Командор

На диске было выбито некое страшилище, похожее одновременно и на птицу, взмахнувшую крыльями, и на извернувшегося крокодила.

Это был тихуэлос — что-то вроде монеты, ходившей в государствах чибча.

— Когда выйдешь к вратам, покажешь это, и тебя пропустят как друга. Вот и всё… Много слов я сказал в своей жизни, слов любви и слов злобы, слов мира и слов войны. А ныне пришёл черед замолчать… Гуанакачири!

Таино возник, будто из воздуха материализовался.

— Слушай Длинного Ножа, Гуанакачири, и повинуйся ему, а когда он покинет нас, помни его наставления… Похороните меня на вершине горы, что ближе всех отсюда… Помните или забудьте, богам всё равно… Я сказал.

Каонобо медленно закрыл глаза. И умер.

Глава 12, в которой одни Олега славят, а другие мечтают повесить

Флотилия де Каюзака несколько отклонилась к югу, выйдя к Барбадосу.

Тамошний английский губернатор, чувствуя себя на птичьих правах и боясь даже тени коварных испанцев, сильно перепугался, увидав на рейде французские корабли.

Он быстро пришёл в себя, когда понял, что страху нет, то не король Филипп послал своих головорезов вразумлять англичан.

Ну и слава Богу…

На радостях губернатор и провизии уделил французам, и водой свежей снабдил.

Снасти поизносились? Берите, у нас ещё есть!

Парус лопнул в пути? Починим! А хотите, новый дадим?!

Передохнув, флотилия де Каюзака двинулась на север, к Сент-Кристоферу.

Можно себе представить торжество, с которым д’Эснамбюк высаживался на острове!

Он прибыл с новыми переселенцами (читай — новыми работниками на плантациях), а за спиной его грозно маячили пушки эскадры. Знай наших!

Надо ли говорить, что Эдварду Уорнеру пришлось кисло?

Правда, Жан де Баррада, сьер де Каюзак, не показал себя жёстким и беспощадным карателем, хоть и потребовал грозным голосом вернуть французам отобранные у них земли.

Уорнер злобствовал, оставаясь один, приторно улыбался и юлил на встречах с де Каюзаком.

И тянул, тянул время, дожидаясь, когда же король Англии пришлёт корабли в подмогу, дабы посчитаться с лягушатниками. Но горизонты были чисты…

Де Каюзак ждал долго.

Неделя прошла, а ответа на его ультиматум не поступило.

Вторая пошла, и тут терпение у генерала флотилии лопнуло — Жан де Баррада решил действовать.

«Труа Руа», «Нотр-Дам», «Интендант» и «Дофин» с «Эглом» объявились на рейде Форт-Чарлза, где стояли пять английских флейтов.

Никто уже точно не скажет, кто первым открыл огонь, хотя колонисты уверены, что первые выстрелы по французской флотилии сделали орудия форта.

А тут и британские корабли поддержали сухопутных канониров.

И пошла веселуха…

Чуть ли не тридцать человек скосили английские ядра на «Дофине», разрывая человеческие тела и ванты с одинаковым успехом и лёгкостью.

Пострадали не только простые моряки, пушкари и младшие офицеры — ядро снесло полголовы самому капитану Мориньеру-Понпьеру, старому пирату, славному своими победами.

За три часа сражения флагман потерял всего четырёх матросов, зато дыры в борту зияли такие, что даже в лёгкое волнение вода станет захлёстывать в трюм.

На «Интенданте» полегло десять человек, но «Дю-мэ» с «Ломбардцем» доказали, что не зря хаживали в Вест-Индию, устраивая корсарские набеги, — французские пушки стреляли метче, а палаши были острее.

Лишь один английский корабль сумел уйти, остальные легли на дно или сдались на милость победителя.

Всё, карты Эдварда Уорнера были биты.

Следующим утром к борту «Труа Руа» причалила барка Уорнера с белым флагом. И что бы вы думали?

Англичанин с непристойным нахальством выразил своё «фи!» Дескать, что это за стрельбище?

Как можно применять грубую физическую силу к мирным английским плантаторам?

Де Каюзак, смягчивший свой нрав за ночь, не стал грозить Уорнеру виселицей, а снова потребовал по-хорошему вернуть захваченные земли французам.

Тот стал ныть, что сам-де ничего решать не может, нужно-де послать корабль в Лондон, пусть король сам решает, как тут быть, а он человек маленький.

Надо полагать, Жан де Баррада снова рассердился, и Уорнер не стал дёргать тигра за хвост, смирился — и попросил отсрочки в пять дней.

«Жду вашего ответа до завтрашнего утра!» — ответил де Каюзак.

Что было делать Уорнеру? Английские корабли так и не появились…

И утром он принял все условия ультиматума.

И новый договор подписал, и даже выпил с де Каю-заком за здоровье королей.

А де Баррада, радуясь, что не нужно применять крайних мер, изгоняя англичан с острова, устроил салют из пушек…

И оба моста, перекрывавшие Каньон-дель-Оро, и хижины для невольников, и здания гарнизона — всё сгорело, всё превратилось в угли.

Зато мути в реке поубавилось — сырая золотоносная порода сохла в желобах, а течением сносило осадок.

Убитых корсарами стражников и растерзанных индейцами надсмотрщиков никто не хоронил, а разве сами испанцы предавали земле истребляемых краснокожих? Каков привет, таков ответ.

Таино раздели убитых догола, изъяли из домов всю одежду и посуду, одеяла и скатерти, кувшины, медные кастрюли, лопаты, оружие, даже кнуты, которыми их лупцевали испанские «вертухаи», — пригодятся в хозяйстве.

Половину испанских лошадей индейцы запрягли в телеги — надо же как-то добро вывозить! — а остальных навьючили.

Всё равно кавалеристов среди краснокожих не водилось.

Но воинственный настрой был.

— Благодарю тебя, Длинный Нож, — сказал Гуанакачири. — Теперь мы иметь свобода и оружие. Мы делать путь на север. Там быть рудник, где наши братья добывать серебро для ненасытные испанские собаки. Мы открывать ворота… Неведомо, сколько успеть проживать, но умру я свободным! Прощай, Длинный Нож!

— Прощай, Гуанакачири. Удачи!

Индейский обоз, иначе не скажешь, медленно попылил по дороге на юг. Там, на расстоянии двух лиг отсюда, имелся поворот на тракт до серебряного рудника «Милагроса».

— Ёш-моё… Национально-освободительное движение… — пробормотал Быков, глазами провожая карету, «прихватизированную» тайно.

— Это ненадолго, — вздохнул Пончик. — Мало их совсем, перебили… Угу.

— Наш краснокожий брат Гуанакачири всё сказал верно — про то, как жить и помереть.

— Ты прав, мой бледнолицый брат, — усмехнулся Олег. — Возвращаемся. Своё дело мы сделали, хорька в испанский курятник запустили. Есть идея наведаться на плантации в Магуану — это равнина за горами, отсюда к югу. Там тоже индейцы пашут. Навели мы шороху в горнорудной промышленности? Наведём и в сельском хозяйстве. Только уже все двинем разом! Едем.

Подбодрив коня пятками, Сухов подумал, что надо будет обязательно задержаться на часок в Сан-Фернандо-дель-Сибао…

Отдалились они от букана изрядно, поэтому ночь решили провести в лагере у истока какой-то местной речки — и чистая вода под боком, и трава для коняшек, и видно всё далёко, незаметно не подберёшься.

Поев жареного мяса со свежими тартильями, которыми его щедро одарила сеньора Консуэло, Олег удалился подальше от костра, на свежий воздух, в темноту.

Негоже долго пялиться в огонь, для воина это может кончиться плачевно — подкрадётся враг, да и всадит тебе железяку в пузо, а ты даже лица его не разглядишь, со свету-то.

Застя огонь костра, воздвигся Быков.

— У вас свободно? — шаркнул он ботфортом.

— Присаживайтесь, — улыбнулся Сухов.

Ярослав, кряхтя, развалился на травке.

— Лежи спокойно, не ёрзай, — послышался голос Пончика, — а то всех этих… сколопендр распугаешь. И паучков. Угу. Они тут ма-ахонькие, еле на ладони помещаются. Пусти их погреться к себе на волосатую грудь!

— Чего это — волосатую? — оскорбился Быков. — Ёш-моё! Вот что за человек! Лишь бы ему ближнего ущучить!