Хольмгард

— Да.

— Ну и что, что он зодчий. Холопов надо…

— Он не холоп. И никогда холопом не был.

— Укуп.

— И в укупы не продавал себя.

— Ну так я его себе укуплю. Если Годрик не вернется.

— Листья шуршащие! Он зодчий, понимаешь ты, пень ростовский?

— Да какая разница — зодчий, стяжный, кормовой…

— Зодчий — это ремесло такое.

— Да?

— Да.

— Что же это за ремесло? — с сомнением спросил Дир.

— А такое ремесло, когда дома строят.

— А, — понял Дир. — Плотник, значит. Ну и что? Бывает, плотники продаются, когда им работы нет.

— Не плотник. Зодчий.

— Ты заладил — зодчий, зодчий.

— Ну вот, скажи — как называется человек, командующий сотней воинов?

— По-разному.

— В Киеве. Как он называется в Киеве?

— Сотенный.

— А если тысячей воинов?

— Тысяцник.

— А человек, командующий тысяцниками?

— Военачальник.

— Правильно. Так вот зодчий — он военачальник всех плотников, столяров, клепальщиков, и смолильщиков. Он планирует, как будет выглядеть дом, когда его закончат строить.

— Ну уж нет, — сказал Дир.

— Что — нет?

— Чего планировать-то? В сражении — да, нужно планировать, без этого никуда. Без планирования потери больше. Ненамного, но больше. А дом-то чего? Ставь себе стены, вешай крышу.

— А если большой дом?

— Больше стены, и больше крышу.

— А если в доме два уровня?

— Ставь второй на первый.

— А фундамент?

— Ну, копай, заливай известью. Подвал еще бывает — тоже копай. Чего планировать?

— А если каменный дом?

— Камень на камень, те же стены.

— А башню? А церковь?

— Что-то ты, Хелье, не то говоришь.

— А вот мост тут строят. Видел мост?

— Видел. И что?

— Нужен зодчий.

— Зачем?

Хелье вздохнул.

— Просто поверь мне на слово, Дир. Ротко из таких ремесленников, которые не продаются, не покупаются, и не одалживаются. Он давеча с князем говорил.

— Это по ошибке. Он мне рассказывал.

— Никакой ошибки. Он — равный нам.

— Ну уж это ты брось. Простолюдин какой-то, подумаешь…

— Достаточно равный, чтобы сидеть с нами за одним столом.

— Да?

— Ученый человек.

— Ученый?

— Вот именно. Ученый.

Дир почесал в затылке.

— Так, стало быть, я не могу его взять себе в услужение? У него денег нет совсем, он говорил.

— У тебя тоже нет, однако же ты не идешь в услужение.

— Я служу князю.

— В качестве холопа?

— Но ведь я из хорошего рода.

— Вот и не позорь свой род. Не стыдно тебе? Зодчего унизил.

— Но ведь… все-таки… так он может, стало быть, сидеть с нами за столом?

— Я очень уважаю зодчих, Дир. И почту за честь, если Ротко с нами сядет.

— Но люди из хорошего рода…

— Дир, я тоже не из последнего рода. И даже кузен шведского конунга.

— Да, это верно.

— Все. Давай есть.

Дир вернулся к столу и, мрачно глянув на Ротко, сказал:

— Ну, эта… вроде бы ты можешь сесть. С нами. Только не очень панибратствуй. Зодчий ты там или еще какой — это еще не очень известно. А вот панибратствования я не люблю. Кстати, Хелье тоже не очень любит, он просто любит говорить неожиданности всякие. — Он повернулся к Хелье, уже успевшему набить себе полный рот еды. — А вот Гостемил, не в обиду ему буде сказано, со всеми как с равными говорит.

— Это потому, Дир, — сказал Хелье, жуя, — что мы с тобою хорошего роду…

— Да. И что же?

— А Гостемил — очень хорошего.

— Не понимаю.

— И не надо. Ты, когда по поручению ходил давеча, ничего странного не слышал? В городе?

— Нет. Пуст город. Рано еще. А что?

Ротко не слушал. Он утолял голод и очень хотел спать.

— Послезавтра после полудня будет суд над Детиным.

— Это кто такой?

— Строитель такой.

— Тоже зодчий? Эка развелось…

— Самый богатый человек в Новгороде.

— Ну да?

— Да.

Хелье задумчиво посмотрел на Ротко. Зодчий жевал теперь очень медленно, глаза у него закрывались сами собой.

— А за что его судят? — спросил Дир.

— За убийство.

— Кого же он убил?

— Он-то никого не убивал. Но кто-то другой убил Рагнвальда. Слышал о таком?

— Да, конечно. Его убили? Жаль. Неплохой собеседник. Пировали мы с ним раза два.

— Убил его не Детин. Но судят Детина. И если докажут, что убил именно он…

— Но если убил не он, как же можно доказать, что он?

— Можно, уверяю тебя. Так вот, если докажут, то…

— То?

— То будет плохо.

— Кому?

— Многим.

— А если не докажут?

— Тоже может быть плохо.

— Кому?

— Всем.

— Не понимаю.

— Нужно попытаться сделать так, чтобы его оправдали.

— Зачем?

— Нужно. Для этого нужно найти видока. Который видел, что было на самом деле.

— А ты знаешь, что было?

— Знаю.

— Ну да?

— Да.

— Тогда ты и есть тот самый видок, — уверенно заключил Дир.

— Нет.

— Почему?

— Я знаю, но я не видел.

— Откуда же ты знаешь?

— Своим умом дошел.

— Это как же?

— Не важно. Нужно, Дир, найти видока. Не может быть, чтобы никто не видел убийства. Так не бывает. Все-таки Новгород — город густонаселенный. Кто-нибудь все время либо смотрит в окно, либо шляется по улице. Кто-то видел! Кто?

— Ты меня спрашиваешь?

— Нет, я размышляю вслух.

— Ага. Можно я доем твой стегун? А то ты, я вижу, сыт уже. Говоришь много, ешь мало.

— Доедай. Можно было бы опросить всех жителей окрестных улиц… и всех непотребных девок, промышляющих там же…

Ротко уронил голову на стол и захрапел. Хелье поглядел на него неодобрительно.

— Вроде еще не старый, а храпит. Ладно. Мне нельзя появляться в городе. Но мне нужно быть на этом суде. Стало быть, мне нужно изменить наружность. Если я попрошу тебя сходить на торг и купить мне ту одежду, которую я скажу, ты сможешь ничего не перепутать?

Дир дожевал, проглотил, запил водой, и кивнул.

— Монах — это уже было. За монахами следят… кабаны слюнявые, уж монахов-то могли бы, казалось, оставить в покое. Купцом я здесь тоже побывал, да и с толпой не очень смешаешься, если ты купец, они порознь ходят. Остаются — сынки богатых боляр. Видел давеча этих сынков?

— Да. Неприятные.

— Не скажи. Забавный народ. Говорят смешно — припорхаем, упорхаем… не кузит… Константинополь называют Консталем… По возрасту я от них недалеко ушел. Сойдет. Значит, купишь все киевское. И — рубаху покороче, свиту покороче, сленгкаппу с разрезами с боков. Сапожки киевские повыше, до колена почти. И шапку — чтобы только один околыш да тесемки, и околыш чтобы зеленый. Вроде все. Нет, не все. Там есть, на торге, скоморошья лавка. Знаешь?

— Знаю.

— Накладную бороду. Щеголеватую какую-нибудь, короткую. Рыжеватую. А волосы я сам себе подрежу. Жалко, но что делать. Сынки богатых портят себя, режут волосы коротко, хотя те, кого я видел, вовсе не мужеложцы. И примкну я к их группе. Они наверное придут на суд — делать им целый день нечего. Кто-то сюда бежит… Торопится.

Хелье и Дир одновременно поднялись с ховлебенков и прошли в угол за свердами. Враждебный ли человек спешит к дому, нет ли — Хелье не понял. Ротко продолжал спать. Дверь распахнулась.

— Master! My master! [50] — закричал с порога Годрик.

— Годрик! Что ты орешь? Где ты был?

Годрик кинулся к Диру и обнял его. Дир выронил сверд и оторопел.

— Что это с тобой? Напугал тебя кто-то?

— Master, I must tell thee… Listen to what I'm going to say. Please. Just listen. Thou must hear me out. `Tis all I ask. [51]

— А?

— If thou dost not listen, I'm going to burn in hell, and it'll all be on thy conscience, Master, I'm warning you! [52]

Дир дико посмотрел на Хелье.