Война за империю (СИ)

И самое скверное, что у него никак не получалось выстроить стратегию и примерный ход грядущего разговора. Премьер всегда знал или хорошо представлял, чего следует ждать от собеседника-оппонента, поэтому любая сколь-нибудь значимая беседа превращалась в подобие шахматной партии. Но не в этом случае.

Фрогмор раздражал одним своим видом. Расположенный в центре парка, неуместно светлый, почти праздничный, без всяких следов маскировки. Трехэтажный дом с окнами, последовательно уменьшающимися в высоте от этажа к этажу — он всем своим видом располагал к празднику или на худой конец умиротворению. Словно и не существовало угрозы ежедневных налетов вражеской авиации. Хотя, конечно, кто будет тратить драгоценные самолеты, чтобы бомбить бесполезный объект архитектуры… Сталин и Шетцинг — практичные люди.

Праздник и умиротворение… А умиротворения министр себе позволить как раз и не мог. Быть может, это и было задумкой — размягчить его, ненавязчиво сменить суровый деловой настрой? В таком случае она не удалась, с мрачным удовлетворением подумал Черчилль. Автомобиль прошуршал колесами, остановился. Премьер тяжело вздохнул и полез наружу.

Как это всегда бывает при хорошей организации и долгих полезных традициях, присутствие слуг и охраны было почти незаметным. Требовалось приложить некоторое усилие, чтобы увидеть следы неусыпного бдения слуг короны, но премьер не имел на то ни времени, ни желания. Поэтому пальто и шляпа сами собой исчезли с плеч и головы, двери открывались невидимками, а ноги несли грузное тело в нужном направлении, будто по своей прихоти или мистическому зову.

Его приняли в гостиной, которую словно целиком выпилили из кукольного домика. Паркет, дробящийся сложным темно-коричневым рисунком, потолок, разделенный на прямоугольные секции с низко подвешенными хрустальными люстрами. Мебель с резными ножками и кресла с высокими спинками, обтянутые мягкой обивкой малинового цвета. Все какое-то чуточку игрушечное, ненастоящее. В таких интерьерах пьют чай с молоком, ведут салонные беседы, самую малость флиртуют с дамами надлежащего возраста и положения. Но никак не обсуждают вопросы войны и мира.

— Ваше Величество, — склонился он в полупоклоне, рассчитанном до миллиметра — высказать искренне уважение и при этом ни на йоту не уронить гордость самого ответственного человека в стране.

— Приветствую, сэр Уинстон, — глубоким, чуть-чуть хрипловатым голосом произнесла королева, указывая премьеру на то самое кресло отвратительного малинового цвета.

Они сидели друг против друга, на противоположных концах маленького, очень низкого — едва ли выше колена — темно-коричневого столика. Чайник, две чашки, даже молочника и сахарницы нет. Черчилль осторожно откинулся на спинку, кресло было явно маловато для его габаритов. Маловато и неприятно мягко, политик больше привык к строгим и твердым сиденьям.

Элизабет молча и внимательно смотрела на него огромными блестящими глазами. Уинстону становилось очень неуютно под этим взглядом. Вся обстановка и ситуация неприятно напоминали иной разговор, состоявшийся двадцать четыре года назад, в девятнадцатом.

Тогда всесильный Дэвид Ллойд-Джордж призвал к себе не слишком удачливого, почти опального председателя 'танкового комитета' и дал тому шанс. Настоящий, значимый шанс еще раз испытать судьбу и добиться большего. Черчилль использовал возможность сполна, но до сих пор с чувством глубокого неудовольствия вспоминал тот день. Благодарность к 'Человеку, выигравшему войну' он пронес через всю жизнь, но так и не смог забыть унизительный момент абсолютной зависимости от чужого решения.

'Урок смирения', так назвал этот эпизод тогдашний премьер. И сейчас, глядя на девятнадцатилетнюю девушку, которая годилась ему во внучки, выдерживая ответный взгляд, полный строгой требовательности, Черчилль вновь ощутил … неудобство. Вполне естественное, следует признать, поскольку формально достаточно одного слова юной королевы, чтобы отправить в отставку 'Пожарного империи'. С неизбежным и тяжелым правительственным кризисом, но все же это возможно.

Оба молчали, измеряя волю друг друга пронизывающими взглядами. Толстяк в костюме, сточивший зубы на костях политических врагов. И молодая женщина, волею случая и злой судьбы ставшая правительницей четверти мира, окрашенной в розовый цвет.

Элизабет была строга и скромна во всем, включая одежду, выдержанную в соответствии с правилами нормирования. Юбка и жакет с широкими плечами и двойным рядом изящных деревянных пуговиц. Экономный и строгий крой, ровный светло-серый цвет вместо прежних голубых и светло-фиолетовых оттенков. Никакого запрещенного шелка, дорогих тканей, плиссировки и карманных отворотов. Воплощение изящества и в то же время чисто военной лаконичности. На мгновение министр даже залюбовался девушкой, но сразу опомнился и добавил во взор ожидания.

— Сэр Уинстон, — повторила она, чуть нахмурившись, словно эти два слова оставляли на языке горьковатый привкус.

— Ваше Величество, — так же эхом отозвался он. Премьер сделал вывод из того, что ему даже из вежливости не предложили чаю и с терпением каменного изваяния ждал продолжения.

— Я хочу задать вам один вопрос… — медленно, с задумчивой расстановкой вымолвила Элизабет. Она определенно колебалась, что было неожиданно с учетом предшествующих событий. Будто приняла некое решение, но еще не утвердилась окончательно в его необходимости.

— Я готов ответить на любой Ваш вопрос, — отозвался премьер, стараясь, чтобы его слова звучали одновременно и с должной церемонностью, и с почти задушевной почтительностью. — Разумеется, если это будет в моих скромных силах.

Ошибка, непростительная ошибка, подумал он запоздало. Насчет 'скромных' сил — неуместно и отчасти вредно. Не стоило давать даже микроскопический повод для мыслей о том, что нечто может находиться за пределами возможностей премьер-министра Британии. Следует тщательнее взвешивать слова…

— За минувшие дни я встречалась со многими достойными и опытными людьми, облеченными ответственностью, — ее голос заметно окреп, похоже, Элизабет черпала силу и устойчивость в заранее заученной речи. — Некоторые из них поддерживали ваш курс на решительную конфронтацию с коммунистами России и Германии. Сторонники войны были уверены в своей правоте, красноречивы и убедительны. Другие решительно выступали против, столь же уверенно и безапелляционно. Теперь я намерена выслушать вас.

Пауза, очень уместная и в меру короткая — в самый раз для того, что один осмыслил сказанное, а другой сделал вдох и выдох, подходя к сути вопроса.

— Зачем эта война Британии, вам и лично мне? — очень внятно, чеканя каждую букву, произнесла она.

Черчилль кашлянул, засопел, скрывая за естественными для его возраста и состояния действиями безмерное удивление. Разумеется, суверен есть олицетворение державы, его возможности и прерогативы не афишируемы, но весьма высоки. И тем не менее столь резких движений не позволял себе даже покойный Георг… Так сразу и определенно заявить о тождестве себя и державы… Осталось понять, что здесь — максимализм юности или нечто иное.

Как же я упустил это, — укорил себя министр. Как мог настолько сосредоточиться на персоне Его Величества и совершенно упустить из виду юную наследницу? И вот сейчас Георг Шестой в могиле, упокоившийся при весьма подозрительных обстоятельствах. А его дочь — подлинный ящик Пандоры в человеческом обличье, способный на все, и совершенно непредсказуемый.

Элизабет истолковала секундную заминку по-своему.

— Британия вступила в войну для защиты своих интересов на континенте, во исполнение союзнического долга перед Францией и Польшей, а также во имя борьбы с безбожным большевизмом, — вымолвила она. — Это было понятно и разумно, несмотря на все тяготы, присущие военному времени.

Черчилль поневоле восхитился, сохраняя на лице выражение предельного внимания. Такую грамотную, выверенную речь даже в парламенте можно услышать только по особому поводу.

— Мы проиграли, — продолжала Элизабет. — Это тягостное, но необходимое признание. Наши союзники разгромлены, остатки армии в спешке эвакуированы. В обозримом будущем нам не вернуть позиций на континенте. Скажите, сэр Уинстон, зачем Британии продолжение войны, которая ежедневно пожирает миллионы фунтов и тысячи жизней моих подданных?