Легенды мировой истории

Приняв от подавальщика большую миску серой чечевицы с розовыми кусочками свинины, монах молитвенно сложил над ней руки, речитативом произнес: «За то, что мне ниспослано сегодня, благодарю тебя, Господи», перекрестился и взял с затертой столешницы деревянную ложку. Он согрелся, и ему стало хорошо, так хорошо, что он почти знал: долго это продолжаться не может. В дальнем углу шумела подвыпившая компания. Подумалось: «Только бы не пристал с разговорами какой-нибудь забулдыга!» И тут же он почувствовал такой толчок в спину, что чечевица вместо горла попала ему в нос.

— Тысяча, тысяча извинений, святой отец! — воскликнул сзади по-франкски нетрезвый хриплый голос.

Обладатель этого голоса хотел было оказать ему помощь, снова со всего размаху ударив по спине, но монах отчаянным жестом, все еще кашляя, отклонил его руку. А непрошеный собеседник, крепко сбитый, опоясанный мечом, в старой, много раз чиненной кольчуге, уже усаживался напротив.

Монах наконец прокашлялся и отер рот грубым рукавом рясы. Да, небо опять подслушало его мысли и послало ему испытание за грехи.

— Тысяча извинений, святой отец, — повторил незнакомец. Перекрывая гул голосов, он крикнул подавальщику: — Эй, парень, я тут пролил пойло, налей-ка мне еще! — И снова повернулся к монаху: — Ну, скажи, откуда и куда ты держишь путь? Это, конечно, если ты не дал обета молчания. Если дал, то можешь не отвечать.

Монах понял, что уклониться от разговора не получится:

— Я хожу по странам, изучаю языки людей, сравниваю их законы, — медленно, подбирая франкские слова, сказал он.

— Ну, видать, тебя твой Бог и вправду хранит, — одно-му-то ходить, и без меча…

— Одному-то ходить, и без меча… — задумчиво повторил монах. — Одному-то ходить… Погоди! А ведь ты, по выговору, тоже не из этих мест, — сказал он вдруг. — Ты из славян! Но не из балканских и не из моравских. — Он задумался, пристально глядя на незнакомца и шевеля губами. И вдруг неожиданно заключил: — Ты — родом с Балтики! — И добавил на родном наемнику языке: — Ободрит или венд.

— Точно, точно, ученый монах! — воскликнул наемник на том же наречии и по-медвежьи облапил невысокого монаха, — Я ведь и по-латински, и по-франкски, и по-северному! А ободритское наречие мне и впрямь родное. Выпей-ка со мной! Зовут меня Ходорик. А твое как имя?

— Брат Константин.

— А не хочешь ли ты выпить со мной, брат Константин? На корчажку вина у меня монетка завалялась. Сегодня у христиан праздник.

— Так ты христианин? — удивился монах.

— Крестить-то меня крестили… На короля Пипина напала однажды такая блажь — крестить всех своих наемников. За это новую кольчугу и одежду обещали, а я тогда как раз поизносился.

Немолодой подавальщик принес вина и теперь медленно наливал его из захватанного измазанными в саже пальцами глиняного кувшина.

— Не хочешь, святой отец? Ну ладно, а я вот выпью. Видишь ту компанию в углу? Необразованные, непросвещенные людишки — только и разговоров, что об озимых да скотине. А я бывал и на Тринакрии[95], где курится вулкан, и в Риме, и в стране арабов Вандалуз[96], и даже в самом Городе Константина, по сравнению с которым все города, и даже этот Париж — просто глинобитная деревня! Недавно съездил домой в Хедеби, похоронил женку. Добрая была женка, ютландского роду-племени, да вот видеться-то нам нечасто удавалось. А вот теперь получил у Карла Лысого за службу, да как-то так вышло, что на Пасху все и потратил. Теперь вот иду в Рустринген, во Фризию, к хаконам Харальду и Рюрику. Может, возьмут меня в свою дружину. Пора подумать о том, чтобы заработать себе на старость. A var у них, скажу я тебе, такой — поискать!

— Var? — не понял монах.

— Дружина то есть. Это по-северному, на норе… И знаешь, что я могу сказать тебе о мире? — спросил наемник ни с того ни с сего, словно забыв, о чем говорил до этого.

Он явно старался не смотреть в миску монаха, но глаза опять скашивались: нос предательски наводил их на запах вареного мяса.

На столе лежала чья-то оставленная деревянная ложка, и Константин указал непрошеному гостю на нее глазами. Тот не заставил себя просить, подсел поближе и стал уплетать за обе щеки.

— Я могу тебе сказать… о мире… вот что, — говорил он с набитым ртом. — Вот что: везде и все дерутся из-за земли и власти, как собаки из-за кости. Взять хоть эту землю. Великая была когда-то земля, при императоре Карле. Ну да ты ведь ученый монах, поди, и сам знаешь. Хотя, между нами говоря, и император Карл тоже был сволочь порядочная, особенно к саксонцам, мне еще отец мой рассказывал. Да не озирайся, никому до нас тут дела нет, они там всё об озимых да как бы втереть друг дружке хромую старую корову по цене юной телочки. Жадный и бессмысленный народ, парижане!.. И все-таки при Карле был порядок! — Он с притворным благоговением поднял не очень чистый указательный палец. — Римская империя!.. И отцу — у нас все мужчины в семье всегда служили франкским королям — он платил щедро… Да ты тоже ешь, ешь, святой отец! Вон я тебе кусочек мяса в уголке оставил… Ну так вот… Я с пятнадцати лет — «наемное копье», а так вот ничего и не нажил. Воевал раньше в дружине самого хакона Харальда и брата его Рюрика — «хакон», это благородный значит, по-северному, — земляки они мои, тоже из Хедеби…

Служил я франкскому королю Лотару. Служил брату его, королю Пепину, тот тогда щедрее первого был, но скоро сыграл в ящик. Потом служил третьему брату, королю Людвигу Германскому — этот оказался скрягой хуже всех! Теперь вот послужил четвертому их брату, Карлу Лысому. А с чем начинал службу, с тем и ухожу. Всех моих богатств — меч, что на поясе, и «меч», что в штанах. И уж не знаю, какого из богов за то благодарить, но оба пока в порядке… А в этом Париже всего и хорошего, что харчи. Харчи тут знатные.

А в городе Хедеби ты, поди, не бывал? Ну вот, а повидать его стоит! Хороший город, торговый. Какие сисястые бабенки подают там мед! Ну, тебе, монах, бабенки ни к чему, а мед там добрый. Я хоть и от вин не откажусь, а слаще того меда — нет! Раньше назывался город тот Рерик, много наших славян там торговало, но захватил его однажды норвежец Рагнар, и стали город называть Хедеби, вот как! А славяне там и сейчас живут, норвежцам они и фризам в торговле — главные соперники. Норсмены в Хедеби утвари золотой и всякого добра много привозят на своих драккарах — и от греков, и от франков, и от англов. Но по мне торговля — пустое, суета. Мое дело — война… — Ходорик грустно замолчал, как это делают уже довольно пьяные люди. — А ты, монах, небось и драккаров не видал? — спросил он вдруг.

Брат Константин отрицательно покачал головой.

— Счастливчик! Потому и живой. — Наемник хрипло засмеялся. — А хаконы Харальд и Рюрик — не такие, как другие ютландцы. Э, да ты, монах, видать, о них и не слыхал? Всей Фризии они хозяева, всему Рустрингену. Рус!

Монах понял, что отделаться от болтуна не удастся.

Надо сказать, что брат Константин шел сейчас из бенедиктинского монастыря Райхрад в Моравии с очень важной миссией. Он должен был встретиться в Париже с самим аббатом Нитардом, секретарем короля Карла. Нитард славился своей ученостью и несравненными познаниями в языках. Поэтому все закрывали глаза на то, что он был незаконнорожденным плодом любви дочери Карла Великого и одного придворного поэта.

Моравский настоятель бенедиктинцев просил сообщить аббату Нитарду странные святотатственные вещи: греческие монахи в Моравии изобретают для славян литеры и переводят священные книги на славянские языки, когда всем известно, что священных языков Писания только три — древнееврейский, греческий и латынь. Брат Константин был послан, чтобы подробнейше проинформировать обо всем Нитарда, показать образцы литер и текстов, и уж тогда аббат Нитард решит, как лучше доложить обо всем в Рим, великому понтифику Николаю.

Пасхальные колокола забили чаще, в их звоне вдруг почувствовалось что-то паническое. Константин прислушался: точно, они звучали теперь как набат.

Снаружи побежали люди, упало что-то тяжелое, раздались мужские крики, какие-то команды, детский и женский визг. Все выскочили из харчевни.