О Тех, Кто Всегда Рядом! (СИ)

На всякий случай ощупываю себя, ожидая чего угодно: отросшего хвоста, копыт в сапогах, мохнатой спины, но ничего этого нет — я такой же, каким был. И даже родинка на левом виске никуда не девалась.

— Ты не можешь измениться, человек Одон. Ты всюду одинаков. — Хине-Тепу склоняет свою симпатичную головку к правому плечу и… моргает!

Готов спорить с кем угодно — раньше она никогда этого не делала!

— Пойдем обратно? — спрашиваю, а сам не верю, что так может быть.

И точно — Туату тяжело вздыхает:

— Не сейчас. Нужно переждать хотя бы несколько дней. Сейчас с той стороны, — она кивает на ворота, — что-то происходит. Я не хочу стать свидетелем этому. Мне страшно. Обитель Хэль — единственное место, где мы смертны полностью. А в Вайтре нас будут ждать Анку Гирнери. И, наверняка, Анку из Сида Динт. Я могу и не справиться. А если еще и Туату…

Я не дослушиваю, потому что до меня вдруг доходит, что вернуться обратно я не смогу. Без нее — точно не смогу. Мне хватит одних лишь Анку, торчащих у ворот кладбища Кочевников. И сразу вспоминаю слова деда о том, как важно иметь место, куда всегда можешь вернуться. У меня, очень может так оказаться, отныне такого места нет.

— И что же делать?

— Ждать, — разводит руками Хине-Тепу.

— Хорошо тебе, — хмыкаю, — раз в полгода поела и довольна. А мне-то приходится по два-три раза в день пузо набивать.

И сразу некстати приходит голод.

— Пойдем-ка, красавица, посмотрим — что там за поворотом?

Она согласно кивает и пристраивается за мной следом, ни дать ни взять — покорная девица.

Идем, я осматриваюсь: на скале ни деревца, ни травинки, один лишь камень разных оттенков черного. Море пустынное, не видать ни островков, ни кораблей. Волны иногда выбрасывают пену и брызги на дорогу, отчего она выглядит помытой.

Между камней находится лужа и я спешу сунуть в нее свои разбитые руки; мне кажется, что нужно смыть кровяную корку с грязью и тогда сразу наступит избавление от постоянной саднящей боли, но я жестоко обманываюсь в своих ожиданиях — боль с новой силой пронзает пальцы, заставляя меня громко орать.

— Соль, — поясняет непонятно Хине-Тепу. — Морская соль.

Я киваю, будто что-то понял, а сам себе соображаю, что если купание в морской воде связано с такой болью, то я никогда не отважусь на морское путешествие.

Глава 8

В которой Одон узнает, что не везде Сиды такие, какими их привыкли знать в его деревне

Сразу за поворотом открывается вид на одиноко торчащую башню с плоской кровлей, покоящейся на десятке резных колонн. Она стоит на самом краю берега и я удивляюсь отваге тех каменщиков, что клали кирпичи над бездной.

— Маяк, — говорит за спиной Хине-Тепу непонятное слово.

— Маяк? — переспрашиваю, — Что это такое?

Хине-Тепу пускается в длинное путанное объяснение, из которого я понимаю только, что маяки эти каким-то образом предохраняют мореходов от смерти. Что-то там связанное со светом в ночи. Не представляю той волшебной силы, которая заставит эту башню светиться ночью.

— Там люди-то есть? Очень уж есть хочется. — говорю, а сам уже вижу фигурки нескольких человек, боязливо подбирающихся к маяку.

И здесь землю опять трясет, на дорогу валятся камни, по большей части некрупные, размером не больше моей головы.

А люди возле маяка — их трое — замирают на мгновение, и сразу бросаются наутек, рассыпаются в разные стороны и начинают что-то орать — еле слышное из-за взбесившегося прибоя.

— Что это они делают? — поворачиваю голову к остроухой.

— Боятся, что маяк на них рухнет.

— А он рухнет?

— Мне-то откуда знать, человек Одон? Я его не строила, не знаю из чего он сложен и какими чарами скреплен.

— Им здесь раствора не хватает для крепости? Еще и колдовство используют?

Каждый шаг в этом мире становится для меня открытием. Никогда не думал, что строить можно с помощью волшбы.

— Иногда. Как и везде в человеческих мирах. Разве в твоем Хармане не принято чтобы жрец обходил новый дом с молитвами?

Наверное, она права, но я еще ни разу не присутствовал на освящении нового дома в городе. А в деревне нашей, когда что-то построят, то не сильно расстраиваются, что рядом нет никакого храма — живут себе и живут. Безо всяких молитв.

— Они нам не опасны? — это я спрашиваю не из страха, а чтобы подготовиться к неожиданностям.

— Люди? Нет, не думаю, что они могут быть нам опасны.

— Тогда пошли быстрее, а то очень уж жрать хочется!

Ускоряю шаг и вскоре оказываемся возле согнутой спины одного из прячущихся за камнями людей.

— Эй, — говорю негромко, чтобы не напугать несчастного. — Доброго вам дня!

Он подскакивает как ужаленный колодезной гадюкой, ударяется плечом о камень, за которым прятался, трясет башкой и руками одновременно, наверное, хочет меня испугать. Из него вырывается полукрик-полувсхлип, он часто моргает выпученными глазами — даже не знаю, что он увидел вместо меня?

Успеваю заметить, что выглядит он несколько болезненным: бледное лицо, редкие коричневые зубы внутри обросшего щетиной рта, тонкие руки с корявыми пальцами. Одежда его состоит из какой-то странной рубахи с обрезанными рукавами и без застежек, похожей на короткий сарафан, полосатых штанов, едва доходящих до середины голени и очень необычной обуви, похожей на обычную толстую кожаную подошву, перетянутую поверх стопы несколькими веревками.

За спиной тонко хихикает Туату.

— Доброго дня, говорю! — повторяю как можно дружелюбнее.

И вдруг он падает на колени, стучит лбом о землю и начинает тараторить:

— О, госпожа, как я рад тебя видеть! Не зря тряслась земля, ты почтила наш дом своим появлением. Будь хозяйкой в этом доме, а мы станем тебе прислуживать! Не отвергай нас, молю! Наконец-то повезло и нам, я так счастлив! Останься с нами надолго, великая госпожа и направь нас! Вкуси нашего хлеба и испей нашего молока!

Меня он будто бы и не видит, словно я какой-нибудь морок. И вдруг на меня сваливается догадка: если я в потустороннем мире, то, скорее всего, я здесь — приведение! Мне становится неуютно и я на всякий случай ощупываю себя еще раз. Потом вспоминаю, что приведениям вроде как не должно быть больно, если они вдруг окажутся в морской воде? Или наоборот? Ведь боятся же Анку серебра? Почему бы приведениям не боятся морской соли? Загадки не находят сиюминутного ответа и я откладываю их разгадывание на потом.

А мужик продолжает трепать языком! Его речь не очень-то похожа на ту, к которой я привык, некоторые слова чудовищно исковерканы, и о их смысле приходится догадываться, но все равно она доступна для понимания. И это открытие приносит мне небольшое облегчение: не придется сильно напрягаться, объясняя иностранцу, что мне очень хочется кушать.

Слова из него сыплются как горох из прохудившегося мешка и с каждым новым словом он делает на четвереньках короткий шажок в сторону Хине-Тепу. Я на всякий случай сторонюсь и оглядываюсь вокруг: его крик был услышан и еще два человека — дородная простоволосая бабища и тощий мальчишка моего возраста — тоже ползут к нам на коленках. Успеваю сообразить, что это, должно быть, семейка полоумного мужика.

— Остановись, человек! — предупреждает остроухая. — Остановись!

— Не оставь нас милостью своей, великая госпожа! Дозволь прикоснуться к твоему чудесному платью и вкусить немножко от плодов твоей учености!

Я качаю головой, понимая, что нам посчастливилось нарваться на местных сумасшедших.

— Стой или я уйду тотчас! — жестко командует Хине-Тепу и чокнутый замирает.

Зато семейка его удваивает скорость и быстренько оказывается рядом с ним.

Они тоже порываются как-то выразить Сиде свою признательность, тянут руки к ее балахону, но с места не трогаются.

Хине-Тепу молчит и улыбается так, будто нашла вдруг давно потерявшихся родственников!

Я смотрю на их лица и постепенно ко мне приходит осознание, что и они узрели перед собой не привычного моим соплеменникам монстра, олицетворение неумолимой смерти и ужаса, но нечто священное, что-то такое сокровенное и желанное, что выпадает встретить очень немногим. Что-то бесконечно высокое и редкое — каким для меня стало бы сошествие Святых Духов. И в глазах этих людей нет никакого страха, к которому я так привык в своем мире. Одна лишь надежда и желание оказаться поближе к остроухой.