Параллельные прямые

— Да полно Вам, господин полковник, какие мелочи. Или предпочтёте именоваться «товарищ»?

— Злой Вы, Антон Иванович, тонко улыбнулся гость. — Что термины? Пыль. В них ли дело?

Деникин не ответил. Он откинулся в кресле, краем глаза наблюдая за собеседником, так и не выпустившим из рук гитару. Спереть хочет? Вздор. А гость странный. И, вроде бы, чёрный пудель за ним не бегает. Ходит уже неделю, песни поёт. Зачем? Хорошие песни, честно признаться. Вчера книгу подарил. Господи, забыл имя …. Великий крестьянский поэт, по утверждению автора предисловия убитый троцкистами в одной из петроградских гостиниц. Нет, не вспомнить. Возраст, господа. Но стихи неплохие. Одно, про чёрного человека, чертовски напоминает сегодняшнюю ситуацию с большевистским полковником. Похож. Есть что-то в нём коварно-демоническое, и, в то же время, притягательное. Загадка природы человеческой?

— А что, Лаврентий Павлович, неужели в России сейчас можно такие песни петь?

— Помилуйте, Антон Иванович, совсем уж нас за зверей считаете? Искусство — это святое. Как и литература. Не верите? Зря. Конечно, в чём-то Вы и правы. Может быть, даже, очень правы. Вот, представьте себе такую картину — колхозник, читающий стихи Велимира Хлебникова. Улыбаетесь? А мне горько и обидно за крестьянина, потратившего свой трудовой рубль на редкостный бред спятившего в своих красивостях поэта. Якобы поэта. Бог с ним, на Соловках разберутся. А что же наш пейзанин? А он в культурном шоке. Народ привык, знаете ли, верить печатному слову. И вот этот труженик села, назовём его для простоты Иваном Васькиным, начнёт искать тайный смысл в прочитанном. И не найдёт. Но ведь он должен быть, по его представлениям. И что имеем результатом? Спивающийся от осознания своей умственной ущербности и невозможности приобщиться к блестящей городской культуре русский мужик. Зарастающие бурьяном поля…. Заброшенные деревни со скелетами коров в развалившихся хлевах….

— Вы преувеличиваете, Лаврентий Павлович.

— Напротив, господин генерал, это Вы преуменьшаете разрушительную силу искусства. Я привёл один пример, честно говоря, первый попавшийся. А если этих, извините, литераторов будет много? Сотни…. Тысячи…. И все будут твердить: — «Ты, Ваня, дурак. Ты, Васькин, жить не умеешь. Тебя всю жизнь обманывали. Ты по гроб жизни должен нам, совести нации, задницу целовать. И помрёшь ты, Ваня, дураком.» Вот Вы про песню спросили. А что в ней не так? Почему Советская власть должна её запретить? По мне, так наоборот, всячески одобрять и поддерживать.

— Даже такую, с позволения сказать, белогвардейскую?

— Разве? — Удивился Лаврентий Павлович. — Что же в ней такого крамольного? По моему скромному мнению, там весьма патриотическая грусть о мужественных людях, любивших Россию. Печаль об их судьбе, не позволившей даже быть похороненными на Родине.

Антон Иванович опять не торопился с ответом, разглядывая каминный огонь сквозь хрусталь полупустого бокала. Его собеседник взял свой, стоявший нетронутым почти с начала беседы, и сделал маленький глоток.

— Неплохое вино, господин генерал. Но Вы не замечаете горьковатый привкус французских вин?

— Может дело в пробке? — Предположил Деникин, про себя выругавшись с витиеватостью старослужащего фельдфебеля.

А что ещё оставалось? С появлением этого господина, в безупречном костюме и лаковых штиблетах, горечь ощущалась буквально повсюду. Нет, не в еде или питье. Она просто пропитывала воздух, отравляя его. За последние две недели из Парижа исчезли более пятисот офицеров, включая почти всё руководство Российского Общевоинского Союза. И если пропажу генерала Миллера можно было понять и объяснить, то чем могли заинтересовать всесильное и ужасное ОГПУ простые поручики и капитаны?

И ведь нельзя взять этого гостя за крахмальный воротничок, довести до лестницы, и показать обратную дорогу мощным пинком. Французский генерал из министерства, как его там…? Ну, эта гнида в красных панталонах и носом, напоминающим холерный вибрион, недвусмысленно дал понять, что вопрос о выдаче самого Антона Ивановича по требованию советских властей уже практически решён, и не произошёл лишь по причине странного и улыбчивого молчания полковника Берия. А может, стоит попытаться треснуть большевика табуретом по голове и срочно выехать в Корсиканское королевство? Говорят, что при дворе новоиспечённого монарха изъясняются исключительно на русском языке. Только ведь наверняка дом под наблюдением. И на своих уже надежды нет. Даже адъютант, уж на что проверенный человек, и то был замечен в отдании чести «товарищу».

Лаврентий Павлович поставил недопитый бокал обратно на столик.

— Пробка? — С сомнением в голосе переспросил он. — Вряд ли. А вот привкус ностальгии чувствуется. Представляете, как только уеду из России хотя бы на один день, так обязательно смертельно скучаю. И что это такое со мной происходит, не подскажете? И тонкие вина не в радость. Привык, знаете ли, к грузинскому. Но, что интересно, в Москве могу месяцами без него обходиться, водкой да коньками перебиваясь. Или это воздух там такой, что пьянит не хуже? Не замечали, господин генерал?

Чуть слышно скрипнули зубы генерал-лейтенанта Генерального штаба.

— Вы мне будете говорить про Россию, господин полковник? После того, как её у нас отобрали?

— Мы? Помилуй Боже, Антон Иванович, что такое говорите? Мы отобрали…. Обидно даже, право слово. Уж простите за грубость, не вы ли сами её просрали? Я не имею ввиду Вас лично, а всё Белое движение вообще.

— Извольте объясниться! — Деникин побагровел от гнева на откровенное хамство гостя, хоть и прозвучавшее с оговоркою.

— Извините, если моя правда Вас обидела, — Лаврентий Павлович склонил голову в вежливом поклоне. — Только позвольте уточнить, кто именно из нынешнего руководства Советского Союза отбирал страну? Ворошилов? Каменев? Будённый? Или сам Иосиф Виссарионович? Заметьте, никто из них не приходил лично к Вам и не говорил: — «Отдавай нам, Антон Иванович, Россию, теперь мы её рулить будем»

Берия-младший замолчал на минутку, отпил вина, того самого, с ностальгией, и продолжил:

— Наоборот, они честно с Вами воевали. Или я не прав?

— Прав, — нехотя согласился Деникин.

— О чём и говорю. Они победили. А теперь строят новую стану. Разве Вы бы не строили?

— Но не большевистскую же?

— Это опять термины, господин генерал.

— Уж не хотите ли Вы сказать, Лаврентий Павлович…?

— Уж не хотите ли Вы догадаться, Антон Иванович…?

Сабли на ковре насторожённо молчали, пытаясь понять смысл разговора. Да что они поймут? Железяки. Путь и остро заточенные, а всё равно тупые. Пусть слушают, лишь бы не нарушали повисшую в кабинете тишину.

— И почему тогда Сталин добился моей высылки в Совдепию? Расстрелять? Зачем? По Вашему утверждению мы были честными врагами.

— В Россию, — поправил Берия. — Именно в Россию. Но у Вас создалось превратное мнение. Какие враги? Противники, да и то под сомнением. А если принимать во внимание официальную версию…. Кому же придёт в голову расстреливать национального героя?

— Как-как?

— Вы, Антон Иванович, что, советских газет не читаете?

— Представьте себе — нет. Следую рекомендациям господина Булгакова.

— Товарища….

— Что, простите?

— Товарища Булгакова. Народного комиссара по делам культуры и печати. Напрасно удивляетесь. Культура в России есть, так почему не должно быть соответствующего наркомата?

— Однако…. А что там в газетах?

— Разное. Новости пятилетки не интересуют? Жаль.

— Хотите похвастаться новыми рекордами?

Лаврентий Павлович рассмеялся:

— Рекорды запрещены распоряжением Совнаркома, как преднамеренное вредительство, ведущее к преждевременному износу оборудования. Но мы отвлеклись, Антон Иванович.

— Я весь внимание.

— А знаете, что бы не быть голословным, я совершенно случайно захватил из посольства один из свежих номеров «Правды». Не желаете взглянуть? — Полковник Берия достал её из кармана.