Восток

— Я пока с доктором поговорю, — предупредил Ян, вставая.

В соседней комнате он с треском рванул заклеенное окно. С улицы ворвался холодный воздух. Закурил, стряхивая пепел вниз. Толпа работниц все же расползлась, только немногие грелись у костров рядом с его юнкерами. Было видно, как получали еду с грузовика. Значит, сгоняли на вокзал, как и приказал. Ну хоть это исполнили правильно. Солдат должен быть сыт и одет. Еще бы интендантское управление такие вещи понимало, жизнь была бы прекрасна во всех отношениях. Мечты… Интендант — не должность, а состояние души. Все без исключения патологические воры и вруны. Будет смотреть тебе в глаза и говорить: «Нет на складе», независимо от просьбы и забитых необходимым полок. Другие там не удержатся: свои не хуже крыс загрызут.

Юнкера доели, дружно выстроились в ряд, подстелили непременные коврики и уткнулись в землю, продемонстрировав ему задницы. Солнце село, пора намаз сотворить. Австрияки очень любили утром и вечером атаковать. Пока правоверные не завершат своих молитв, им не до происходящего вокруг. Приходилось даже специальные приказы издавать, запрещая всем сразу топать на молитву.

— И как результат разгона несанкционированного шествия? — спросил Ян небрежно. Покойники его особо не волновали, он ожидал последствий. Завтра придется еще и в мечеть сходить, плотно пообщаться с чересчур умными.

— Я ожидал худшего. Десяток с переломами. Двое в тяжелом состоянии. Один застрелен.

— Али Ариф?

— Да. Я его в лицо знаю.

— Совсем не жалко. Мне и покалеченных — ничуть. Они сюда шли увечить и убивать других и получили даже меньше, чем заслуживают. Скажите, я приказал дать грузовик — пусть отвезут в госпиталь. Противно, но надо. Я же не зверь.

— Да я, — помявшись, сознался старший Нуялис, — по другому вопросу. Мне очень неудобно, но больше и обратиться не к кому.

— В чем дело?

— Да вот, — помявшись, сказал доктор, — кладовщик в госпитале допился до белой горячки и чужие вещи продал. Раненые недовольны. Чуть не до смерти били. Запер я Мяги от греха, а что дальше — ума не приложу.

— Мяги — что за странная фамилия?

— Из таврийцев, — тяжко вздохнув, объяснил доктор. — Еще мне не хватает религиозных драк.

— А, — понимающе кивнул Ян.

Лет двести назад жителей Прибалтики массово переселили к Черному морю — подальше от родных мест и возможности сбежать или взбунтоваться. Большинство сейчас уже и не помнило, какой рукой креститься положено и на каком языке они раньше говорили. Но была и небольшая, по меркам Руси, группа тысяч в четыреста — пятьсот, продолжавшая стойко держаться веры своих предков, во всех прочих отношениях ничем не выделяясь. По одежде или речи нипочем не догадаешься. Вот дома добротные и не по-русски ставлены — сразу видно.

Жили они все больше в Таврии, немного на Тамани и в Крыму, очень редко выходя из деревень и еще реже переезжая далеко, за что и получили соответствующее прозвище. Что интересно, близко стоящие деревни могли друг друга часто не понимать и пользовались для общения русским языком, но осознавали они себя одной общиной и всегда с подозрением относились к новым веяниям. В принципе работящие и почти непьющие люди, так что этот Мяги явно был из тех, что урод в собственной семье. За такие дела его в родных местах долго бы воспитывали и дружно плевали вслед. Воровство в этой среде было очень редким явлением.

— Конечно, приду: должен я отработать ваш медицинский спирт?

— Да бросьте вы, — засмущался доктор. — Я ж не знал заранее ничего. Просто когда вот такого угощаешь, невольно думаешь — может, и моему Радогору кто-то без задней мысли поможет. Не спирт, конечно, но поесть голодному дадут. Каждому не нальешь, спирта не хватит, а вроде по знакомству — почему нет. Ну вы уже не мальчик, сами понимать должны. Совсем не мальчик, — задумчиво пробормотал, — я только слегка послушал, а вы давите на них… Я бы не смог… — Он говорил и машинально, совершенно не замечая, постоянно подпихивал пальцем сползающие на кончик носа очки.

— Так чего сложного? — удивился Ян. — Это же тот же базар. Три четверти русских промышленников из купцов вышли. Заводчиками и фабрикантами торговцы стали, и старые привычки так просто не исчезнут. Вот и начинается: один хочет купить побольше и подешевле, другой продать поменьше и подороже. Стоят и торгуются полдня. Уходят, матерятся, каждый недостаток рассматривают и достоинство преувеличивают. На самом деле оба готовы договориться, но где-то посредине. Мое дело — вовремя выступить справедливым посредником. Ни вашим ни нашим. Оба должны видеть, что я не принимаю ничьей стороны. В этом пункте получит работник, в следующем — хозяин. Оба в глубине души сознают, что я на его стороне сыграл, а что не везде, так всего не получишь.

исполнил с выражением заученное еще в детстве.

— А что делать? Кроме меня, некому. Раньше муллу в спорных случаях звали, но один себя уже показал во всей красе. Теперь дело примирения сторон за властью. А власть — это я! И если мне удастся заставить заключить договор, пусть и в отдельных местах не устраивающий ни тех ни других, никуда не денутся и остальные. Цирин — один из важнейших руководителей отраслевой группировки фабрикантов. Посмотрят на него, повздыхают — и подпишут остальные.

— Вы про буржуазные революции в Европе читали? — посмотрел доктор поверх очков.

— Я же университета не кончал, — хохотнул Ян, — зато прекрасно знаю, как за разговоры на эту тему вышибали на улицу. Но я вам по секрету скажу: у нас хоть и простая школа была, но очень далеко от столицы и в интересном районе — на класс мусульман один-два. И те из местных народностей, не русские. Так что нам учителя потихоньку многое рассказывали не по официальной программе. Мы же поляки, а Polska nierzadem stoi. «Польша живет непорядком», — пояснил. — Нам утвержденное сверху как нож вострый. Каждый умнее всех. Так что слышал кое-что. Вы о чем?

— Нельзя слишком выделяться. Плохо кончится. Революция пожирает своих детей. Ее делают одни, а пользуются результатом другие.

— Цитата какая-то? Знакомо звучит. — Ян швырнул окурок в окно на землю. — Думаете, не понимаю? Пустят вперед застрельщиками чужаков, мы порядок наведем, а нас самих за шиворот и на виселицу. Нарушение законности… А выбор-то у меня имеется? Нет, — сказал убежденно. — Была бы Польша — можно было бы за независимость побороться. А вы кушайте друг друга с маслом или без. Так нет ее. И идти мне некуда. Сибири нам не оторвать никогда. Хазаки слишком хорошо живут. Они разные бывают, бедные тоже, но в массе прекрасно устроились. Земли хоть задом ешь, стада, шахты. Уголь, железо, даже нефть в Дацине нашли. Пока правительство признает их привилегии, никогда не двинутся. Всех недовольных на деревьях в момент перевешают. Разве что нас совместно насильно погонят в мечети. О, тогда мы в одном строю кровавую баню устроим. Победить не сможем, массой задавят, но крови будет по колено. Никому мало не покажется. Наверху это прекрасно понимают. И поэтому самое лучшее, что нам триумвират генералов предложил, — это равные права для всех, без различия национальности и религии. Я — за! И сделаю для этого все возможное. И буду вешать любых сепаратистов, бандитов и мятежников. А там уж как сложится. Надеюсь, ваш Аллах с моим Иисусом договорятся. Не для себя, для всех стараюсь.

Он полез в карман за очередной сигаретой и остановился, не вытащив.

— Ладно, пора мне снова на базар, спорщиков разводить. Освобожусь — обязательно зайду. Возьмете у пострадавших заявления, что именно этот Мяги пропил. И объясните: если я обнаружу в списке золотой слиток или серебряный портсигар с парсуной Кагана в брильянтах, я этим жалобщикам лично бумагу в глотку засуну. Чтобы не врали! Вы все-таки почти военный, построже с ними!