Нопэрапон

Особенно «У Галины», за полночь.

— Вторую ночь веселюсь, — посасывая маслинку, невнятно сообщил Калмык: то ли жаловался, то ли просто факт констатировал. — Сегодня ребят от вас, красавцев, уберег; вчера, в это же время, Торчка откачивал… а в гороскопе, п-падлы, писали: благоприятные дни!… Ты понимаешь, Лось…

Ничего я не понимал.

Ничего.

Веселуха случилась без него. Сам Калмык в это время был на первом этаже, у обменки: отстегивал долю капитану Пидоренко, толстому мусору, которого за глаза называли почти по фамилии. Впрочем, грех судьбу гневить: жили с капитаном, что называется, душа в душу.

Кто из кого ее раньше, родимую, вынет.

Поднявшись по лестнице обратно, Калмык и узнал о случившемся. Оказывается, в отсутствие клиентов Настена ощутила себя Карлсоном и

решила, что настала пора немножко пошалить. Подсела к прилично одетому мужичку, явно коротающему время в ожидании поезда — была, значит, при мужичке большая спортивная сумка, — и стала предлагаться задаром. Шефская, стало быть, помощь в особо извращенной форме. Мужичок ерзал, на вопрос «Миленький ты мой, возьми меня с собой?!» не отвечал, задаром не соглашался и за большие деньги не соглашался, тщетно пытался отмолчаться, а потом и вовсе уйти решил.

От греха в Настенином лице подальше.

Тут Настену и пробило на догадку: мужичок-то педрилка! Ну точно, педрилка! Вон, уворачивается, выскальзывает, бабе тронуть не дает, голубь нецелованный!

— Голубой, голубой, не хотим играть с тобой! — Глотка у красавицы была луженая, даром что прокуренная. — Эй, Торчок, давай сюда! Может, ты ему больше понравишься?!

Торчок, новенький в Калмыковой бригаде, с охотой согласился поучаствовать. Торчку было скучно. Он ожидал от работы славных битв и великих приключений, а приходилось практически все время сидеть на скамеечке у чахлого фонтанчика — и все.

Никаких тебе подвигов.

Подвалив к мужичку, Торчок разразился тирадой относительно своей давней любви к голубым. Любви страстной и прекрасной. Хихиканье Настены ввергло его в пучину импровизации, парень силой усадил мужичка обратно, прижал сутулые плечи к спинке креслица и влепил смачный поцелуй куда-то между ухом и бородавкой над губой.

Мужичок взвыл котом, когда сапог отдавит хвост бедной животине, толкнул Торчка в грудь, вынудив отшатнуться, и сломя голову удрал восвояси.

Преследовать беглеца не стали.

Во— первых, потому что явился Калмык, и веселье увяло.

А во— вторых, потому что пришлось откачивать Торчка: с трудом доплетясь до родной скамейки у фонтана, тот шлепнулся задом на каменное сиденье и отъехал. На станцию «Большая Отключка». Молоденькой медсестричке, примчавшейся из вокзального медпункта, пришлось повозиться; а Калмыку пришлось выписать Торчку больничный.

Дня на три-четыре, не меньше.

— Да ничего не было, — оправдывалась Настена, бледная как смерть, как сдобная, хорошо отъевшаяся смерть. — Ничего! Ну, пошустрили, прикололись… нет, Калмык, честно! Да когда я тебе врала, Калмык…

Я полез в карман. Достал визитку.

— У меня к тебе просьба, Калмык. Если еще раз… если ты или твои орлы встретите этого мужичка, вы его не трогайте. Хорошо? Вы просто попросите его созвониться со мной. А если он откажется или опять смоется — ты мне сам перезвони. Скажешь, где его видел. Вот мой телефон. Договорились?

Длинные костистые пальцы уцепили визитку.

Светлые, выцветшие глаза долго рассматривали прямоугольник бумаги.

Калмык молчал.

И я молчал. Думал. О том, что среди бойцов самые опасные фактуры — две. Плотные, резиновые крепыши с навсегда застывшей улыбкой, низкорослые обаяшки, обманчиво похожие на медвежат из сказок, и вот такие дылды с вечно разболтанными шарнирами, чьи лица отморожены навсегда.

Калмык принадлежал ко второй категории; но первая, пожалуй, опасней.

— Ладно, — наконец сказал он. — Сделаю. Только учти: я в доле.

— В какой доле?

— Пока не знаю. Ты просто имей в виду: ежели что выгорит — я в доле. Будут неприятности или там менты прижмут… приходи сюда. Или своего человека пришли. Пусть любому, кто «У Галины» за стойкой стоять будет, скажет: нужен Калмык.

Он вдруг широко, беззлобно ухмыльнулся.

— Не бей меня, Лось-царевич, я тебе пригожусь!

— Да ведь… — Каюсь, я растерялся. — Да ведь ерунда все это! Просто один дурак из дому сбежал, жена ищет…

— Ищут пожарные, ищет милиция? Ладно, не шурши — ерунда так ерунда. Значит, и доля ерундовая. Ты отложи, что я сказал, про запас и забудь. Наплюй и забудь. Пока само не вспомнится…

Сперва мне показалось, что рядом запищал голодный птенец.

Ленчик виновато заворочался и здоровой рукой полез за пазуху. Извлек на свет божий сотовый телефон и еще раз обвел нас извиняющимся взглядом. Зря: я и так знал, что последние полгода он всегда таскает эту трубку с собой — Ленчиков шеф желал иметь возможность связаться со своим «главвохрой» в любую минуту.

— Да, — сказал Ленчик в трубку.

И секунду спустя добавил уж совсем неожиданное:

— Да, Зульфия Разимовна, я слушаю. Нет, ничего, я не сплю… я на вокзале. Нет, никуда не уезжаю. Мы тут с Олегом Семеновичем и Дмитрием…

Он выразительно скосился на Димыча.

— Евгеньевичем, — прозвучала подсказка.

— …и Дмитрием Евгеньевичем… Что?!

Пауза.

Долгая, мерзкая пауза.

— Да, я подъеду. Машину поймаю — и подъеду. Ничего страшного, я все равно спать не собирался.

— Куда это ты? — осведомился я, глядя, как сотовый птенец перекочевывает обратно во внутренний карман.

— Зульфия звонила. У нее… короче, просила подъехать в любое время. Я пойду такси ловить.

Калмык равнодушно разливал по второй.

— Да чего его ловить, такси-то, — сказал бывший одноклассник, ныне бригадир. — Я пацанам скажу, они подвезут, куда надо.

Калмык вдруг подмигнул мне.

— Бесплатно. По старой дружбе. Договорились?

Я посмотрел на Димыча и увидел: Рыжий кивнул.

Ну что ж…

— Договорились, Калмык. Спасибо. Ленчик, пошли… вместе поедем.

К нашему столику уже спешил бомж Петрович, нагруженный огромной коробкой, в каких обычно транспортируют сигареты.