Падение в бездну

ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Подъезжая к замку Мариньяно холодным декабрьским утром 1561 года, падре Михаэлис был во власти эйфории. После стольких трудов все устраивалось как по волшебству. Прежде всего, скандальная толерантность Екатерины Медичи по отношению к гугенотам пошла на убыль. И в этом, надо сказать, была вина самих гугенотов. Ослабление Гизов, казалось, породило в них иллюзорное чувство безнаказанности. Вместо того чтобы наслаждаться победой, они развернули по всей Франции наступление на католическую церковь и ее символику. Религиозные здания были оккупированы, статуи Мадонны и святых разбиты молотками и кирками. Подобные эпизоды происходили весной в Верхнем Провансе и в долине Рено. Потом иконоборческие разрушения постигли Оранж, Монпелье, Ним, Ажан и десятки других мест. Многие священники, безуспешно пытавшиеся защитить культовые здания от разрушителей, были убиты.

Гугеноты так далеко зашли в своих амбициях, что возмечтали захватить Лион, но на них донесли, и они потерпели неудачу. Тогда Екатерина Медичи предприняла последнюю попытку примирения: собрала в Пуасси теологов, католиков и кальвинистов, надеясь, что они придут к доктринальному компромиссу. Но фанатичная непримиримость гугенота Теодора де Безе и католика кардинала де Лорена разрушила все планы. Более того, до двора дошло известие, что кальвинисты собирают настоящее войско. Теперь под угрозой были уже не Гизы, а юный суверен Карл IX. Королева готовилась отреагировать с яростью львицы, увидевшей детеныша в опасности.

— Подъехать к центральному входу? — спросил кучер, когда замок был уже близко.

Падре Михаэлис высунул голову в окошко.

— Да. Я предупредил графа о своем приезде.

Он рассеянно оглядел покрытую снегом ломбардскую равнину и снова закрыл окно.

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, он смаковал еще одну причину прекрасного настроения. Нострадамус арестован! Об этом он не мог подумать даже в самых розовых мечтах. Он уже давно высылал двору все брошюры, которые велел написать: «Monstradamus», «Le Monstre d'Abus», «Declaration des abus, ignorances in seditions de Michel Nostradamus» и прочие. Эффект был равен нулю. Слава «пророка» продолжала расти, и даже элегантный Ронсар, несравненный анти-Рабле, идол всей Франции, посвятил салонскому визионеру подобострастные стихи.

Потом падре Михаэлиса посетила гениальная идея уговорить Карла IX заключить в темницу только что вернувшегося из Авиньона шарлатана. Теперь оставалось только передать его инквизиции. По нем давно плакали веревка, испанский сапожок и другие инструменты Святой палаты.

Замок принадлежал графу Танде, который проводил там зиму. На вид он ничем не напоминал тюрьму: если бы не две мощные башни, просторное, изящное здание больше походило бы на виллу, чем на крепость. Корпус охраны был невелик: горстка солдат, закутанных в плащи и вооруженных только пиками. Еще солдаты, явно наемные, разожгли костер на свободном от снега местечке и оживленно о чем-то болтали.

— Я падре Себастьян Михаэлис из ордена иезуитов. У меня разрешение на беседу с заключенным.

Офицер стражи удивился:

— Вас ожидают, падре, но о каком заключенном вы говорите?

— О еретике, запертом в казематах замка.

— В казематах?

Офицер обернулся к товарищу по оружию:

— Ты когда-нибудь слышал о казематах?

— Нет, разве что падре имеет в виду подвалы.

— А, ну может, и так.

Офицер посмотрел на Михаэлиса.

— В любом случае, граф Танде знает о вашем визите и велел вас впустить. Можете доехать до дверей в экипаже. Прислуга займется лошадьми и проводит вас в кабинет графа.

Михаэлис снова спрятал голову за занавеской окошка и дождался, пока кучер довез его до самого подъезда. Навстречу ему вышли двое слуг и поклонились, услышав его имя.

— Следуйте за мной, падре, — сказал старый дворецкий, одетый в элегантную зеленую ливрею. — Покои господина графа находятся на втором этаже.

Внутри замок выглядел не так вальяжно, как снаружи. Вестибюль был полон солдат в форме аркебузиров: они чистили аркебузы и до блеска надраивали шпаги. Обои на стенах отличались строгостью, и вдоль коридора выстроились на подставках полные комплекты кирас далеко не старого образца. Было видно, что они здесь не для красоты и при малейшей необходимости пойдут в дело. Развешанные на стенах шпаги, кинжалы и секиры тоже внушали мысль об обширном арсенале, готовом к бою в любую минуту. Ясно, что граф Танде отнюдь не легкомысленно относился к гражданской войне, хотя и избегал открыто выказывать свои опасения.

К кабинету графа вела широкая мраморная лестница. Михаэлис ждал совсем недолго: как только ушел дворецкий, граф, широко улыбаясь, сам вышел ему навстречу.

— Для меня большая честь принимать в замке представителя столь молодого и столь авторитетного ордена, — сказал он. — Я давно мечтал побеседовать с иезуитом.

Падре Михаэлис поклонился.

— Я охотно побеседую с вами, господин граф. Вы, должно быть, знаете о цели моего приезда.

Клод Танде едва заметно нахмурился.

— Да, я прочел ваше письмо. Но еще раньше ознакомился с посланием его величества Карла Девятого.

Он подошел к письменному столу, по бокам которого стояли два золоченых кресла, обитых красным бархатом. Комнату освещал большой настольный подсвечник, поскольку света, поникавшего снаружи, было мало.

Они уселись в кресла. Падре Михаэлис сразу же заметил на столе объемистую папку с наскоро начертанными на обложке буквами «S J». Видимо, прежде чем принять его, граф запросил необходимые сведения в «Societas Jesus», «Обществе Иисуса», и не собирался этого скрывать. Можно было даже сказать, что папку намеренно положили на виду, чтобы дать понять Михаэлису, что он имеет дело со сведущим собеседником.

— Перейдем сразу к делу, — сказал граф. — Я подчинился приказу его величества. Шестнадцатого декабря я лично отправился в Салон, забрал с собой доктора Мишеля де Нотрдама и привез сюда, где он по сей день и находится.

— В каземате, я полагаю?

— В каземате? У меня в замке нет казематов, и, потом, его величество ни словом не обмолвился о строгом тюремном содержании. Нет, доктор Нотрдам проживает в моих апартаментах.

Михаэлис ожидал чего-нибудь подобного, но все же его передернуло.

— Надеюсь, вы шутите, — вырвалось у него.

Благодушный взгляд графа вмиг сделался жестким.

— Падре, вы забываете, что перед вами правитель Прованса. Я весьма толерантен, но не выношу дерзостей ни со стороны людей светских, ни со стороны носителей духовного звания.

Михаэлис поспешил опустить глаза.

— Простите меня, я не хотел показаться бестактным, — пробормотал он, изобразив сожаление и покорность. — Мое удивление имеет причину: я понял, что вы не в курсе всех обвинений, выдвинутых против Нострадамуса, и их тяжести.

— Тяжести?

Граф Танде нарочито удивленно пожал плечами, сопроводив этот жест смешком.

— В своем письме его величество просил меня разобраться в личности автора столь мрачных предсказаний, которые способны спровоцировать беспорядки в эпоху, когда их и без того хватает. Ну, я и разобрался. Альманахи Нострадамуса и в самом деле предсказывают сплошь события мрачные и трагические. Я попросил его во имя нашей старой дружбы сбавить тон. И обращаюсь я с ним не как с арестантом, а как с гостем.

Падре Михаэлис решил выказать себя сговорчивым по всем статьям.

— Безусловно, господин граф, вы поступили правильно, учитывая, что приказ его величества был столь великодушен. Однако я должен проинформировать вас более полно обо всех обвинениях, предъявленных Нострадамусу кардиналом де Лорена. А дальше вы сами решите, останется он вашим гостем или заслуживает более строгого содержания.

— Я вас слушаю, говорите, но прошу вас не касаться мнимой принадлежности Нострадамуса к партии гугенотов. Вот, у меня в руках черновики его «Предсказаний» за тысяча пятьсот пятьдесят второй год. Они посвящены Фабрицио Сербеллони, кузену Папы Пия Четвертого и военному коменданту графства Венессен. Еретик не станет посвящать свой альманах человеку, посланному Папой на защиту господства католичества в Провансе.