Вечный лес

– В крепости живет черепаха, – сказал Эвностий.

Он очень любил черепах, – они такие сдержанные и независимые, совсем как Кора, и так не похожи на него самого.

Но Эвностию не были чужды и повседневные заботы. Ведь минотавры не только отличаются сильно развитым чувством прекрасного, но и чрезвычайно трудолюбивы. (Можете, конечно, называть их не художниками, а ремесленниками, но тогда этот образ утратит присущие ему черты утонченного эстетизма). Рядом с фонтаном, но так, чтобы на него не падали брызги, стоял бамбуковый стул с перекрещенными ножками. На нем лежали подушки.

– Подушки вышила Зоэ, – признался он, – но набивал их я сам.

Он знал, что дриадам нравятся подушки, набитые мхом, хотя мох и портит их деревья.

– Есть еще кровать, – добавил Эвностий несколько неуверенно, боясь, как бы Кора не заподозрила его в дурных намерениях. – В соседней комнате.

Кровать представляла собой бамбуковую раму, закрепленную на высоких устойчивых ножках-копытцах. На раму была натянута волчья шкура.

– А еще есть плита из красного кирпича, и кастрюли, и – вот, посмотри, кладовая с запасами.

Он показал ей кувшин с жареными желудями, миску с улитками в оливковом масле, сыр из медвежьего молока, корзину с хрупкими воробьиными яйцами и пирог с мясом горностая.

– Этот пирог испекла Зоэ. Я не умею готовить. А ты, наверное, умеешь.

– Эвностий, мне очень нравится твой дом.

– Наш дом, – поправил он. «Конечно, она умеет готовить, – подумал он. – Зоэ наверняка научила ее».

Кора ничего не ответила. Она села на стул, уткнулась в подушку и заплакала. Плакала она тихо, но слезы текли рекой.

Эвностий, который не привык к этому и уж совсем не ожидал слез от всегда сдержанной Коры, встал рядом с ней на колени, откинул ее волосы и поцеловал в кончик острого ушка – у дриад это самое чувствительное место. Только тот, кто их любит по-настоящему, может позволить себе такую вольность.

– Тебе не понравился мой дом, – сказал он, но в его словах не было упрека. – Чересчур маленький и слишком простой. Наверное, это потому, что я сирота и у меня плохой вкус.

– У тебя великолепный дом.

– Значит, дело во мне. Я кажусь тебе грубым. У меня грязные копыта и растрепанная грива.

Она посмотрела на него своими ярко-зелеными глазами, которые даже сквозь слезы казались кусочками малахита:

– Нет, Эвностий. Дело совсем в другом.

– Наверное, я слишком молодой и неопытный? Но я уже целый год живу один, а сироты взрослеют быстро. Мы, – нотка гордости зазвучала в его голосе, а грудь расправилась и стала шире дюйма на три, – мы с ребятами уже год как ходим к дриадам.

– Я знаю. Неужели ты думаешь, что мама мне ничего не рассказывает? Не нужно извиняться.

– А я и не извиняюсь, – пробормотал он.

– Я на тебя не сержусь. Что же еще делать молодому бычку, если у него нет своей семьи?

– Раз я не грубый и не чересчур молодой…

– Ты ничего не сказал о любви.

– Я же показал, как я к тебе отношусь. Разве это не одно и то же?

– Дриады любят, когда им об этом говорят.

– Я люблю тебя, Кора.

– Почему ты любишь меня, Эвностий?

– Потому что… потому что ты красивая.

– Через пятьсот лет я превращусь в уродливую старуху.

– А я стану старым маразматиком, как Мосх, и не замечу этого.

– У меня не такая грудь, как у Зоэ.

– Она будет развиваться.

– Как сильно ты меня любишь?

– Больше, чем свой новый дом. Больше, чем друзей – Партриджа и Биона.

– Надеюсь.

– Больше, чем всех остальных дриад в лесу.

– Даже больше, чем Зоэ? (Вот мерзавка! А я еще пекла для нее пирог и шила новые полотняные подушки.)

Он задумался.

– Я очень люблю Зоэ как тетушку и как друга. Но тебя я люблю больше. (Я вынуждена сказать это вместо него.)

– Продолжай.

– Я буду работать для тебя! Знаешь, в саду есть люк, который ведет в подземную мастерскую. Это там я сделал стул и кровать. Я буду делать разную мебель и зарабатывать этим на жизнь. Кора, я хочу стать столяром!

– Тебе это подойдет.

– А тебе?

– Столяр – звучит не очень поэтично.

– Возьми желуди, – сказал Эвностий с отчаянием, изо всех сил пытаясь придумать стихотворение. И тут ему на память пришли стихи, написанные уже давно для другой дриады. Конечно, слишком сентиментальные, но дриады и, как подсказывал ему опыт, вообще женщины, обожают все сентиментальное. Правда, стихи были о морской птице, а не о лесной, но для данного момента они могли подойти.

– Дорогой Эвностий, никто никогда не посвящал мне таких очаровательных стихов!

– Значит, ты будешь жить со мной в моем доме?

– Ты действительно делаешь мне предложение?

– Мы устроим самую пышную свадьбу во всей стране. Зоэ будет играть на флейте, а Мосх поведет танец Питона. Мы позовем всех кентавров и медведиц Артемиды, а из панисков только тех, кто, вроде Партриджа, не напивается. Как ты думаешь, Кора?

Она отвернулась от него, прошлась по кухне, оборудованной с любовью и вкусом, и опять вошла в комнату с фонтаном. Затем долго смотрела на воду.

– Не сейчас, Эвностий. Я все еще жду.

– Что же ты ждешь, Кора?

– Не знаю, – сказала она. – Понимаешь, у меня бывают видения. Я вижу то, что происходит вдали от Страны Зверей: дворцы, людей, корабли, носы которых украшены фигурами драконов, большие красивые повозки с разноцветными балдахинами. Их тянут животные, похожие на нижнюю часть кентавра.

– Это лошади. Он читал «Стук копыт в Вавилоне».

– И здесь же, на Крите, я вижу дам в длинных, напоминающих колокольчики юбках и мужчин, которые состязаются с быками.

– Лично я, – сказал Эвностий, – не считаю, что это хорошо – состязаться с быками, держать их в загоне, а потом, может быть, вообще пустить на мясо.

– Критяне не убивают быков [12]. Во всяком случае на арене. Мужчины и быки выступают вместе. Для животных, которые считаются священными, это большая честь, а мужчины очень храбрые и ловкие.

– Понятно, – сказал он, успокоившись насчет быков, – и тебе это нравится?

– Не знаю, надо сначала посмотреть.

– Ты собираешься отправиться в путешествие? Как кентавры, на плоту?

– Ты же знаешь, что я не могу далеко уйти от своего дерева.

– Но можно построить плот из дубовых бревен. – Это была не просто обмолвка, это было уже святотатство.

– И убить все эти деревья? Нет, ни за что. Мне придется ждать здесь, пока кто-нибудь из них не придет сюда сам.

– Ну, бык-то не придет, в этом можно не сомневаться. Во всяком случае тот, который выступает. («Какая же ты глупая, Кора, – подумал Эвностий и чуть не заплакал, – разве ты не видишь, что здесь, в доме, рядом с тобой уже есть бык?»)

– Пойдем в сад.

Эвностий не любил долгих бесед. Красноречие его проявлялось лишь в стихах на пальмовом листе. Когда же начинались разговоры, он становился таким же немногословным, как Партридж, и особенно в обществе Коры. Пора было предпринять следующий шаг. Фиалки завяли, но оставались шиповник и водосбор.

– Не надо, Эвностий, – закричала она, когда он наклонился, чтобы сорвать большой бутон, готовый раскрыться во всем своем малиновом великолепии. – Пусть растет. Так он проживет еще несколько дней. А, сорвав, ты убьешь его!

Он выпрямился. Руки его были пусты.

– Мне нечего тебе подарить.

Он хотел прочитать стихотворение, написанное специально для нее, но слова застряли у него в горле.