В третью стражу. Трилогия (СИ)

Лондон, 1 марта 1934 года

   - Вы не представляете себе, Майкл, как я хотел бы сделать вид, что ничего не произошло. Что вы не были в Вене... да, чёрт побери! - сделать вид, что в Вене не было никого из наших. - Сэр Энтони говорил подчёркнуто взволнованно, тщательно интонируя каждое слово, сопровождаемое отточенными в своей небрежной естественности жестами. - Но я не могу этого сделать.

   - И я не смогу... теперь, - Гринвуд позволил себе прервать слишком уж театральную на его вкус тираду начальника. Он больше не хотел представлений, ни как зритель, ни как участник.

   - А вот вам, мальчик мой, придётся, - в этих словах было что-то от назидания, но больше - от недвусмысленного приказа. - Документы о том, что вы всё это время находились как минимум за пять сотен миль от Вены, уже готовы. И у вас есть три дня, чтобы не просто ознакомиться с ними, но выучить как "Отче наш". Зазубрить так, чтобы в любой момент при словах "февраль тридцать четвёртого года" в памяти возникала картинка, приготовленная для вас лучшими специалистами нашей службы. И ещё: по итогам прошедшего месяца поощрений не будет. Равно как и взысканий... через три дня можете быть свободны... Вам предоставили неделю отпуска, и, я думаю, что вы найдёте, как распорядиться семью благословенными днями, не так ли?

   Покидая кабинет сэра Энтони, Майкл не чувствовал ничего, кроме пустоты внутри. Пустоты, которую предстояло заполнить - фальшивыми воспоминаниями, яркими впечатлениями предстоящего отпуска, да хоть чем!

   "Семь благословенных дней? Будьте вы все прокляты!.. и я вместе с вами..."

2.

Кайзерина эдле фон Лангенфельд Кински, Констанц

,

Германская Республика

,

4 мая 1929 года

   На платформе железнодорожного вокзала в Констанце она остановилась на мгновение, отстав от Луи-Виктора на пару шагов. Ее очаровал вид Боденского озера: недвижная, как стекло, вода отливала ультрамарином и золотом. От сияния начинали слезиться глаза, но красота невероятного простора, пронизанного солнечным сиянием и резкими росчерками птичьих крыльев, завораживала, не позволяя отвести взгляд.

   - Эдле фон Лангенфельд, не так ли? - вопрос, раздавшийся откуда-то из-за правого плеча, застал ее врасплох. Кайзерина вздрогнула, оборачиваясь на жесткий заставляющий трепетать сердце голос, и все волшебное очарование момента разбилось вдребезги. Исчезло безвозвратно. Растворилась в "нигде и никогда" сказка Боденского озера, подул ветерок, пахнуло сиренью и жасмином, и люди вокруг задвигались и загомонили. Женщины открывали кружевные зонтики и поправляли шляпки, выходя из-под натянутого над платформой парусинового тента, закуривали мужчины...

   - Эдле фон Лангенфельд, не так ли? - голос принадлежал коренастому старику с правильными чертами лица, несомненно, отсылающими понимающего человека к одной из старых палатинатских фамилий, и пышными седыми усами по моде прошлого века над тонкогубым жестким ртом.

   - Ох! - вырвалось у Кайзерины при виде этого человека.

   - Что вы сказали, эдле? - спросил старик, нарочито поднимая ладонь, сложенную ковшиком к уху. - Я стал плохо слышать с годами...

   Глаза фельдмаршала Хетцендорфа смотрели на Кайзерину с равнодушной жестокостью фамильного рока. Голубые, выцветшие от возраста глаза, напоминающие цветом холодное рассветное сияние.

   - Здравствуйте, ваше превосходительство... - выдавила из себя едва ли не раздавленная величием "Грозного Франца" Кайзерина.

   Голос ее прозвучал жалко.

   - Высокопревосходительство! - каркнул старик. - Впрочем, не трудитесь, дитя, эти убожества отменили наши титулы и выбросили в клозет все правильные слова. Что вы здесь делаете? Где баронесса Кински?

   Вот так - без перехода, без жалости и пощады, наотмашь!

   "Старый сукин сын!" - ее охватил гнев, мгновенный, испепеляющий, словно взрыв пороховых складов.

   - Я совершеннолетняя! - заявила Кайзерина.

   Это не было правдой - до совершеннолетия оставалось еще семь месяцев - да и, в любом случае, не объясняло ее присутствия на Боденском озере в сомнительной компании разноплеменных повес и кокоток.

   - Разумеется, - усмехнулся в усы старый фельдмаршал. - Бедная Европа, увы...

   - Проблемы? - Луи-Виктор появился рядом с ней как раз вовремя. - Месье?...

   - Франц Хетцендорф, - представился старик, откровенно изучая Луи-Виктора. Взгляд фельдмаршала при этом ничего хорошего не предвещал. Так могут "смотреть" орудийные жерла...

   - Полагаю, что имею честь познакомиться с фельдмаршалом Хетцендорфом? Польщен. Это великая честь, хотя наши народы и были противниками в той войне, - когда Луи-Виктор хотел, он умел вести себя весьма с

ветски

. - Разрешите представиться, ваше высокопревосходительство, маркиз де Верджи.

   И все, собственно. Вежливый обмен репликами, и старый фельдмаршал даже не решился спросить, в качестве кого сопровождает его дальнюю родственницу маркиз де Верджи. Муж, любовник, покровитель...

   - Разрешите, откланяться!

   - Рад знакомству.

   Луи-Виктор взял ее под руку, коротко заглянул в глаза и повел прочь, догоняя ушедшую вперед компанию.

   От взгляда, как от поцелуя, привычно перехватило дыхание, и чуть-чуть поплыла голова, словно в теплом майском воздухе висела кокаиновая пыль. Кайзерина оперлась на руку своего мужчины и с удовольствием ловила устремленные на ее спутника взгляды. Женщины смотрели на него с интересом, а иногда и с открытым вожделением, во взглядах мужчин ощущалось раздражение и ревность.

   - Пойдем, милая...

   Он был красив... ее Луи-Виктор. Выразительное породистое лицо, темные глаза, черные волосы... Высокий - Кайзерина едва дотягивала ему до плеча, а ведь она была не из маленьких - крепкий, спортивный, но не в этом дело. Совсем не в этом...

   Много позже, году в тридцать третьем или тридцать четвертом, когда она близко сойдется с Анаис Нин... в дневнике писательницы Кейт Кински найдет описание идеально подходящее под то, каким она видела Луи-Виктора. "

Он играл в шахматы в кафе, куда приходили старые актеры послу­шать старых музыкантов, исполнявших классические квартеты. Он любил смотреть на рассвете на проституток, усталой походкой плетущихся домой.

Он рвался ухватить все, что еще не успело

"

навести красоту

"

, нацепить украшения: женщин, еще не причесанных, еще не окончивших макияж

..." Но в отличие от Генри Миллера, Луи-Виктор не носил нелепых костюмов и знал толк в хороших винах и редких блюдах для гурманов. Он всегда был, что называется, при деньгах - Кайзерина пыталась не думать о том, откуда берутся эти деньги, - играл на скачках, частенько посещал казино и знал, кажется, пол-Европы, имея в виду, разумеется, публику вполне определенного сорта. Впрочем, водился он, кажется, и с бандитами, но даже тогда одевался со вкусом, какой редко встретишь среди современных европейцев. Однако Луи-Виктор был именно человеком вкуса. Он знал вкус жизни и умел развить его у другого человека. У женщины. У нее. У Кайзерины...

***

   Они спустились к озеру, погуляли немного по набережной, обмениваясь шутками, смеясь и перекрикивая духовой оркестр, игравший без перерыва вальсы Штрауса. Потом посидели в ресторанчике, где под неодобрительными взглядами обывателей пили французское шампанское вместо честного немецкого пива или рейнского вина. А еще - потом, они снова гуляли вдоль озера и в парке. Погода стояла чудесная, и всеми - Кайзерина не исключение - овладело замечательное настроение...

   - Прошу прощение, господа! - мужчина, преградивший дорогу веселой компании, говорил вежливо, но в голосе его звучала угроза, и весь его облик, одежда, взгляд светлых глаз, тяжелые кисти и запястья излучали враждебность.