Тираны. Страх

В иерейском доме разыскали среди бумаг кое-что любопытное — листы точно такие, как в енохианской книге, только рисунки другие — серебряные вещицы, о которых умолчал Сильвестр. Иван сопоставил изображения с оттиском на Писании и без труда понял, какая фигурка крепилась когда-то к переплету.

Орел с полусложенными крыльями.

Понятных глазу надписей под рисунком не было, но царь прекрасно понимал, каким свойством обладает эта вещица.

Дар убеждения.

…Потрескивали дрова в печи, плыл теплый воздух от ее украшенного затейливыми изразцами бока. За окнами сгустилась темень.

Иван, неподвижно лежавший на кровати, горько вздохнул.

Знал, что грядет еще одна бессонная ночь. Взбудораженная память не даст заснуть, подкидывая картины из прошлого, заставляя переживать их снова, с каждым разом все острее и болезненнее. Ошибки, по мягкосердечию совершенные раньше, приходилось исправлять теперь лезвием топора.

Послушай он рьяного Малюту — тот предлагал отправить Сильвестра на виску или угли, — заполучил бы столь вожделенного Орла еще в молодости. Совсем иначе бы повернулись государственные дела. Успешные переговоры с иноземцами, послушные думские бояре и покорные степные ханы…

Но не решился царь пытать былого наставника. Допросил и сослал все отрицавшего строптивца в Соловецкий монастырь. Адашева же держал в Дерпте под стражей. Пригрозил тому пристрастным допросом, ожидая раскаяния и признаний. Но обхитрил его и тут Алешка — отдал Богу душу, не дождавшись Малютиного подвала. А следом и Сильвестра не стало.

Но Иван точно знал, что вещица эта находилась покамест в русской земле, пребывая в постоянном движении внутри церковного круга. Перепрятывалась, кочевала по соборам, монастырям, отдаленным скитам и подворьям, деревенским церквушкам и часовням — нигде не задерживаясь настолько, чтобы смогли ее выследить царские люди.

А потом случилось несчастье. Предал царя единственный близкий друг, князь Андрей — бежал к польскому королю, да не с пустыми руками. Запугали его или перекупили, Ивану не было дела — в ярости он носился по дворцу и крушил посохом все, что попадалось на пути. Следом новая беда — Малютины люди разведали, что Орел по церковным путям следует в новгородщину, а там свито такое гнездо измены, что все государство на гибельном краю очутилось.

Иван вздохнул снова, на этот раз громко, почти со стоном.

Вспомнил два последних дня, пропитанных смертями.

Глядя на темный потолок, прошептал:

— Мало.

Помолчал, прислушиваясь к внутренней дрожи. Повторил уже громко и решительно:

— Мало!

Глава третья

Лагерь

К вечеру подошли к Твери.

Остановились по приказу царя в пяти верстах от города, выйдя на широкую просеку. Далее дорога уходила вниз, к замерзшим Тьмаке и Волге. Но города за рекой не увидать — все пожирала ненастная мгла.

Непогода разыгралась. Поднялась сильная метель. Ветер налетал нещадно, люди дрожали — одежда не спасала от холода. Сдувались рогожи с повозок. Трепетали гривы коней, разметались хвосты, хлопали края попон. С криком и бранью, едва различимые в пелене снега, опричники разбивали шатры. Коченеющие руки не слушались.

Егорка Жигулин погнался за слетевшей с головы шапкой, увяз в снегу, похабно изругал ненастье, царскую затею и свою судьбу. За что тут же получил тычок в зубы от возникшего рядом Малюты.

— Не ропщи! На государевой службе об одном позволительно горевать — что еще не сложил за царя голову! — наставительно изрек Скуратов, стряхивая снег с рыжей бороды.

Раскладывали костры. Кто-то пытался набивать котелки снегом, растапливать его, но вьюга задувала огонь, забрасывала белыми вихрями.

Кормили лошадей, держа у самых морд мешки — иначе сено разлеталось без остатка.

***

В царском шатре едва теплился огонек. Шипели и потрескивали объятые огнем ветки, плясали по стенам нечеткие тени.

Иван сидел на походной кровати, укрытый несколькими шубами, мрачный и молчаливый.

— Не лучше ли нам в Твери ночлег сообразить, государь? — глядя исподлобья, спросил Малюта. — Померзнем тут. Лошадей погубим.

Царь, погруженный в мысли, смотрел, как пляшут по хворосту сине-желтые язычки.

Помолчав, Малюта подул на руки и осторожно добавил:

— В полверсте отсюда деревня. Верста с четвертью — еще одна. Все лучше, чем в лесу.

Иван очнулся, оторвал взгляд от костерка и подманил пальцем Малюту.

Скуратов встрепенулся, подскочил, опустился на колени.

— Слушаю, государь!

Иван пожевал губами, будто силясь произнести нечто трудное. Сполохи зыбкого света выхватывали его осунувшееся лицо.

— Вот что, Лукьяныч… — наконец сипло начал царь. — Задание есть тебе. Пока не выполнишь — в Тверь не пойдем. Не могу грех на душу брать, не убедившись, что верны деяния мои. А какую тверские милость заслужат — от тебя, Гришка, зависит во многом.

Скуратов весь обратился в слух.

Царь понуро наклонил голову. Вздохнул, точно больной старик. Наконец решительно вскинулся, хлопнул себя по укрытым соболиным мехом ногам.

— Поедешь в Отроч монастырь. К Филиппу. Знаю, что непогода, но нет времени ждать. К утру должно быть решение.

Малюта послушно кивнул и поднялся. Запахнул одежду поплотнее. Поправил сабельную перевязь.

— Скажешь: царь велит одуматься. Пусть перестанет упрямиться. Не время сейчас нам в ссоре быть — измена страшная готовится. И клир, и чернецы — все замешаны, пополам с боярством. Пускай серебро отдадут. Знает Филька, о чем речь. Если согласится — вези его ко мне сюда, с почетом.

Скуратов молча поклонился, попятился к выходу.

— Стой, — тихо окликнул царь.

Малюта замер, как настороженный зверь.

— Откажется если… — Иван мелко затряс головой и выдохнул: — Удави.

На миг прикрыв глаза в знак понимания, «верный пес» сдвинул полог шатра и скрылся в снежной буре.

Иван сидел, глядя на затухающий огонь. Глаза слезились и болели — не столько от едкого дыма, сколько от тяжких дум. Обеспокоенный, заглядывал Васька Грязной, подкладывал нарубленных веток. Приходил Штаден — немчура, лично взятый царем в опричнину. Шевеля заиндевевшими усами, немец предложил скрасить ночь государя беседой о германских порядках или разыграть шахматную партию. В другое бы время согласился Иван с охотою — любил послушать немца, посмеяться над историями, густо замешанными на враках и хвастовстве. Да и в шахматы тот играл не хуже Афоньки Вяземского.

Но не лежала душа. Не просила веселья.

Как-то там Скуратов? Добрался, поди. Что там в келье сейчас? Колычевский род упрям, строптив, дерзок. Одна надежда — умеет Григорий с людьми управляться. Филипп, хоть и чернец, бывший митрополит, а все же из человечьего мяса.

В конце концов Иван прогнал всех. До возвращения Малюты приказал не тревожить.

Опустился перед походным складнем. Требовательно глядя на грустные лики, свистящим шепотом принялся молиться.

Отбив поклоны до привычного онемения лба, краем глаза заметил, что прокрался в его шатер кривляющийся бес, чернотелый и безобразный. Встал сбоку и взялся приплясывать, передразнивать. Иван кланяется, и бес гнет кривую спину, выгибается, словно кошка. Креститься начинает Иван, сразу же бес машет тонкой лапой перед своей мордой.

— Боже! Будь милостив ко мне, грешному! — в страхе воскликнул царь и вскочил, не выдержав бесовских насмешек.

Пусто было в шатре. Лишь огромная и нелепая тень на стене.

Малюта вернулся поздно утром, один.

Взглянул в больные глаза государя и помотал головой.

Сердце Ивана зашлось в мертвящей судороге.