Любимая игрушка судьбы

— Ты! — резко выбросил руку в сторону старшего сына. — Ты поведешь войско.

Только тогда Лакхаараа вскочил, чтобы с благодарностью на устах упасть в ноги отцу.

— Расскажи подробнее об их вожде, — потребовал Лакхаараа.

— О вожде Джуэре? — почтительно переспросил Дэнеш.

Лакхаараа взорвался:

— Что мне Джуэр?! О другом… О том, кто ведет их! Ты говоришь — войско. Никогда племенам не удавалось собрать войска. Когда надо было встать, как один, против нас, — продолжали угонять скот и воровать женщин друг у друга, да делитьугодья. Будто тесно им было в Обширной степи. С нашим войском так тесно им не было, как друг с другом! Даже выбрав верховного вождя, не хотели ему подчиняться. Что сделал с ними… новый вождь?

— Новый вождь…

Ашананшеди так же, как наследник, избегал произносить имя опального царевича.

— Он сумел заставить головы склониться, а колени согнуться ради общего блага. И теперь у него десять тысяч всадников, обученных, вооруженных и снабженных. И это не ополчение племен, а войско добровольцев. Они оставили повозки и скот, ночуют под открытым небом, передвигаются быстро, за ними и не уследишь. В пограничье, на реке, на богатых пастбищах, они откормили лошадей, а теперь у них и хайриши, и даже бахаресай, которых они захватили в боях. Так что у каждого всадника есть боевая, вьючная и заводная лошадь. И с этим войском новый вождь берет крепости, защитники которых числом вдвое превышают нападающих. А в крепостях они опустошают арсеналы, так что у них нет недостатка в тяжелых стрелах и джеридах, и, если добыча этого рода велика, они перевозят ее на верблюдах, как и топливо для костров. Но если необходимо, они обходятся без огня, потому что имеют достаточный запас вяленого мяса. Что я могу тебе еще сказать о них, чего бы ты не знал сам? Разве ты не ходил в походы? Говорю тебе, все, что ты знаешь об устройстве войска и управлении им, все примени к Девяти племенам, и все будет чистою правдой.

— Придется воевать как бы с самими собой. Можно разбить их обоз. Но кто остановит их, когда им уже нечего будет терять? Значит, удо покорны новому вождю? Терпят врага?

— Он поступил предусмотрительно, не поставив других начальников между собой и сотниками. Они все из разных родов, им трудно сговориться между собой. И, говорят, сам Вечный старик велел им слушаться нового вождя. Слушаются…

— И возраст его малый — не помеха?

— Удо ведь выбирают вождей не по возрасту или заслугам, а по происхождению. И младше бывали у них вожди.

— А что Аттанцы? — живо спросил наследник. — Правда ли, что царица ожила?

— Другая! — убежденно покачал головой Дэнеш. — Ту я видел. Не она.

— Да как узнал? Та ведь разбилась?..

— И волосы шелком растеклись по плитам, гладкие, как вода. А эта кудрява, что овца. Другая. Но царь зовет ее сестрой и во всем держит с ней совет. А мужем она только что не вертит. И спорит с ним, и перечит.

— Кто ж у нее мужем? — усмехнулся наследник.

— Новый вождь, — пожал плечами Дэнеш.

— Эртхиа?! — воскликнул Лакхаараа и прикусил губу. Мотнув головой, словно отгоняя имя брата, он, недовольный собою, отослал лазутчика, наказав ему быть поблизости.

До утра наследник пребывал на ночной половине своего дворца — в последний раз перед выступлением в поход.

Велел погасить все светильники, кроме тех, что необходимы играющим на дарнах, флейтах и веселых дудках-гаузе.

Новый любимец наследника плясал, кружился и вился шнурочком, и так мелки были его шаги, будто шелковым пояском связали ему тонкие щиколотки. Он приподнимался на носках и раскачивался, словно стебель на ветру. И тонкие руки то плавно струились, то вспархивали над головой, то чувственно и дерзко обвивались вокруг гибкого стана. Косички прихотливо кружились, и падали, и взлетали, повинуясь порывистым наклонам головы, шелк трепетал, звенели бубенцы.

Сколько раз омывал его кожу едкий сок травы юз-леле, сколько раз натирали ее керманским кумином, чтобы она стала желтовато-светлой, как кожура белых лимонов, а все недоволен был господин…

Тело мальчика блестело от пота, и уже слышным стало учащенное дыхание. Но стоило музыке стихнуть, раздавался негромкий властный голос:

— Танцуй еще, Айели.

И музыканты заводили новый мотив, и Айели бросал в танец ставшее таким тяжелым и непослушным тело. Только на исходе ночи осмелился поднять на господина умоляющий взгляд. Но господин смотрел сквозь него, словно и не хотел его видеть.

В другие ночи казалось Лакхаараа, что он всем сердцем полюбил мелкие, как цветки гиацинта, черные кудри нового невольника. В другие ночи любовался он огромными, медовой сладости глазами, сияющими покорной радостью. Когда еще не изуродовали Айели едкий сок и кумин, нравилось царевичу смотреть, как катаются жемчужины по матово-темной коже, как тугими шнурочками гнутся черные косицы.

Но чем тщательнее творил он из Айели поддельного двойника, тем сильнее ненавидел фальшивое, по его же приказу созданное сходство: высветленную кожу, белый шелк, жемчуг. Свою бессильную ложь ненавидел, и за ней не замечал, как любит самое несходство этого с тем, запретным и недоступным.

И мрачным был взгляд Лакхаараа, смотревший сквозь и мимо танцующего мальчика, когда, почти не разжимая губ, он позвал:

— Дэнеш…

Кто бы расслышал этот зов? Сквозь безнадежное треньканье дарн и истерические взвизги гаузе сам Лакхаараа не услышал себя.

Но Дэнеш был уже здесь, поклонился господину и уселся перед его ложем, вежливо повернувшись спиной к танцовщику. Лакхаараа кивнул ему и нахмурился, прислушавшись к нестройным звукам, издаваемым дарнами под измученными пальцами музыкантов. Бросив свирепый взгляд в ту сторону, Лакхаараа взмахнул рукой. Дарны дружно зазвенели, флейты и дудки подхватили мелодию, и она понеслась, подпрыгивая и кружась.

Остановившийся было Айели вздрогнул и, испытывая страх больший, чем усталость, тоже закружился вместе с нею, закружился, закружился и упал, разметав по ковру тонкие косы, унизанные жемчугом.

Лакхаараа поморщился и вновь махнул рукой, как бы отметая все неприятное и раздражающее.

Музыканты, кусая губы, распрямляли затекшие спины и ноги, боязливо и поспешно крались вдоль стены вон из покоя. Двое сильных рабов вошли, поклонились, подняли провисшее в их руках тело Айели и вынесли прочь. Лакхаараа даже не взглянул в их сторону. Щуря завистливую тоску в обведенных тенями глазах, он простонал сквозь зубы:

— Печень мою он выжег своей красотой. Отравил мою кровь… Все отдам. Посоветуй, Дэнеш, как мне получить запретное, как овладеть недоступным. Жизнь черна — пусть Судьба заберет ее, если хочет. Одна ночь с ним будет достаточной ценой.

Дэнеш спокойно отвечал:

— Едва ли будет для этого время более благоприятное, чем то, когда ты отправишься с войском в Аттан.

Лакхаараа удивленно двинул бровью. И рассмеялся.

— Не падет подозрение на того, кто дальше всех! Ты умен, Дэнеш. Значит, привезешь его мне в Аттан? А там — мало ли пленников и пленниц перебывают в моем шатре, чтобы считать их и заглядывать под покрывала! Ах, как ты умен, Дэнеш…

Дэнеш терпеливо выслушал похвалу. Он сам знал, что умен, потому что дожил до своего возраста. И в награду за совет Дэнеш хотел одного: чтобы господин и брат отпустил его наконец спать.

Лакхаараа, довольный, отпустил его.

И велел позвать других музыкантов, наложниц, наложников, танцовщиц и певиц, и принести вина — да побыстрее! Потому что не много уже времени оставалось до утра, а утром предстоял дальний путь и тяжелый поход, и битвы, и сражения, и война с любимым братом, имя которого Лакхаараа изгнал из памяти.