Как воспитать ниндзю (СИ)

А его помощник в этом видном занятии – это я.

И шпиён, и гадина, шиноби, и синоду, и ниндзя, и даркфайтер, – это я. Столько в разных языках, чтоб сказать про меня гадость придумали! То есть берсерк я, берсерк. Но мы солдаты, мы защищаем свою Родину и свой народ, но не убийцы. Темный порученец я, даркфайтер. По всем неправедным шпионским делам. Та, кто все плохие шпионские дела делает. Или хорошие, но неприличные. Или нужные, но не совсем хорошие. В общем, я как капер или разведчик – во всех остальных странах его вешают и за шею вместо ордена, а в своей стране он еще и герой. С орденом на шее. Обычно – посмертно.

Я – женщина-боец и телохранитель у своего отца.

Вся моя жизнь – сражение.

Бой – как дыхание, я никогда не знала иного.

Бой включен в мою жизнь, как обед или завтрак.

А если опасности нет, я сражаюсь с порученным делом или самой собой, занимая сама себя. Рассматривая знание или мастерство как врага, я веду тяжелейший бой и мне не скучно. Нужно уметь штурмовать. Тогда учеба превращается в войну. Жизнь – в бурю и натиск и безумное напряжение каждой жилочки тела и духа.

Можно трусить от грозы, можно дрожать, а можно наслаждаться каждым ее дыханием – мокрая, безумная, счастливая. Жизнь – гроза, и только от вас зависит, омоет ли дождь ваше тело навстречу радости, обнимая вас обтягивающей одеждой и обнажая формы на радость миру... Или будет стегать сдавшегося и опустившего руки. Ты – королева дождя, королева бури, тогда ужас превращается в наслаждение силой. В безумие победы.

Ты можешь стать нестерпимо пылающим солнцем, ты можешь стать бесконечным огнем, ты можешь стать бурей, ты можешь бесконечно неистово любить мир, ты можешь безбрежно буйно любить жизнь, – и тогда мир будет покорно гнуться как глина в твоих руках, отвечать твоим мыслям, жизнь будет петь и отзываться тебе. А можешь стать трусливым и пассивным, духовно мертвым, и тогда собака кусает, а не служит, мустанг бьет, а не подчиняется укротителю, ласковая и теплая волна моря становится утоплением, мяч судьбы получает удары всех, у кого эта пакость на пути, любовь темнеет и при темноте становится насилием, разложение и слабость привлекает падальщиков и хищников, мир и жизнь уничтожат мерзкую плесень, мертвое становится пищею червей, – и только прах указывает место того, кто не сражался...

Можно наслаждаться каждым мгновением мастерства. А стремление к мастерству превращается в неостановимый ураган.

Когда создан абсолютный поток внимания и напряжения без остатка – тогда твой вихрь несет тебя. Я тогда люблю тебя, жизнь, люблю до безумия, люблю до наслаждения самой любовью, хотя она у меня всегда трудна и нелегка!

Мари – это сестра. Как я ее любила! Я видела из окна, как она сейчас катается на лучшем моем коне в роскошной амазонке с каким-то разодетым толстяком, пока я мою стекло в грязной одежде служанки, плюя на нее. Сквозь стекло. И тут же невинно растирая его, ведь я его мою.

Мама всегда удивляется, как я добиваюсь такого чудовищного качества, что всегда хочется потрогать, настоящее ли стекло, и есть ли оно вообще. И оставить на нем свои грязные пальцы, – как говорю я. Я выросла на Востоке, и безумное мастерство, и трудолюбие, и стремление во всем к совершенству, и любовь к труду кажется мне естественной.

Мы как-то были с отцом в России, там Святой говорил: «Работай для Братии, как раб купленный». Нужно настолько отдаваться работе семьи, настолько погружаться в нее, настолько бесконечно отдавать себя, чтоб каждое мгновение было блаженством. Чего не понимает сестра, выросшая в Англии с матерью. Здесь труд – признак второго сорта.

Из окна мне отлично видно, как сестра, которой уже восемнадцать, одетая в одежду ценой минимум тысячу фунтов и драгоценности такой стоимости, что на них мог жить целый город целый год, беседует с джентльменами и герцогами. Я снова с силой плюю на нее. Мне пятнадцать. Она видит это и тайком показывает мне кулак. В ответ я невинно растираю плевок тряпкой по стеклу, а потом, когда она успокоилась, плюю еще раз сквозь зубы с циничным видом, как типичный мальчишка сорванец с трущоб. И с таким видом, чтоб она никак не могла ошибиться.

Сестра, у которой наблюдательность куда выше среднего англичанина, злится. Окружающие ее герцог и куча золотой молодежи никак не могут понять, чем они вызвали такую злость у юной леди. А та не может объяснить. Я просто служанка, мимо которой они проходят, как мимо тумбочки. Впрочем, сегодня они не проходили, а мерзко смотрели. Что унижало меня еще больше.

Я любила сестру так неистово, как десять тысяч сестер любить не могут.

А экономка еще удивлялась, почему меня тут же не убили, не наказали и не уволили.

Мне ее жалко.

Мне ее очень жалко.

Я прямо плачу.

Ей придется терпеть меня. А она меня уже терпеть не может.

Связи между другими нашими поместьями здесь нет, этот большой дом мы купили недавно, и она понятия не имеет, кто здесь хозяйка. И кто распоряжается всем имуществом. И кто купил этот дом. Я верю, что когда она это узнает, это ей принесет удовольствие. Пока думать об этом приносит удовольствие мне.

Старый солдат, говорите?

Настроение сегодня у меня упало до нуля. Оно и так было мерзкое, а после всего случившегося стало вообще плохим. Может, поэтому мальчонка попал под тяжелую руку. Я была слугой, служанкой, пажом, официантом, официанткой на тысячах балов и пиров в тысяче разных стран, и даже давно забыла их количество... Вряд ли даже кто-нибудь в силах представить, на скольких приемах я побывала и почему...

Так что работать служанкой мне не впервые, и делать я умею абсолютно все – я работала и швеей, и вышивальщицей, и художницей, и художником, и помощником кузнеца, и садовником, и еще с тысячью разных профессий, которые нужны были, чтобы проникнуть в нужный дом... И я делаю это в совершенстве. Ведь на слуг никто особого внимания не обращает, а они часто в курсе всего... Слуги все слышат и больше знают. Впрочем, обычно мне не нужно было это делать надолго.

Оказалось, что я забыла за приключениями, что в Англии, ханжеской снобистской Англии, я только служанка. Скомпрометировавшая себя ужасным поведением без надежды на «замужество». И, вернувшись «домой» с войны, после всех переживаний, я должна была занять свое место. Так солдаты, воевавшие с офицерами бок обок, вдруг с удивлением узнавали в Англии, что они только слуги и чернь перед графами, баронами и герцогами-офицерами.

И это дурно меня поразило. Неужели они думают, что их отношения и правила поведения в стране, которую я даже не помнила, меня устраивают? Это разведчика героя, который счастливо избежал всех виселиц во всех странах, а они мне улыбались, улыбались...

Экономка приблизилась ко мне, чтобы, наверное, поговорить со мной наедине. Она была похожа на маленького дракона. И дышала пламенем очень долго. Во всяком случае, дух рома чувствовался.

За ней шел мажордом, дворецкий, несколько слуг.

Я не поднимала глаз.

– Ты, маленькая дрянь! – сказала она мне. – Я не знаю, по какой причине граф оставил тебя в живых, и какие у вас отношения, – с гнусным намеком сказала она, и в ней чувствовалась безнаказанность долгой власти, – но я выцарапаю тебе глаза и опозорю тебя так, что ты жить не захочешь!!!

Я медленно подняла глаза.

И взглянула ей в глаза.

И она наткнулась на мой холодный взгляд и увидела распрямлявшийся гордый разворот непокорной никому и никогда головы.

Это было для нее как удар боксера. Она отлетела. Она что-то заподозрила. А зря, надо было раньше, когда мой отец стоял внизу полчаса и что-то слезно меня упрашивал, одетый графом. И это после того, что я тут натворила.

Сразу должно было быть стать понятно, кто тут хозяин. Даже собаки понимают, кто главный сразу – то-то они передо мной на животах ползают. Все.

Иногда правда, когда я представляю, как в груди полыхает бесконечное пылающее солнце, и сердце словно становится реально таким, жгущим все, и я чувствую, как я – Солнце на многие тысячи миль, – все собаки шарахаются и воют.