Башня вавилонская

— Да, полная правда, — кивает Джастина. — Я там через год знаете как кадры искала? Через начальника полиции. Мне, говорю, нужно пятьдесят медсестер. Сейчас, отвечает, арестуем, привезем. Это я как раз, Аня, — у нее получается «Анья», почти как у мистера Грина, только заметнее, — примерно в ваши годы туда угодила. Так что мы, в общем-то, все понимаем — но предупреждать надо.

— Да, а мне эти методы вербовки стояли вот тут, — Одуванчик показывает под челюсть. — И я, конечно…

И он рассказывает, что там конечно. И что из того следовательно. И после того. И в довершение всего.

Пока мистер Грин не поднимается и не подает руку Джастине:

— Прошу. Завтра в восемь вы оба должны быть на месте, — напоминает он. — Да, кстати, Аня, вчера вас разбудил не я.

Не он? А кто же? Кто-то из ребят, наверное, в систему вломился. Странно, что никто не признался, не похвастался. У нас это любят… И что значит, что не он? Что он и в этот раз меня поднимать не станет?

— А работать мы не будем?..

— Нет. Мы не будем. А вы — как хотите, — улыбается он, и слегка наклонившись, едва слышно говорит: — Вы этот гейзер распечатали, вам и укрощать.

Как это я, если это была госпожа Сфорца?..

— Для вас, — говорит галантный партизан, — я готов сделать все, что угодно. Даже замолчать.

И замолкает.

— Ты действительно домой? — спрашивает Джастина.

Только сейчас видно, как она напугана.

— Домой и спать. И тебе советую сделать то же самое.

— Никаких мозговых штурмов и ночных совещаний? — почти шутка.

— Никаких. Молодежь пусть гуляет, если силы есть.

Небо над Лионом, как это всегда бывает с большими городами, стоит гнутым светлым куполом, и звезды можно разглядеть разве что со дна колодца.

— Понимаешь… все, что я мог, я сделал во время заседания и сразу после. Все остальное — что я ни предложи сейчас, к кому ни обратись, чем ни займись — все прочтут как часть некоего общего плана. Полтора года назад, — он тихо смеется, это и правда смешно, — меня здесь хуже знали.

Джастина не переламывается пополам, но все-таки смеется тоже. Кажется, сто лет прошло с тех пор, как он похищал ее под дулом пистолета. И она тоже какой-то частью себя надеется, что у него по-прежнему есть общий план, предусматривающий все, вплоть до падения Луны на землю — и что нынешняя встряска впишется в него. Как то похищение.

— И еще я тоже думаю, что гнойник не прорвало до конца.

— Франческо будет здесь утром.

— Хорошо.

Раньше, раньше это слегка охладило бы головы. Франческо в Лионе, на чужой территории, уязвим… Но Сфорца уже однажды приехал в Лион давать отчет и ответ. А закончил тем, что фактически сменил правительство. И форму правления. Почти.

— Если бы они хотя бы решили что-нибудь одно, — вздыхает Джастина, — боятся они нас до одури или нет… а то все как-то надвое получается. И даже нет никаких «они», одна статистика.

Если бы ее можно было пугать, он сказал бы: это самое страшное, одна статистика. Это сыпучая крошка, способная заполнить любую форму и сцементироваться, была бы вибрация. Очень крепкие фундаменты образуются именно из такого материала. Нынешняя ситуация плоха тем, что совершенно естественна. Террановская консолидация, результаты Одуванчика, вложения Сфорца, молчание да Монтефельтро, страх в Совете, паранойя Морана… все просто действовали и действуют так, как им велит природа. Сами.

Сообщество недаром относилось к этой самой природе без восторга натурфилософов XVI века.

Но иногда ты просто не можешь дирижировать всем и всеми. Предусмотреть каждое движение, подстелить мягкой соломы — или подставить подножку.

— Несложно понять Личфилда, верно? — Если не в силах позволить всему течь естественно, то начинаешь контролировать… и не можешь остановиться.

— Сложно. — режет Джастина. — Несложно скорее понять ваших покойных радикалов с их желанием сломать это все до основания и сделать наконец правильно. Потому что сколько можно? Вот переживем мы этот кризис — а следующий?

А вот тут можно и правду.

— Если мы переживем этот, то дальше лет пять за вычетом случайностей — все пули мимо нас. Я и этого-то ждал, только по милости Морана он случился примерно на год раньше расписания.

— Сразу видно, что ты в душе синоптик. Точность та же. Ну хорошо, — вздыхает Джастина, — домой, почистить зубы и прямо так спать?

— Примерно.

А перед сном попросить помощи свыше. Вдруг эта помощь все-таки вписывается в их генеральный план? Впрочем, да будет воля Твоя, не моя. Мое дело — держать порох сухим.

— А вы не тут обитаете? — показывает Деметрио на сияющую, как рождественская ель, Башню-2. Разные оттенки света из окон сразу выдают жилое, а не административное здание. Разные лампы, разные шторы, гардины, жалюзи. Башня-1 светится ровно, одним единственным бело-серебристым оттенком.

— Нет, тут живут большие акулы, а я маленькая рыбка. Наши дома вон там, за эстакадой. — И даже эту квартиру ей не дали бы, если бы мистер Грин не потребовал, чтобы все сотрудники жили в кольце пятнадцатиминутной доступности.

Спутник скептически хмыкает. То ли ему расстояние кажется внушительным, то ли погода не нравится. Ветер словно норовит сдуть их с лестницы. Но он с вежливой покорностью тащится вверх.

На середине моста Деметрио оглядывается, смотрит вниз, на три этажа пролетов и шоссе внизу — и, по-кошачьи потоптавшись, вспрыгивает на перила. Идет, улыбаясь, вышагивает. Смотрит вверх, в вечерние облака.

В этот момент Ане открывается важное знание: он глубоководная рыба. Ему нужно постоянное запредельное давление среды.

— Перестаньте, — просит она. — Не валяйте дурака. Не надо. Прекратите изображать Сержио Однорукого!

Деметрио разворачивается, балансируя на перилах. Выгибается назад, взмахивает руками над пропастью в полтораста метров. Аня давит визг, а он, вытворив в воздухе нечто вроде сальто, приземляется почти рядом.

— А кто это такой? — ревниво интересуется глубоководная рыба, опять в амплуа уличного хулигана.

— Персонаж из сериала, из «Мстителей». Ну, это про Кубу, ну не про Кубу, а потом. Там люди, их было пятеро, сначала вместе служили, а потом они стали убивать военных преступников, ну а потом всяких там коррумпированных полицейских, наркодельцов… — тараторит она.

— Так это ж по правде было, — пожимает плечами Деметрио.

— Да, — растерянно отвечает Аня. Знание второе всплывает изнутри, из-под желудка. Материалы, которые утром показал ей мистер Грин… — Точно.

Она хватает Деметрио за рукав и волочет по тротуару:

— Пойдемте, быстрее, ну пойдем!..

— Куда?

— Ко мне!

— Зачем?..

— Я хочу выяснить, кто придумал сценарий! — И даже не обижается на дурацкое «зачем».

В Одуванчике появилось что-то новое. Слегка вальяжное, текучее и плавное. Словно бы он научился лучше управлять своей злостью. То есть, стал еще страшнее. Нет предела совершенству.

Джастина не успевает хорошенько обдумать эту мысль: нечто новое появляется и на трибуне. Милый юный мальчик. Очень милый, очень юный, очень мальчик — и фамилия у мальчика тянется в древность, у нее только начало — Трастамара де Кордуба, — звучит как цитата из учебника истории времен Объединителя.

— Я должен был зачитать обращение неофициального общественного объединения Террановы, — говорит милый мальчик, реликтовый вестгот, выгоревший до почти седого оттенка и загорелый почти до синего. — Я вам его так передам. А в свои десять минут скажу другое.

Двадцать четыре года, банкирский отпрыск — любимый племянник, концессионер с того самого западного побережья, где вчера и шандарахнуло.

— За три года моей работы в Пирув-Ла-Либертад не было ни одного террористического акта. До вчерашнего дня. Вчера — сорок восемь убитых, две сотни раненых. Мы уже нашли виновных, это незаконная группировка… я не буду говорить, что некогда некий покойный сеньор использовал ее как противовес предыдущим концессионерам. Это не так уж важно. Важно, что вчера они решили — есть прекрасный шанс наладить отношения с новым Советом. Надо слегка дестабилизировать обстановку, меня выгонят, а их отблагодарят.