Тамплиеры. Книга 1. Рыцарь Феникса

О том, что случилось на рынке, Томас уже не помнил. Память выжгло лихорадкой и двухдневным тяжелым сном. Остались лишь смутные, разрозненные картинки: белый солнечный круг в небе, резкие тени, привкус крови и морской соли на языке… Да, он помнил, как пекло солнце. Потом появился корабль. А затем — чернота трюма, переходящая в горячечную багровую тьму… и вот этот дом, со всеми его розовыми и миртовыми кустами и странными, но приятными запахами, так непохожими на смрад крови и смерти. Если бы не положение раба и не мучительные мысли о прошлом, Томас мог бы быть здесь почти счастлив.

Невольники трудились в мастерской, растирая ингредиенты для лекарств и алхимических зелий, выпаривая и разделяя, запаковывая готовые снадобья в стеклянные и керамические кувшинчики — но, пока рука Томаса не зажила, хозяин милостиво разрешил ему ничего не делать. И Томас ничего не делал. Он сидел под гранатовым деревом, больше похожим на куст, с глянцевыми темно-зелеными листьями. На самой верхней ветке остался единственный алый цветок, а ниже уже наливались плоды. Одна из служанок, пробегая мимо, каждый раз оглядывала эти зелено-красные кругляши — наверное, ей не терпелось полакомиться сладкими зернами. На Томаса девушка не глядела. Не замечали его и другие рабы, не замечал после памятной беседы и хозяин — лишь надсмотрщик Маас иногда рычал совсем по-звериному, задирая верхнюю губу. И Томас пользовался своей невидимостью. Зажав в здоровой руке фигурку он смотрел и внимательно изучал обитателей своего нового дома.

…Рабы казались серыми, стертыми, как старый и притом фальшивый денье. Надсмотрщик Маас, глупый и преданный хозяину, как пес. Служанки. Три наложницы. И жена хозяина, неожиданно молодая и красивая женщина по имени Хабиба. Она редко выходила во двор. Томас видел ее лицо лишь однажды, когда порыв ветра взметнул муслиновую ткань вуали-гишны. Вскрикнув, женщина торопливо опустила покрывало на место и поправила черный головной платок — шель. Молодой шотландец удивился: алхимик казался ему человеком более светским, нежели религиозным, и уж наверняка просвещенным. В городе многие арабские женщины носили только платок, закрывавший волосы, но оставлявший открытым лицо. Зачем же абу Тарик прятал жену, да еще в доме, где увидеть ее красу могли разве что их собственные слуги? Глядя на безволосую грудь алхимика, его по-женски округлое лицо и слыша пронзительный голос, Томас не раз задумывался о том, зачем арабу вообще понадобилась супруга, не говоря уже о наложницах… Рассмотреть, что таится в душе женщины, юноша не успел — та быстро ускользнула обратно в харамлик.

Зато сам абу Тарик не раз подвергался скрытному и тщательному изучению. Наверное, редкий алхимик так внимательно наблюдает за поведением металлов, надеясь выделить философскую ртуть и серу, как Томас наблюдал за хозяином. Ту неделю, что юноше позволили бездельничать, он почти целиком посвятил новому занятию. Абу Тарик был хитер, как лиса, жаден, как гиена, и сластолюбив — и в этом ничем не отличался от прочих смертных. Однако было в его душе что-то еще, некий секрет, который виделся Томасу темным, ощетинившимся иглами клубком. Распутать клубок юноша пока не мог, но очень хотел.

Когда день умирал, накатывало отчаяние. Это было так, словно солнце, хоть по-осеннему слабое, давало надежду — но свет уходил, и надежда уходила вместе с ним. Остальные рабы вповалку спали на полу, посвистывая и похрапывая во сне. Их бледные, унылые сны не могли рассеять тоску, и тоска подкатывала к горлу Томаса ядовитой волной.

Его окружали тени, и сам он казался себе тенью среди теней. Он был бессилен. Он не спас единственного человека, которого сумел полюбить. Он не выполнил поручение, которое дал ему король. Он потерял голос, а рука, изуродованная шрамом, никогда больше не сможет перебирать струны арфы. Лежа в тесной каморке, Томас кусал губы и смотрел на осколок луны в окне. Ему казалось, что он заслужил все, что с ним произошло. Своей глупостью, слабостью, нерешительностью — он сам накликал все несчастья, он подвел себя и других. Иногда он думал даже, что из-за него погиб орден, и мысль эта была невыносима. Снова вспоминался темный зал башни, его рука на струнах, и огонь, вспыхнувший в глазах великого магистра — и черный человек, так легко, играючи разрушивший его музыку. В груди огненным комом набухала ненависть, и тогда Томас доставал фигурку. И смотрел, смотрел жадно и пристально, как смотрят на огонек свечи и путеводный огонь, как смотрят в лицо любимой, ожидая самого важного в жизни ответа. Иногда ему чудился шепот вдалеке, звук легких шагов, прозрачное мерцание — но, резко обернувшись, Томас видел лишь тень от решетки и белый лунный узор на лицах спящих.

Оставался Феникс. Томас закрывал глаза и слепо ощупывал фигурку. Его пальцы уже помнили все детали, все выпуклости и неровности огненных крыльев и гребня, похожего на острый ранящий шип.

Спустя неделю абу Тарик решил, что новый раб бездельничал достаточно, и нашел для него работу. Слева от дома алхимика располагался небольшой пустырь со следами давнего пожара. Пять или, может, десять лет назад огонь пожрал человеческое жилье, оставив лишь обугленные руины. Хозяева то ли погибли в пожаре, то ли покинули эти места, и участок так и остался незастроенным. Пустырь густо зарос травой и невысокими деревцами со стволами, покрытыми колючками.

Алхимик вручил Томасу мешок с какими-то серовато-белыми камнями, странный горшок с отверстиями в днище и отвел на пустырь. Здесь была утоптана круглая, освобожденная от растительности площадка. Посреди нее темнела горловина еще одного, вкопанного в землю горшка. Уголья вокруг этого горшка были свежее той сажи, что осталась на обвалившихся стенах.

Алхимик помог Томасу установить дырявый горшок поверх того, что был вкопан в землю, велел засыпать в него камни, а затем накрыл верхний сосуд крышкой. Здесь же лежали и дрова. Абу Тарик с Томасом развели костер вокруг горшков. Почти сразу повалил желтоватый дым, и мерзко завоняло серой.

Встав с наветренной стороны, так, чтобы ядовитые испарения его не коснулись, алхимик решил поделиться с Томасом толикой своей учености.

— Знай же, юноша, — вещал абу Тарик, — что, согласно учению великого Абу Муссы Джабира ибн Хайана [55], в основе всех металлов лежит два принципа, а именно философская Сера и философская Ртуть. И Ртуть есть принцип металличности, и текучести, и ковкости, в то время как Сера придает металлам горючесть. Серу порождают сухие испарения, конденсирующиеся в недрах земных, тогда как Ртуть порождают испарения мокрые. Объединяясь под действием тепла, два этих принципа дают начало семи основным металлам: золоту, серебру, ртути, свинцу, меди, олову и железу…

Как и в прошлый раз, когда алхимик решил почтить его беседой, юноша почувствовал, что сознание его уплывает. Он сидел на корточках у костра, обхватив руками колени и медленно покачиваясь взад и вперед. Слова алхимика текли над головой, поднимались вверх, и вслед за ними направлялся взгляд Томаса — и оттуда, сверху, ему открывался вид на городские кварталы. Вздымался острый шпиль Каттедрале [56], краснели на солнце купола Мартораны [57], в порту суетились грузчики и торговцы, море откатывалось от берегов. А где-то вдали, за синей дымкой горизонта, рыскал по волнам белый корабль с тремя мачтами, со свернутыми парусами, и разноцветные глаза его капитана сверкали сквозь прорези маски…

Томас вздрогнул и очнулся. Ветер сменил направление, в ноздри ударил резкий неприятный запах. Алхимик все распинался:

— …и следует поместить мужчину, что означает Серу, и белую женщину, что означает Ртуть, в круглый дом, окруженный постоянным умеренным теплом, и оставить их там до тех пор, пока они не превратятся в философскую воду…