Великий перелом

Выжимая все силы из своего мощного двигателя, открытый легковой «мерседес» полз в гору по разбитой грунтовой дороге. За ним, тоже на пределе сил, шёл грузовик с охраной. Солдаты внимательно осматривали окружающие заросли. В последнее время русские, малыми группами, часто проникали в тыл, уничтожали обозы, взрывали склады с боеприпасами и мосты, захватывали пленных и словно растворялись в воздухе. Даже здесь, в нескольких десятках километров от линии фронта, нельзя было чувствовать себя в безопасности.

Когда до вершины горы «мерседесу» оставалось всего несколько метров, из кювета в кузов грузовика одновременно полетели три гранаты. Никто из солдат охраны не успел сделать ни единого выстрела. Три взрыва грохнули, слившись в один, корежа машину, неся смерть. Тут же с обочины дороги защелкали выстрелы русских винтовок. Обливаясь кровью, уткнулся в баранку водитель «мерседеса», дернулись на сиденьях второго ряда сидевшие телохранители. Те немногие солдаты из грузовика, которые сумели выскочить на дорогу, были перебиты метким огнем нападавших.

Откинув маскирующие ветки, к «мерседесу» с обочин бросились несколько человек в полевой форме русской армии. Внезапно один из них остановился и выстрелил из револьвера. Сидевший на заднем сиденье «мерседеса» австрийский генерал выронил пистолет и схватился за простреленную руку.

Трое атакующих достигли «мерседеса». Двое из них вытолкнули из автомобиля убитых телохранителей и принялись связывать и обыскивать раненого генерала. Третий, быстро стащив с сиденья водителя, сел за руль и до предела надавил на газ. Двигатель, который уже начинал чихать и явно готовился заглохнуть, взревел с новой силой.

Когда машина достигла вершины склона, в нее запрыгнул офицер огромного роста в полевой форме капитана русской армии.

— Здравствуйте, господин генерал, — обратился он к пленнику, страшно коверкая немецкие слова. — Вы находитесь в плену у российской армии. Прошу вас не оказывать сопротивления, и мы гарантируем вам безопасность. В плену вас ожидают хорошие условия и уважительное отношение.

— Ах, вы, наверное, капитан Крапиффин, — посмотрел на офицера полными боли и отчаяния глазами генерал. — О вас в нашем штабе ходят легенды. Давно мечтал вас увидеть… но, признаться, не при таких обстоятельствах.

Крапивин ничего не ответил пленному. То ли не понял, то ли не хотел вступать в диалог. Теперь автомобиль несся на полной скорости под уклон. Достигнув ближайшего леса, водитель свернул с дороги и остановился. Двое солдат, захвативших генерала, выволокли его из машины и потащили в глубь леса. Следом шел Крапивин, держа револьвер наизготовку. Водитель ненадолго задержался. Ему предстояло еще облить бензином и поджечь автомобиль.

Маленький отряд прошел довольно много, прежде чем навстречу ему вышли из кустарника двое русских солдат.

— Все в порядке, ваше благородие? — обратился один из них к Крапивину.

— Да, чисто сработали, — ответил ему капитан. — Среди наших даже раненых нет.

— Как всегда, — широко улыбнулся солдат. — Умеете вы, ваше благородие, засады делать. Кабы все офицера так воевали…

— Поговори у меня, Ефим, — нахмурился Крапивин, — Пленного — в схрон. Его австрияки еще долго искать будут, а потому идти сейчас к линии фронта нечего и думать. Отсидимся, пока поручик Колкин погоню по ложному следу уводить будет.

— Слушаюсь, ваше благородие, — посуровел солдат.

Крапивин крадучись подобрался к посту. Однако остаться незамеченным ему не удалось. Когда капитан заглянул в своеобразное гнездо, созданное для маскировки часовых, Ефим уже смотрел на него и широко улыбался.

— Все спокойно, ваше благородие, — доложил он. — Облава стороной прошла. Да и немного их было. Видать, и впрямь их благородие поручик Колкин основную погоню в сторону увел.

— Вот и хорошо. — Крапивин забрался в гнездо. — Тогда через два часа выступаем.

— Слушаюсь, — ответил Ефим и, чуть помолчав, добавил: — А что, ваше благородие, и впрямь важную птицу словили?

— Важную, — подтвердил Крапивин. — А документы, что при нем, — еще важнее. Нам бы теперь только линию фронта перейти.

— Перейдем, не впервой. А вам, ваше благородие, за дело такое, как Бог свят, нового Георгия повесят. А может, и чин следующий дадут.

— Может, — безразлично ответил Крапивин, — Без наград никто не останется. Всех представлю.

— Так-то оно так, ваше благородие, только одно дело офицерское, а другое — солдатское.

— О чем ты? — Крапивин сурово посмотрел на подчиненного.

— Не сердитесь, ваше благородие, но я вам как на духу скажу. Вы-то службою живете. Вам чины да награды надобны. Грешно так говорить, но вам-то, офицерам, война к прибытку. Убить, конечно, могут, так на то вы и люди военные. И фабрикантам, которые нам еду гнилую да обмундирование худое поставляют, она к прибытку. Они за то с казны втридорога получают. А нам, крестьянам, она и вовсе не нужна. Мы хлебушек растим, тем и живем. В крестах почету много, да семье-то моей в деревне с них не легче, без кормильца-то. А я вот, почитай, скоро два года уже не жал, не сеял. Все с винтовкой в Галиции ентой сижу. Дважды уж ранен был. А ну как убьют? Кто деток моих в люди выведет? А почто? Жинка пишет, в деревне совсем уж худо стало. Мне бы туда, ан нельзя. Воевать, вишь, надо.

— Воюем мы здесь за веру, царя и отечество.

— Так-то оно так, ваше благородие. Только вера, она в душе у каждого. И за ради Бога идти мне воевать сюда, в Галицию, вовсе и потребности не было. А ежели надо, я и у себя дома помолиться могу. И незачем мне чужие католические и лютеранские души губить. За то Господь меня на Страшном суде не похвалит. А ежели попам чего надо, так енто дело не мое. Они, попы-то, известно, что лисы хитрые, до денег жадные. Если им риз золотых не хватает, так за то я свой живот класть не желаю. Да и отечеству моему эта война не нужна. Говорят, за сербов иступились! Какие сербы такие? Где живут? Мы их и не видывали ни разу. А что у них вера православная, так что с того? На Руси народ православный еще как страдает. У крестьян землицы мало. За русский народ православный бы кто заступился. А царь-государь император… Что государь? Была вера в него, да вся вышла. Как в воскресенье-то, кровавое, народ в Питере поубивали, так веры и не стало. К царю-то народ шел с хоругвями, с иконами, о бедах своих сказать, о милости просить. А его пулями да шашками. Можно ль так? Тут и ясно стало, что государь-то не за народ стоит, а за помещиков. Так что воевать нам, людям простым, в этой войне, получается, не за что. Вы уж извиняйте, ваше благородие, но я вам все честно, как на духу, сказал. Потому уважение к вам у солдат большое, и знаем мы, что вы солдатские души бережете да сами всегда в самое пекло лезете. Теперича хоть под суд ведите. Но уж лучше правду перед смертью сказать, чем кривдой жить.