Раскинулось море широко

Впрочем, японцам не позавидуешь… на запах крови приплыли акулы!

Когда «Ниссин» и «Кассуга» подошли к месту трагедии, то японский флот недосчитался 279 человек, причём только двадцать человек, в том числе и командир погибли или умерли от ран во время боя, а остальные – утонули или пали жертвами акул, в изобилии водящихся в тех водах, уже после ухода «Херсона»…

Надо сказать, что среди спасённых с «Америка-Мару» не было ни одного офицера… очевидцы рассказывали, что гордые самураи отдавали свои спасательные пояса раненым матросам…

Однако, вследствие этого, вытащенные из воды матросы описали «Херсон» как нечто среднее между «Громобоем» и «Рюриком»!

Поэтому отважный английский капитан не стал искушать судьбу – а развернул свой отряд обратно, в Сингапур…

«Как на батюшке Амуре,

Где гуляет рыбица,

Куму в харю звезданули:

Нехер было лыбиться!»

«Удивляюсь я на Вас, Павел Васильевич… жена Вас… мг-мг… с Вами поругалась, из дому Вас выгнала…»

«Протестую, Владимир Иванович, я сам убеж… ушёл! Пусть поплачет, без мужа-то…»

«Ну-да, ну-да… я и говорю, ушли… а куда? Где мы ночевать теперь будем? Опять в околотке?»

«Да ну… найдём небось место… я шалманчик один знаю… там тепло!»

«Допустим, найдём… а с чего Вы весёлый такой? Песни поёте…»

«А, так это… даже сказка есть, как татары дань собирали, знаете?»

«Нет, как-то не приходилось слыхивать!»

«Ну, извольте… послал как-то хан Салтан своих баскаков… ограбили они Русь до нага! Привезли три мешка золота! Спрашивает хан – что русские? Отвечает баскак – ругаются, тебя хан, проклинают… Мало собрали, поезжайте ещё! Приехали назад, привезли шесть мешков золота… Хан опять спрашивает – как там мои урусы? -Плачут и рыдают… Мало собрали, поезжайте ещё! Приехали вдругоряд баскаки, привезли сто мешков золота – и удивляются, отчего, дескать, русские поют и пляшут… Всё, говорит хан Салтан… больше у русских ничего нет!»

«Да, смешно. Ха. Ха. А куда мы идём-то?»

«Не волнуйтесь… к моему знакомому, портному Сунь Ятсену… тут рядышком… там у него деповские угол снимают, я их привлекал за кражу паровозных колёс… так что, считай, мои крестнички! Хорошие ребята…»

«Да кому они нужны-то, колёса паровозные?»

«Вот я и также рассудил – что стащили чисто из баловства-с, как семейка Хулигэн…»

«И что?»

«Да… накостылял по-отечески… не в тюрьму же им за это идти? Хотя, воля Ваша, тюрьмы им всё одно не миновать…»

Товарищи подошли к маленькой фанзе, в окошке которой горел красивенький красненький бумажный фонарик…

Шкуркин толкнул ветхую дверь, над которой висела вывеска «Дамский, женский и мужеский портной Иван Сунь из Лиссабону»… дверь со скрипом отворилась…

«Чего это он не запирается… эй, ходя, твоя дома? Дома, вот он на лежанке дрыхнет…

Эй, пролетарии мимо денег! Вставай, проклятый заклеймённый!

СормовскА больша дорога,

Сормовской большой завод -

Поднимайся на работу,

В жопу ёбанный народ!

Эй, Ваня, хватит спать…»

Шкуркин тронул лежащего под стёганным деревенским одеялом человека за плечо… от этого движения голова человека скатилась с лежанки, и с деревянным бряком шлёпнулась на глинобитный пол…

«Вот – те нате – хрен в томате… что-то я стал к покойникам в Вашем славном городке, честно говоря уже и – привыкать… Что с Вами, Павел Васильевич? На Вас просто лица нет…»

«Плохо дело, Владимир Иванович… видите, как аккуратно голова срублена? Прямо по ниточке отрезана… это так топором не отрубишь! После топора – уж извините, лохмотья будут висеть… и кость будет скорее расколота… не топор это. Это – японская катана!»

«А кто это – Вы знаете?»

«Да как не знать – Ванька это, Мокин… слесарь деповский.»

«На что же японцу деповскому слесарю голову рубить? Да ещё потом – на место пристраивать?»

«Вот в этом всё и дело! Террор это… то есть…»

«Страх, что ли, навести хотят?»

«Прямо с языка сняли… да. Чтобы каждый русский – своей тени боялся! Ниндзя это японские… Террор – ужасен тем, что он слеп… на каждого может обрушиться – губернатор ли он, или простой слесарь… ох, дела… будет, боюсь, будет – большая кровь…»

«Павел Васильевич, а Вы не преувеличиваете? Одна дождинка – ещё не потоп…»

«Эх, Владимир Иванович, плохо Вы этих япошек знаете… ведь прецеденты уже…»

«Бы-ы-ывали… дни весёлыя, гулял я, ма-а-а-аладой…»

В фанзу ввалились трое – два фабричных, один из них – в кумачовой рубахе под распахнутым настежь полушубком – растягивал раскрашенные в патриотический трёхцветный колор меха «тальянки» – гармоники итальянского манеру… и крохотный, меленько хихикающий китаец в круглых железный окулярах…

«О-о-о… он уже здеся… а я же, Пашка, говорил, что он на пол-метра под тобой землю видит… наше Вам с кисточкой… ик…»

Шкуркин, загораживая собой труп:«Ну, Серёга… шёл бы ты… за квартальным…»

«Уж-же… ик…»

«Что – уже?»

«Сх-ход-дили… ик… вот, Сунь-Высунь его уж-же даж-же и уг-гостил…»

«Кого угостил?»

«Кв-вартального… Гуляйбабу Моисея Сол… Сол… мнч-ча…»

«Хи-хихи… моя начальника… моя угощала… моя шибко-шибко угощала… начальника мало-мало кушай…»

«Кто кушал, что кушал?»

«Начальника кушала… мало-мало… четвелть ведла…»

«С честь чего ты, Сунь, такой щедрый?»

«Голюю мало-мало! Квалтиланта моя – твоя тульма мало-мало сажай…»

«За что?»

«Э-э-э… его мала -мала Ванья голова совсем отлубай… машинкой!»

…«Гхм-гхм… раз-з-зрешите доложить!»

«Долаживай, Гуляйбаба… только дыши в сторону… а то мне огурчика солёного шибко захотелось…»

«Значится, заспорила мастеровщина – кто лучше на станке работает? Вот, этот храппаидол – под паровой молот часы карманные раскрытые положил – да и ударом молота их и захлопнул! У молота удар – в полторы сотни пудов, а часам – ничего – так, знаете, этот анчихрист контрпар вовремя дал! Прямо до конского волоса – точно!

А Ванька, покойный – голову свою пустую под гильотину для резки металла сунул… а вот этот – что-то не потрафил…»

«Мой грех, что же… там золотник барахлит, а то бы я уж…»

«Ну, подняли они его – куда нести? В больницу – так фельдшер по ночному времени спит, и крючок закинул… они его домой принесли, мол, пусть Сунь ему башку -то пришьёт… для приличия… а утром, мол, по холодку, сдаваться пойдём… а пока – это дело обмыть решили…»

«Ес-сть такое дело… пом-м-мянуть… хар-р-роший мастер был!»

«Тьфу ты… пошли отсюда… массстеррра… левши недоделанные!»

… У двери фанзы Семёнов корчился в беззвучном хохоте: «Ниндзя, говорите? Террористы? Большая кровь? Ухм, ухм, ухм…»

Сконфуженный Шкуркин смущённо водил носком сапога по свежему снежку:«Да ладно Вам… пойдём уже в участок…»

В этот миг мимо товарищей бесшумно пронёсся азиат – бегущий по снегу босиком – оставляя в серебристом лунном сиянии глубокие следы… в неверном свете луны кровь на его круглой голове казалась аспидно – чёрной…

… Пробежав ещё с десяток шагов, китаец споткнулся и упал на колени… а потом медленно завалился ничком…

Левая рука, которой он на бегу придерживал лицо – бессильно опустилась – и половина лица, вместе с носом, щекой и ухом – медленно, как в кошмарном сне – отвалилась, повиснув на полоске кожи… вокруг головы упавшего стала быстро нарастать дымящаяся на морозце лужа…

«Как Вы думаете, друг мой – это тоже гильотина?»

«Скорее, похоже на ленточную пилу… Эй, Сунь, Сергей, кто там… скорее во двор, человек помирает!»

Из тёмного проулка выскочил другой азиат – голый по пояс, сжимающий в обеих руках эфес чёрного от крови, длинного, тонкого, чуть изогнутого меча…

Увидав двух гайдзинов, склонившихся над видимо, потерявшим сознание раненым, он зашипел, чуть присел, выставил перед собой лезвие – и как-то по крабьи, бочком, стал приближаться…

Глаза меченосного азиата горели, как у голодного кота, яростным светом… на скуластом лице с маленькой щёточкой усов застыла презрительная усмешка…