Задолго до Истмата

– Скажете тоже! – вдруг вмешалась царица. – А кого Ромодановский на кострах в молодости сжигал? Я сама двух ведьм знаю! Одна у сестриц моих живет, ворожит им. А другая в монастыре у нас была, чудеса творила. Говорила, что по божьей воле, но в глазах искры так и прыгали! А кто такой этот ваш Трегарт? Наемник знаменитый?

– Жутко знаменитый! – фыркнул Андрей Константинович. – Книги про него миллионными тиражами выходили, женился на главной ведьме, лишил ее девственности и троих детей состряпал. Если интересуетесь, Софья Алексеевна, можете у моей жены книжку эту взять – увлекательная сказка. Длинная, правда... как «Санта-Барбара». Вопрос сейчас не в ней. Что решаем, господа? Спать али дела вершить?

– Для дел Господь создал день! – прикрыла рот ладонью и Софья. – Вам, полковник, покажут ваши покои. Эй, Глаша!

Приблизилась личная горничная царицы с лицом, опухшим от зевоты.

– Что прикажете? – спросила она равнодушно.

– Вели девкам кровать стелить да вот боярину покажешь его покои. Девку на ночь давать, Василь Кузьмич?

Степанов шуганулся, как черт от ладана.

– Боже упаси, ваше величество, я и у себя особенно на эти шалости не проказлив был, а тут уж и подавно!

– Это ты зря, – еще раз поднесла ладонь ко рту царица, – болен, что ли? А раз нет, то скажи, Глафира, Алене – пусть разомнет кости господину полковнику и согреет его как положено. Не бойся, Василь Кузьмич, ты ж мужик! А мужику не с руки бабу бояться, да еще такую мягкую, как Алена.

Полковник пожал плечами, как бы говоря: «Воля ваша», и поспешил за сонной Глафирой, что как сомнамбула двигалась по слабоосвещенному коридору.

– Сюда, барин! – указала она ему на отворенную дверь. – Сейчас я Аленку пришлю.

Полковник остановился и взял женщину за локоть.

– Послушай, Глафира! – сказал он. – Не утруждай себя, я год без бабы обхожусь и эту ночь отлично проведу один.

– Да ты болен, барин! – совсем проснулась царская горничная. – У тебя желчь разольется скоро! Год без бабы! А ну пойдем, я сама тебя согрею!

Против своего командирского обыкновения, Василий Кузьмич умудрился проспать до обеда и великолепно отдохнуть. Он настолько устал психологически за всю прошедшую жизнь, что неосознанно воспользовался этим состоянием блаженства: когда никуда не надо, когда тебя никто не ждет и когда кажется, что само время замерло и приостановило свой неспешный ход. Он спал так крепко, что не услышал, как в восьмом часу выскользнула из его объятий дородная Глафира, не слышал, как звонили колокола к заутрени. Тяжелая дубовая дверь не пропускала в его покои никаких посторонних шумов, предоставив уставшему телу долгожданный и заслуженный покой.

И только когда на колокольне Казанского собора зазвонили к обедне, он открыл глаза. Чудесный сон продолжался! По привычке первым жестом полковник поднес к глазам снятый в Чечне с руки убитого бородача «Ролекс».

– Фефлюхтен шайзе![ 5] – выругался он на западный манер и выскочил из-под перин в костюме Адама.

Оказавшись в чем мать родила посреди спальни (опочивальни – поправил сам себя), Василий Кузьмич стал озираться по бокам в поисках своей одежды. Одежда как таковая отсутствовала, лишь на стуле валялся плюшевый халат самого паскудного цвета, который можно себе вообразить, – салатового с бордовой окантовкой.

– Эй! – крикнул полковник, не желая надевать на себя столь компрометирующее одеяние.

В дверь заглянула служанка.

– Майн Готт! – возопил Степанов, бросаясь под защиту одеял. – Девушка, слушай, где моя одежда?

Проказница хохотнула и куда-то умчалась. Полковник сел на ложе по-турецки и укрыл интимные места одеялом. Кто-то да придет, не надевать же бабий халат! Он оказался прав. Дверь, смазанная медвежьим салом, едва слышно скрипнула, и на пороге опочивальни выросла еще одна девица – румяная, с высокой грудью и шикарной косой. Жгучая шатенка, растуды ее мать! Чернобровая стерва поклонилась и стрельнула глазами по затаившемуся Степанову.

– Добрый день, барин! Как почивалось?

– Великолепно! – смущенно кашлянул полковник. – Девушка, я желал бы узнать, куда подевалась моя одежда? Видишь ли, я хотел бы одеться.

– Так вот же вам рубаху положили, – недоуменно пожала плечами девица, – ваше платье Глафира Петровна велела постирать. А портки я вам принесла...

Дверь широко распахнулась – на пороге нарисовался генерал Волков в сопровождении адъютанта. Молодой человек нес в руках нечто вроде савана.

– Аленка, кыш! – быстро распорядился он. – Доброе утро, Василий Кузьмич!

– День уже! – отозвался полковник. – Меня разбудить забыли, а мой внутренний будильник отчего-то здесь не сработал. Раньше ни разу не подводил. Товарищ генерал, прикажите, чтобы принесли мне нормальную одежду, в этой сорочке я буду на пидора похож!

– Товарищи все на Земле остались, господин полковник! – поправил его Волков. – Я тоже чуть язык не сломал, пока привык. Отныне к вам все нижестоящие в официальной обстановке обязаны обращаться либо «господин полковник», либо «ваше высокородие». Мирослав, передай их высокородию новый мундир!

Адамович стянул тонкое покрывало, и стало видно, что в руках у него на вешалке действительно висит мундир.

– Пожалуйте, господин полковник! – Адъютант положил платье на кровать рядом с сидящим Степановым и отступил с полупоклоном.

– Пойдем, Мирослав, выйдем, – сказал Андрей Константинович, – пусть господин полковник себя в порядок приведет. Позовете, как будете готовы, Василий Кузьмич. Мы – за дверью.

Когда посетители вышли, Степанов быстро развернул сверток, что находился при мундире, надел свежее белье и тонкие носки.

– Так бы давно! – проворчал он, вставая с постели и натягивая шерстяные брюки. Брюки, на удивление, оказались впору, даже не пришлось регулировать размер. Дальше начались небольшие затруднения. Вместо традиционной рубашки с галстуком к местному полковничьему мундиру предлагалась тонкая сорочка и китель, застегивающийся наглухо, как у красных командиров в тридцатые годы. Только воротник был не отложной, а стоячий – на нем крепились кленовые листья – знак отличия полковника – и небольшие золоченые петлицы с рубиновыми звездочками. Петлицы эти соединяли плечевой шов с воротником и придавали последнему определенную упругость. Особенно поразил его головной убор, прилагавшийся к мундиру. Не то фуражка, не то кивер – поля его были шестигранными, высота околыша равнялась почти десяти сантиметрам, а лакированный козырек был украшен золотистым галуном. Такого же цвета были и лампасы на брюках.

– Точно петух гамбургский! – сообщил он вошедшему генералу. – Надеюсь, это парадная форма?

– Парадно-повседневная, – уклончиво ответил Андрей Константинович, – вас, между прочим, царица ожидает.

– А-а... – не понял Степанов, – а зачем?

– Чтобы должность предложить согласно вашему званию и опыту, – в свою очередь удивился генерал, – надеюсь, вы поняли, что на пенсию вас никто не отправит?

– Пенсию еще заслужить надо, – осторожно сказал Василь Кузьмич, – а в мои сорок два года еще рано отправляться на покой. Все-таки, това... господин генерал, что мне пытаются всучить? Южный укрепрайон? Западную крепость?

– Вы, главное, не волнуйтесь, – успокоил его Волков, – могу вам обещать только одно: покой вам будет только сниться. А работа будет трудной, но интересной.

– Сказал дембель салаге, отправляя того на «очко», – пробормотал полковник, устремляясь вслед за генералом.

Шли длинными коридорами, светлицами и потайными лестницами, освещаемыми свечами в руку толщиной. Кое-где на стенах висели старинные фузеи, мушкетоны и аркебузы. Присутствовало и холодное оружие: польские палаши, французские рапиры и турецкие ятаганы. Кое-где попадались ультрасовременные тесаки и шашки – прототипы их привезли с собой пришельцы во главе с графом Волковым, а также специально затупленные их варианты для тренировочного боя, так называемые эспадроны.