Боги слепнут

Элий чувствовал себя в ту минуту совершенно беспомощным, и в то же время обязанным это безумие остановить. Точь-в-точь Германик во время бунта германских легионов. Германик тогда хотел заколоться. Или сделал вид, что хотел… Взгляд Элия упал за золоченую рукоять кинжала на поясе Темии. Любовница Малека стояла в трех шагах от римлянина и с любопытством смотрела на происходящее. Надо же, какая комедия, ну прямо театр! И даже трупы валяются. До Темии три шага. Один прыжок. Ведь никто не знает, что искалеченный гладиатор способен на такие прыжки. Элий метнулся к Темии, выхватил из-за пояса женщины кинжал и приставил к своему горлу. Темия отскочила в сторону и завизжала. Споткнулась, упала. Издалека показалось, что Элий напал на нее. Но стражники не стреляли. У них был приказ: в этого исхудалого седого римлянина не стрелять ни при каких условиях.

– Если ты убьешь моих людей, я покончу с собой! – выкрикнул Элий. Кинжал был остер. От прикосновения стали по коже побежала струйка крови. Никто не рискнул выбить кинжал у него из рук. Никто не мог соревноваться в ловкости с бывшим гладиатором.

Малек повернулся, мгновение смотрел на Элия. Сдержит слово? Да, конечно, сдержит. Римляне так глупы, что обычно держат слово.

– Орк с тобой, не буду расстреливать этих мерзавцев, если они тебе дороже собственной шкуры – милостиво пообещал Малек. – Но и ты отдай кинжал.

Малек вытянул вперед пухлую ладонь и шагнул к Элию, будто собирался лично его обезоружить.

– Не вздумай меня обмануть. Если я брошу кинжал, а ты обманешь, я найду способ перерезать себе горло.

– Хорошо, хорошо, я знаю, что тебя обмануть нельзя. Я это помню. Но я должен наказать бунтарей. Прощать бунтарей нельзя. Римляне сами никогда не прощают бунтарей, – добродушно заулыбался Малек. – Но я буду милостив. Прикажу этих пятерых посадить в подвал. Только и всего. А ты обещай не кончать жизнь самоубийством. Уговор?

– Клянись.

– Даю слово.

– Нет, клянись Ахурой Маздрой и священным огнем.

Малек медлил. Когда-то Элий, тогда еще совсем мальчишка, сорвал такой замечательный план Малека. И вот он опять много лет спустя, полуживой, израненный, пытается бунтовать. Ну что ж, Малек покажет римлянину, что такое бунт. Малек поклялся, как того требовал римлянин. Поклялся почти охотно.

– А теперь ты дай слово, – потребовал работорговец. – И клянись в свою очередь Юпитером.

– Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.

– Теперь отдай кинжал.

Едва Элий бросил оружие на песок, и охранники Малека тут же заломили римлянину руки.

– Думаешь я не посмею тебя убить? – насмешливо спросил Малек, поднимая кинжал и пробуя пальцем лезвие. И тут же порезался. Занятно. Кровь на шее Элия. И на его пальце кровь. Выходит, теперь они побратимы. – Ты прав. Я не могу тебя убить. И даже не могу изувечить. Я – настоящий торговец и не порчу ценный товар. А вот немного поучить тебя придется. Как научить тебя, римлянин? Как вдолбить в двою глупую башку, что рабу положено быть почтительным с хозяином?

– Я твой пленник, Малек, но не раб.

– Он не раб! Надо же! Вот тут ты ошибаешься, римлянин. – Малек хлопнул в ладоши. – Эй! – крикнул он. – Вы, двое, сюда! Он, видишь ли не раб! Ну так станешь рабом.

Преторианцы ринулись было к Элию, но охранник ударил прикладом в лицо рвущемуся к своему Цезарю юнцу, и римляне подались назад.

– У тебя нет совести! – крикнул кто-то.

– Заткни блеялку! – рявкнул в ответ Малек. – Совести ни у кого нет. Ни у меня, ни у вас!

А подручные Малека уже связали три копья, два служили стойками, третье – поперечиной. Стойки воткнули в песок. Получилось «ярмо». Этакая маленькая арка позора. Тот, кто проходил под «ярмом», становился рабом. Старинный обряд. Унизительнее для римлянина нет ничего. Малек усмехнулся: хорошо знать чужие обряды и чужие слабости. Человека в принципе очень легко унизить. Почти так же легко, как убить.

С Элия содрали тунику, оставив только кинктус.

Малек поглядывал на преторианцев. Неужто никто не захочет вступиться за своего Цезаря и тем самым разнообразить потеху? И Малек не ошибся. Камилл не выдержал и набросился на одного их охранников… Малековы псы только того и ждали. Камилла повалили на землю и стали избивать прикладами. Элий закрыл глаза, чтобы не смотреть.

– Иди. – приказал Малек. – Или его забьют до смерти. А потом я выберу следующего. И так до тех пор, пока ты не пройдешь под ярмом.

Элий сделал шаг. Пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадет. Черный росчерк «ярма» плыл в воздухе. Тело отказывалось повиноваться. Не поднять ноги. Не сделать шага.

«Я не могу, – пронеслось в мозгу, – просто не могу. Но их убьют. Их жизнь для Малека ничто. А для меня? Разве мало я погубил людей. Рутилий, Сабин…»

Но вместо Рутилия или Сабина в памяти вдруг всплыло лицо мальчишки, которого Элий зарубил на стене. Мальчишка вновь был рядом и вновь вопросительно и умоляюще глядел на Элия. Последний взгляд.

И Элий шагнул. Будто переступил через стену. А за стеной – совершенно иной мир. Свет другой. Другие лица. И голоса другие.

– Всем, кто хочет жить, закрыть глаза, – прошипел Неофрон.

Черный росчерк «ярма» близился. Чтобы пройти под ним, надо нагнуть голову и самому согнуться. Элий вцепился зубами в кожу запястья. Тело облилось липким холодным потом. «Прежде гладиаторов в школах жгли раскаленным железом. Теперь мир стал гуманнее, не жгут…» – пронеслось в мозгу.

Камилл зажмурил глаза. Но даже сквозь веки казалось ему, что он видит черное «ярмо» и седую голову Элия, поникшую в унизительном поклоне. Ярмо было связано так, что Цезарю надо было буквально проползти под ним.

– Надо же, он ползет на коленях! – заржал работорговец. – Как тебе понравился урок Малека, римлянин?! Видишь, я кое-чему могу научить даже тебя! Послушанию – во-первых, терпению – во-вторых.

Слезы сами собой брызнули из глаз Элия. Стекая, они прожигали на коже огненные дорожки.

– Плачь, римлянин, я тебе разрешаю! – засмеялся Малек. – А ты случайно не обмочился, позорник?

Новоявленный раб выпрямился.

– Позор то, что ты творишь с людьми, Малек.

Если бы Элий не отвернулся, говоря эти слова, удар плети пришелся бы по лицу. А так плеть хлестнула по затылку и плечу. Из рассеченного уха брызнула кровь. Ноги Элия подломились, и он упал. Попытался встать. Новый удар. И тело бессильно распласталось в пыли. Все уплыло в ватное спасительно ничто. Малек, боль и жгучий стыд за собственную беспомощность.

– Он готов, – сказал Губастый. – Быстро, однако!

– Римляне всегда куда-то спешат, – раздраженно буркнул Малек. – Можете забрать своего Цезаря. – Малек пнул бесчувственное тело.

Преторианцы на руках отнесли Элия к водоему. Облили водой. Он открыл глаза и посмотрел на них недоуменно, с упреком. Зачем его вернули назад?

– Держись, Элий, – прошептал Камилл разбитыми губами. – Мы никому не расскажем, что здесь произошло. Клянусь Юпитером.

– Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим, – повторил Кассий Лентул.

– «Если что во мне и может потерпеть ущерб, так только тело» [37]… – скорее выдохнул, чем сказал Элий.

Губастый подошел к ним. Лицо растеклось вширь в глумливой улыбке.

– Вот хохма! Интересно поглядеть, кто теперь отдаст тебе свое вино и воду? Ты же раб теперь… Раб, а не божество. Запомни, римлянин, хозяин завсегда сильнее раба, потому как он – хозяин. Хочешь что-то тявкнуть? Не хочешь? Наконец-то пропала охота. Я тебя выучу покорности, обещаю.

Губастый не слышал, как Неофрон прошептал:

– Мы с тобой еще встретимся, дерьмо верблюжье.

Элия постоянно томила жажда. Роксана влажной губкой отирали его кожу, но это почти не приносило облегчения.

– Умереть, – шептал Элий, – почему я не могу умереть…

Порой сквозь пелену боли мерещился ему Тибур, черные свечи кипарисов, зелень лужаек, цветные узоры из левкоев и роз, статуи и изящные павильоны. И сам он себе представлялся смертельно больным Адрианом, сходящим с ума от мучительных болей во всем теле. Он молил о смерти и требовал дать ему меч. Но подданные в своем мстительном милосердии охраняли его день и ночь, отнимали режущие предметы, и так до тех пор, пока несчастный император не сошел с ума от боли. И не превратился в чудовище. Мудрый Адриан сделался злобным безумцем и приказывал убивать, убивать, убивать…