеко не мальчик, успел повидать много разного народа и в людях разбирался неплохо, поэтому и смог просчитать этого сыскаря.