Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эх, яблочко, куда ты катишься…

(7–8 мая 1920 года)

Ярославль

На перроне было пустынно, лишь свежий ветерок весело гонял мусор и поднимал клубы пыли у грязных, обшарпанных революционным лихолетьем вокзальных стен. Да трепетал обрывки насмерть приклеенных газет, что виднелись на толстой тумбе, служившей информационным обеспечением местного люда.

С выпуском прессы советская власть не скупилась — пропагандистская обработка населения велась с размахом и настойчиво, хотя те же самые тумбы народец обдирал постоянно, наплевав на угрозу самых суровых кар. Тут не имелось никакой политической подоплеки — махорку нужно заворачивать в бумагу, а где ее можно взять пролетарию? Только на тумбе, благо там клеят новые газеты постоянно.

Но сейчас поверх обрывков был помещен новенький красочный плакат приличного размера, на котором русский рабочий и польский селянин победно наступили на тело лежащего под ними типичного зажравшегося шляхтича — усатого, осанистого, в кунтуше и конфедератке, которую сами ляхи называют «рогатувкой».

И надпись доходчивая шла большими буквами — «Мы воюем с панским родом, а не с польским трудовым народом».

Любой прочитавший плакат сразу проникнется, что к чему. Вот только не было здесь чтецов — платформу оцепили высокие латыши в длиннополых шинелях и помятых фуражках. В руках «интернационалисты» крепко держали винтовки с примкнутыми штыками, грозно сверкающими на ярком весеннем солнце.

И как в горсти желтого пшена попадаются черные соринки, так и среди серых шинелей то тут, то там мелькали черные кожаные тужурки чекистов — люди Троцкого и Дзержинского бдительно несли охрану эшелона с сибирской делегацией. То ли, наоборот, делали все возможное, чтобы к сибирякам не приставали с ненужными и опасными разговорами советские обыватели, что хуже любой открытой «контры».

К правительственному эшелону красноармейцы и охранники из ВЧК не приближались — по договоренности у самих вагонов стояли рослые сибирские егеря, в новенькой, спешно пошитой перед самым отъездом из Иркутска, форме. И вооружались солдаты отнюдь не винтовками, а автоматами, которые должны были появиться на свет только через двадцать с лишним лет под именем ППС-43.

Но тут судьба, по неизвестному капризу, сыграла свою роль. И он сам, Константин Иванович Ермаков, что сейчас стоял у окна вагона, когда-то отставной офицер ВДВ, ставший военным министром новоявленного Сибирского правительства, должен был появиться на этот свет только через сорок с лишним лет.

Автомат тоже занесен в не свое время тремя людьми, которых просто не могло быть здесь. Хотя нет — Шмайсер должен уже год как агукать в пеленках, Фомин служить в Красной армии и готовиться рубить ляхов в рядах 10-й кавалерийской дивизии.

Последний русский император Михаил Александрович в той реальности то ли убит чекистами два года назад, то ли укрылся в песках Туркмении, где человека даже с собаками найти проблематично, если местные аборигены этого категорически не желают.

Но роли их уже изменились в этом времени, как стала стремительно преображаться и сама история России. И автомат тоже сменил имя. «Шмайсер», как и ППС-43, в обращении не прижился и у сибиряков получил название «хлыста».

Вроде все понятно — он для стрельбы на ближних дистанциях являлся весьма опасным оружием, напрочь сметающим противника, словно жестоким ударом хлыста.

Хотя, как поговаривали злые языки, каких много в любой армии, а о том Арчегов знал, — под этим названием еще подразумевалась известная в Сибири секта. Вот только военному министру не удалось выяснить, откуда у этого чрезвычайно живучего слуха «ноги растут». Но прижилось наименование, и теперь не отделить «мух от котлет».

Взятый правительством с собой в долгую дорогу на запад усиленный батальон егерей дополнялся бронепоездом. «Блестящий» распух от дополнительных броневагонов, как удав, объевшийся кроликов, да еще дополнялся прицепленным БМВ «Быстрым».

Охрана как таковая являлась чисто символической. В случае необходимости, возникни она, большевики уничтожили бы сибирскую делегацию одним взмахом. Тут дело было совсем в другом.

Добравшись до красной Москвы, сцепка бронепоездов с эшелоном пехоты должны были идти на Петрозаводск, на усиление частей генерала Миллера в Карелии. Дела на севере обстояли совсем скверно — финны уже заняли Ухту, Реболы и еще ряд населенных пунктов и на этом, судя по всему, останавливаться не пожелали.

Замыслили «горячие финские парни» хорошо погреть руки на российском пожарище, как и поляки, о «великой стране тысячи озер» мечтают, от «можа до можа» — от Балтики до Белого.

К великому удивлению сибирской делегации на Омских переговорах, командующий красным Восточным фронтом латыш Эйхе охотно дал согласие на переброску войск по советской территории, срочно связавшись по телеграфу с Москвой.

Только комфронт выдвинул два условия — егеря не станут вести антикоммунистической пропаганды и сверкать золотыми погонами на железнодорожных станциях. Последний вопрос тут же был снят, даже без обсуждения. В Сибирской армии погоны имелись не галунные, а только защитные, с разноцветной окантовкой по роду войск.

Обеспечение эшелонов продовольствием и углем Сибирское правительство взяло на себя, предложив более чем щедрую оплату за использование паровозов на перегонах. И большевики не подвели — составы двигались споро, если такое слово можно употребить к сквернейшему состоянию железных дорог.

Такая странная и удивительная уступчивость совнаркома насторожила Вологодского, который в ней сразу почувствовал подвох. Что и говорить — Петр Васильевич опытный и старый политик, на мякине его не проведешь и на кривой не объедешь…

Брест

— Пся крев!

Ругательство сорвалось с губ Пилсудского помимо воли — уж больно скверным было у «начальника Польского государства» настроение.

Нет, новости с фронта его радовали — жолнежи рвались к Киеву, красные не могли им противостоять. Пройдет неделя-другая, и Польша встанет в границах 1772 года, от Одры-Одера на западе и Днепра на востоке.

Цель всей его жизни будет достигнута, но почему тогда не радуется сердце? Почему последние дни терзает душу глухая тоска и не хочется ехать в милую сердцу Варшаву?

Старые форты Брестской крепости были почти рядом с городом, что в империи Брест-Литовском назывался, а в Польше Брестом-на-Буге. Сейчас здесь расположилась ставка Пилсудского, отсюда удобнее всего командовать двумя фронтами — Северо-Восточным, что сдерживал большевиков в Белоруссии, и Юго-Восточным, что успешно наступал по Центральной Украине, своим острием нацеливаясь на вожделенный Киев.

Пилсудский не хотел этой войны, вернее, мыслил обойтись без нее, постоянно лелея в душе надежду. Нет, он прекрасно понимал, что вернуть границы полуторавековой давности можно только одной силой, ну, а дальше что делать прикажете?!

Антанта категорически не желала увеличения польских земель за счет России, «белой», само собой разумеется. И границу заранее начертали, что должна идти по Западному Бугу и ни одной верстой дальше на восток. Вот это жесткое требование лорда Керзона, министра иностранных дел Англии, Пилсудский и желал обойти.

Но эти кичливые паны что сотворили?!

— Шортовы ляхи!

Он снова выругался сквозь зубы, припомнив давние слова, которыми селяне на Виленщине провожали польских панов-землевладельцев. Род Пилсудских принадлежал к белорусской шляхте, давно принявшей католичество, но так и не ставшей полноценными поляками.

Они были литвинами, то есть теми мыслящими патриотами, кто испокон веков являлся становым хребтом не только Великого княжества Литовского, но и всей Речи Посполитой.

А как иначе?!

Чистокровные поляки самонадеянны и горделивы, безумно храбры и так же тупы; их призвание — заводить страну в тяжелую ситуацию, но не поступиться даже капелькой своих прав.