Одиссея "Варяга"

       Но все-таки из письма однозначно не следовало, кому я понадобился столь срочно. Автору письма-записки, или все-таки САМОМУ, если аудиенция? Если все это не предлог, чтоб добыть меня для какой либо придворной интриги... Если так, то нет - увольте. Не мое-с... Но, как говорится, утро вечера мудренее. Выпив еще чайку и поговорив о всякой ерунде с соседом по купе, устроился спать...

       Столица встретила снегопадом. Мягким, пушистым. Здесь много теплее, чем в Москве. Взял извозчика. Покатили. Шуршат полозья, покрикивает с облучка возница. Последний раз я ехал Невским полтора года назад. Стояла августовская жара. Тогда ехал в другую сторону. Уже как "неблагонадежный". Провожали самые близкие коллеги. Бесстрашные и честные. Да еще господин Гапон, чуть не подведший к государю убийц 9 января. Приходил, как я теперь понимаю, окончательно уверовать, что вся работа по созданию объединений рабочих, что шла под моим началом, остается выброшенной в хлам, и можно кое-чем постараться воспользоваться...

       Вот уж и Зимний скоро. Но к самому дворцу ехать почему-то не хочется. Прошу возницу остановить.

       - Тпр-р-у, родимая...

       Стали на углу, напротив арки генштаба. Расплатился. Как обычно не мелочась. Этому "как обычно" усмехнулся в душе: по карману ли шик?

       - Благодарствуйте, Ваше сиятельство!

       - Какое же я тебе сиятельство, голубчик...

       Гнедая протяжно фыркнула на прощанье, скосив на меня большой, добрый глаз.

       - Это Вам к удаче, барин! Она вещуха у меня! - крикнул весело так, и укатил...

       Дальше пошел сам. Снег так и валит. Я налегке, со мной лишь маленький дорожный саквояжик. Захожу с черного. Карточку кавалергарду. Козырнул и просил подождать. С карточкой споро ушли наверх. С сапог и шубы натекло немного. Неудобно, но что делать...

       Банщикова узнал сразу. Стройный, подтянутый. Длинная морская шинель, фуражка, гвардейские усы. Крепкое рукопожатие теплой, сухой руки. Доброе рукопожатие. И сразу с места неожиданно - "Едемте! Государь нас ждет". Пока переварил известие, выходя за Михаилом Лаврентьевичем из дворца, даже не заметил, как подкатил закрытый санный возок. Сзади шестеро казаков личного конвоя, все при оружии...

       - В Царское!

       Забираемся внутрь. Уселись. Лошади взяли резво, с гиком за нами казаки... Банщиков весел и непринужден:

       - В поезде поспать удалось, Сергей Васильевич?

       - Конечно. Человек с чистой совестью всегда хорошо спит.

       - Слава Богу, значит мы с Вами немного коллеги. Но я еще, бывает, и храплю, что соседям по купе очень не нравится! Кстати, вы перекусили чего-нибудь, или сразу с вокзала?

       - Честно: сразу с вокзала.

       - Значит, предчувствие меня не обмануло...

       Банщиков не спеша забрался под свое сиденье и, вытащив тщательно укутанную корзинку, добыл оттуда пироги и бутылку еще горячего чая. Поблагодарив за заботу, я предался трапезе с наслаждением. Оказалось очень кстати.

       Дожевав последний пирог, спрашиваю:

       - Михаил Лаврентьевич... Цель моего вызова Вам известна, или я все узнаю непосредственно от Его величества?

       - Вполне известна. И пока мы катим до Александровского дворца, как раз предварительно все можем обсудить.

       - Вы действуете по указанию Николая Александровича?

       - Безусловно.

       - Тогда, чем могу быть полезен? С моей то "неблагонадежностью"?

       - Сергей Васильевич, о чем Вы... Но, действительно: к делу. Если коротко: С Вашим уходом 3-й департамент преследуют серьезные неудачи. Про инцидент с подачей петиции гапоновцев царю, Вы из газет, конечно, знаете. Затем диверсия на Транссибе. Слава Богу, не раньше на несколько месяцев... Возникающие стачки из чисто экономических буквально по прошествии нескольких часов становятся радикальными, выбрасывают политические лозунги и требования. Итог - нагайки, аресты и... Ответная реакция вплоть до террора.

       Связаны эти все неудачи, по мнению государя, конечно же, со стилем работы Вячеслава Константиновича. Он убежденный государственник, весьма жесткий человек, под его руководством полиция и жандармы неплохо пресекают и искореняют. По факту происшедшего, как говорится. Но вот работа на опережение... С этим, увы, проблемы. И пока просвета не видно. Поэтому...

       Перебиваю:

       - Мое отношение к методам работы господина Плеве, Вы, конечно, знаете?

       - Конечно.

       - И понимаете так же, по каким причинам я НИКОГДА не буду общаться с этим... С этим господином лично, тем более по служебным делам?

       Вопрос повисает в воздухе...

       Баньщиков внимательно смотрит на меня. Наконец отвечает. Тоже вопросом:

       - А если Государь Вас попросит, как тогда?

       Так же внимательно смотрю на него:

       - Михаил Лаврентьевич... Я, может быть, дерзость скажу, но если речь пойдет о моей работе с господином Плеве под одной крышей, лучше высадите меня прямо здесь! А Николаю Александровичу передайте мое глубочайшее почтение и сожаление. Но с этим человеком в одном ведомстве я не буду служить. Увольте!

       Баньщиков, чувствуя, как я распаляюсь, неожиданно улыбается, кладет мне руку на руку, которой я нервно сжимаю ручку моего саквояжика.

       - Сергей Васильевич, дорогой, поставьте обратно свой саквояж, ради Бога. Никто не собирается Вам предлагать службу под Плеве, или мирить с ним. Придет время, захотите - сами во всем с ним разберетесь. Но тогда, полтора года назад, Вы понимаете... Вас очень профессионально подставили. Совершенно обдуманно. Даже, если здесь уместен такой термин, красиво. И могу Вас обрадовать - сейчас я уже знаю точно кто режиссер сего многоходового действа.

       Молчу. Хотя вопрос так и рвется...

       - Это сделал господин Витте.

       - Но...

       - Да. Именно он. Злейший враг Плеве. Его вполне устраивала ситуация когда два его врага грызутся не на жизнь а на смерть.

       - Я? Я враг Сергея Юльевича? Вот уж...

       - Это Вы себя не считали его врагом. А вот он считал. Причем весьма и весьма опасным. И объясню я Вам это, как дважды два. Вы, милостивый государь, своей так называемой "зубатовщиной" организовывали рабочих практически в профсоюзы. Пусть зачаточные, однобокие, ущербные в чем-то, но для фабрикантов и капиталистов не менее от того страшные. Понимаете почему? Вы же отбирали у них деньги! Для рабочих, конечно, не себе любимому, но им-то от этого веселее не становилось. Может быть, это были те самые деньги, которые они планировали отдать эсэрам или эсдекам на дело буржуазной революции!

       Другое дело, если бы Вы денежку "отпиливали" себе в карман. С подобными типами они умеют быстро решать вопросы. Полюбовно. Но Вы - тут другой случай... Вы попытались изменить для них правила игры в государственном масштабе. Вы оказались, вдобавок, неподкупным чиновником! Форменной белой вороной! Моральным уродом в их понимании, и были обречены стать их врагом.

       Да Вы, собственно говоря, и сами, не таясь, вызывали их на бой. Ваша идея сдержек и противовесов - в данном случае "прикормка" рабочих в противовес "нахальной" буржуазии? Вы ведь в письме к Ратаеву черным по белому свои взгляды предельно четко изложили.

       - Но, простите, это же частная корреспонденция! Как оно...

       - Поверьте мне на слово, но эта информация ушла не через него. Но, как Вы понимаете, осведомлен о Вашей позиции по данному вопросу не только я. А кто при Николае Александровиче всегда был агентом промышленной и банковской буржуазии? Правильно, Сергей Юльевич. И его в Вашем клинче с Плеве больше устраивала, по большому счету, Ваша голова на подносе, дорогой мой Сергей Васильевич. А уж без Вас и с Плеве ему справиться было бы много легче. Или Вы с Вашей то проницательностью не догадывались о таком раскладе?