Тайная история сталинских преступлений
Тайная история сталинских преступлений читать книгу онлайн
Неразгаданная тайна Орлова Лев Никольский, Александр Берг, Вильям Годин, «Швед» – все это псевдонимы одного человека: Льва Лазаревича Фельбина ((1895-1873). Но в кругах советской и международной разведки он официально фигурировал как Александр Орлов. Под этим именем он и вошел в историю спецслужб, где его до сих пор считают не только выдающимся теоретиком и практиком разведывательной работы, но и самым разносторонним, сильным и продуктивным советским разведчиком. Лев Фельбин родился в Бобруйске, в ортодоксальной еврейской семье торговца лесом. Доходы отца были невелики, но мальчик получил неплохое образование. С детства он мечтал стать кавалеристом. Конечно, в условиях царской России это было нереально. Родители хотели видеть сына адвокатом, и он согласился. Но тут началась война, и учебу пришлось прервать. Льва призвали в армию и вскоре направили в военное училище. Октябрьскую революцию прапорщик Фельбин встретил с восторгом. Он вступил в партию большевиков и принял активное участие в гражданской войне. Потом попал в особый отдел 12-й армии, где его, умного, способного, физически хорошо развитого, заметили и вскоре назначили начальником контрразведки. На молодого человека обратил внимание и Дзержинский, который пригласил Фельбина на службу в ЧК. Нового сотрудника направили в Архангельск, в погранвойска. Здесь он познакомился с прелестной девушкой Марией Рожнецкой, которая стала не только его женой, но и другом, помощником на всю жизнь. Вскоре Фельбина-Орлова перевели в Москву. Работая в центральном аппарате, он осуществил мечту своих родителей – закончил юрфак МГУ, после чего получил назначение на пост командующего погранвойсками Закавказья. Здесь, кстати, он был представлен Сталину и Берии. Уже через год Орлова забирают в ИНО (иностранный отдел) ОГПУ. Он становится кадровым разведчиком-нелегалом. Главная задача, которую поставило руководство перед резидентом, – создание разветвленной, хорошо законспирированной разведывательной сети в ряде европейских стран. Так в Германии появилась созданная Орловым легендарная «Красная капелла», которая в течение длительного времени снабжала СССР ценнейшей информацией, позволившей максимально приблизить победу над фашизмом. Разведывательную сеть, располагавшую связями в высших кругах британского общества, Орлов внедрил и в Англии. В течение тридцати лет в СССР отсюда поступали сведения, какими не располагали даже союзники Великобритании. По слухам, учитывая такие успехи, Льва Лазаревича хотели назначить руководителем ИНО, но тут вмешалась… любовь. Одна из сотрудниц НКВД влюбилась в Орлова и стала его преследовать. Когда он отверг все притязания женщины, в том числе и требование оставить семью, она покончила с собой. Чтобы замять дело, Орлова направили в Испанию. В 1936 году он становится резидентом советской разведки, руководит партизанским движением в тылу мятежников, по приказу из Москвы ищет и уничтожает троцкистов. Выполняя личное указание Сталина, Орлов организовал отправку в СССР испанского золотого запаса, за что был награжден орденом Ленина. Между тем, с родины приходили все более и более тревожные вести. Раскрутившийся маховик репрессий перебросился и на чекистов: одних расстреливали по скоротечным приговорам, другие погибали при странных обстоятельствах, третьи просто исчезали… В мае 1938-го, в Антверпене, Орлову приказали явиться на борт советского судна, где вроде бы должно было проводиться ответственное совещание. Разведчик понял, что это ловушка. Он подтвердил Москве свое согласие, а сам, забрав жену и дочь, через Францию и Канаду выехал в США. Затем переправил Сталину и Ежову два одинаковых письма. В них он предупреждал, что провалит агентуру многих стран, если семью или родственников, оставшихся в СССР, будут преследовать. Сталин распорядился оставить родственников мятежного резидента в покое. Однако решение это держалось в секрете. В том числе и от Орлова, семья которого меняла в США города и квартиры, опасаясь агентов НКВД. Злой рок преследовал разведчика со всех сторон. В 1940-м умерла его единственная и горячо любимая дочь Вера. Спустя еще какое-то время ушли из жизни его мать и теща. Больше опасаться было, очевидно, не за кого. И тогда Орлов пишет книгу, разоблачающую преступления Сталина. Первые публикации отрывков из этой книги в журнале «Лайф» были подобны взрыву. «Взрывная волна» докатилась и до директора ФБР Гувера. Дело Орлова назначается к слушанию в комиссии по безопасности… Но подследственный был во всеоружии: за 15 лет жизни в США легенда, которую тщательно продумал для себя Орлов, оказалась неуязвимой. На допросах Александр вел себя спокойно и уверенно. Не скрывая того, что скрыть было нельзя, он ничего конкретного не говорил о советских разведчиках. В доказательство того, что не преследовал троцкистов, привел выдержки из письма, которым лично предупреждал Троцкого о готовящемся на него покушении. Но Троцкий не поверил, и это стоило ему жизни. Рассказал Орлов и о том, как было вывезено испанское золото, как по указанию Сталина было начато печатание фальшивых американских долларов, но вскоре от этой затеи почему-то отказались. После сенатских слушаний Орловых, наконец, оставили в покое. Больше они не скрывались. Кроме преподавательской деятельности в Мичиганском университете, он написал и опубликовал вторую книгу – «Руководство по разведке и партизанской войне». Но в один прекрасный день он встретился с посланцем КГБ, который предложил бывшему разведчику вернуться в Москву. Орлову посулили солидную генеральскую пенсию, квартиру в центре, почет и уважение. При этом посланец подчеркнул, что Центр никогда предателем его не считал, что его заслуги перед советской разведкой оцениваются очень высоко. Можно лишь гадать, насколько искренним был представитель Москвы. Но Орловы отказались, сославшись на возраст и нежелание покидать могилу дочери. В 1971 году от сердечного приступа умирает Мария, через два года – Лев. Ныне все документы Орлова хранятся в Национальном архиве США. Есть они и в архиве КГБ-ФСБ. Но многое остается засекреченным, а то, что «просачивается», – зачастую преднамеренно искажается. Одни считают Александра Орлова верным рыцарем революции, другие – разведчиком-профессионалом экстра-класса. Кем считал себя он сам, мы вряд ли узнаем. Подготовил Игорь МАНЕВИЧ
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Подсудимые выглядели менее измотанными, чем в следовательских кабинетах. За последнюю пару недель они несколько прибавили в весе, и им была дана возможность выспаться. Тем не менее, землистые лица и тёмные круги под глазами ясно говорили о том, что им пришлось перенести.
Впрочем, несколько человек на той же скамье подсудимых отличались вполне здоровой внешностью, что особенно бросалось в глаза в сочетании с их непринужденной манерой держаться, резко контрастировавшей с вялостью и скованностью или, напротив, нервной развязностью остальных. Опытный глаз, таким образом, сразу отличал настоящих подсудимых от фиктивных.
Среди этих последних выделялся Исаак Рейнгольд. Холёное лицо, пышущее здоровьем, и элегантный костюм делали его похожим на актера – любимца публики. Заняв место с краю второго ряда, сразу у барьера, он сидел с таким выражением, словно оказался в трамвае, в обществе случайных пассажиров. Не спуская глаз с государственного обвинителя, он всем своим видом выражал готовность по первому знаку вскочить и прийти ему на помощь. Неподалеку от него сидел тайный агент НКВД Валентин Ольберг, пришибленный своим неожиданным соседством с Зиновьевым и Каменевым и украдкой поглядывавший на них со смешанным выражением страха и почтения. Фриц Давид и Берман-Юрин, секретные представители НКВД в германской компартии, с деловым видом просматривали свои записи, откровенно готовясь к моменту, когда государственный обвинитель предоставит им возможность исполнить свой партийный долг. Из пятерых фиктивных обвиняемых только один Пикель сидел с апатичным и грустным видом.
Наиболее измотанным выглядел Зиновьев. Его одутловатое лицо с мешками, набрякшими под глазами, было нездорового, серого цвета. Он страдал астмой и, задыхаясь, время от времени начинал хватать воздух широко открытым ртом. Опустившись на своё место, он сразу отстегнул и снял воротничок рубашки и так без воротничка просидел все дни, пока длился суд. Он то и дело вглядывался в публику – по-видимому, его удивляло, что на таком судебном процессе не присутствует никто из видных партийцев или крупных государственных деятелей, среди которых он многих знал. Это обстоятельство должно было казаться ещё более странным Каменеву, который много лет подряд был председателем Моссовета и лично знал всех сколько-нибудь выдающихся москвичей. Безусловно, оба они поняли, из кого состоит эта аудитория. Им обоим должно было стать ясно, что их привели не в суд, а всего лишь перевели из одного отдела НКВД в другой, из этого зала не сможет донестись наружу, во внешний мир, никакой голос протеста.
Председательствующий Ульрих начал первое заседание суда с формального установления личности обвиняемых. Затем он объявил, что подсудимые отказались от защитников и поэтому им будет предоставлена возможность самим осуществить свою защиту.
Кому-нибудь может показаться странным, почему вдруг все шестнадцать обвиняемых, зная, что на карту поставлены их жизни, не пожелали прибегнуть к помощи защитников, которые обязаны были попытаться хоть как-то помочь им. Однако этот феномен имеет своё объяснение, притом совсем простое: перед началом суда обвиняемым пришлось дать обещание, что они все, как один, откажутся от адвокатов. Мало того, они пообещали, что и сами они в свою очередь даже пальцем не шевельнут, чтобы защитить самих себя. И действительно, когда их спросили, что они могут сказать в свою защиту, все единогласно заявили, что сказать им нечего.
После чтения обвинительного заключения государственный обвинитель начал допрос подсудимых. На протяжении трёх дней они рассказывали суду о террористических планах, которые они якобы вынашивали годами, однако ни государственный обвинитель, ни они сами не смогли привести ни одного примера, который свидетельствовал бы о начале исполнения этих планов, если не считать убийства Кирова, организованного, как мы знаем, самим Сталиным с помощью Ягоды и Запорожца.
В дальнейшем Сталин приписал убийство Кирова совсем другим группам старых большевиков, которые предстали перед судом на последующих московских процессах – в 1937 и 1938 годах. В общем он использовал кировское дело точно краплёную карту, не знающую износа, в своей долгой и бесчестной игре.
Хотя государственный обвинитель не смог представить Зиновьеву, Каменеву и другим старым большевикам никаких доказательств их участия в убийстве Кирова, они один за другим признали себя виновными в этом преступлении. Только Смирнов отвечал на вопросы обвинителя с такой иронией, что не оставалось и малейших сомнений, что он считает все эти обвинения фальшивкой. Его саркастические замечания и неоднократные намеки, что вся эта история о заговоре является сплошным вымыслом, заставляли Вышинского сильно нервничать. Прежде чем уступить государственному обвинителю по какому-нибудь конкретному пункту, Смирнов взял за правило подвергать сомнению обвинение в целом и только потом, отвечая на конкретный вопрос, снисходительно соглашаться: "Ну пусть будет так…"
Эта саркастическая манера, в какую Смирнов облекал свои "признания", была особо подчёркнута Вышинским в его обвинительной речи:
– Самым закоснелым в своём упорстве является Смирнов, – заявил Вышинский. – Он признал себя виновным только в том, что являлся руководителем троцкистского контрреволюционного подполья. Правда, признание это он сделал с какой-то игривой веселостью.
Когда Мрачковский, Дрейцер и Тер-Ваганян поддержали утверждение Вышинского, что Смирнов был их руководителем по подпольному "центру", Смирнов ответил им так, что даже хорошо обученная аудитория не могла удержаться от смеха. Обернувшись к Мрачковскому и Дрейцеру, Смирнов сказал: "Вам нужен вождь? Ладно, берите меня!"
Невзирая на то, что подсудимые полностью выполнили обязательства, данные следствию, Вышинский подчеркнул, что они в ряде случаев "не сказали всего", правда, не объясняя, что конкретно они утаили от суда. С другой стороны, Вышинский остался вполне доволен показаниями пяти мнимых обвиняемых – Рейнгольда, Пикеля, Ольберга, Фрица Давида и Берман-Юрина. Он похвалил, в частности, Рейнгольда и Пикеля, побуждая их тем самым к ещё более яростным нападкам на остальных подсудимых. Вышинский как будто не замечал, что в своей роли обвиняемого Рейнгольд уж слишком старается и переигрывает.
– Товарищи судьи, – говорил Вышинский, – вам нетрудно понять искренность в поведении Рейнгольда и Пикеля, которые на этом суде вновь и вновь изобличают Зиновьева, Каменева и Евдокимова как виновников совершения многих тяжких преступлений.
Рейнгольд более чем заслужил похвалу обвинителя. Подыгрывая Вышинскому на протяжении всего процесса, он продемонстрировал незаурядный обличительный пафос и блестящую память. Всякий раз, когда он усматривал в показаниях того или иного подсудимого малейшее отклонение от заранее согласованного сценария, он порывался вскочить со стула, чтобы внести поправку, словно бы его товарищ по несчастью сознательно пытался что-то утаить от суда. Когда Рейнгольд замечал, что в чём-то путается государственный обвинитель, он тоже начинал вертеться, как на угольях, и почтительно просил разрешения "дополнить" то, что только что сказал Вышинский. А тот снисходительно, с милостивой улыбкой на устах, выжидал, пока Рейнгольд его поправит.
Пикель, как эхо, повторял каждое слово Рейнгольда, но делал это как-то безучастно, без того лицемерного негодования и пафоса, которым так выделялся Рейнгольд.
Для Вышинского не составляло труда состряпать свою громовую обвинительную речь, обличавшую подсудимых, которые не только не оказали ему сопротивления, а напротив, сделали всё, чтобы поддержать выдвинутые против них обвинения. Приписывая им самые чудовищные преступления, он не принимал во внимание даже то очевидное для всех обстоятельство, что некоторые из обвиняемых были физически не в состоянии совершить эти преступления, поскольку находились в то время либо в тюрьме, либо в отдалённой ссылке. "Я требую, – прокричал Вышинский, заканчивая свою речь, – чтобы эти бешеные псы были расстреляны, все до одного!"
