Прыжок в прошлое

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо, — ответила она, продолжая напряженно смотреть на меня.

— Что-нибудь случилось? — встревожился я.

— Я видела твой сон, и мне стало страшно.

— И что же ты видела?

— Не знаю, я не поняла. Какие-то чудовища… Алеша, ты человек?

— В какой-то мере, — честно признался я, — а что, не похож?

— Ты совсем другой. Я не знаю, как объяснить… Ты добрый… Я всегда немножко понимала, о чем думают люди, а сейчас совсем хорошо понимаю. Но ты думаешь по-другому, не только про меня, про всех. Ты всех жалеешь. Ты вот боишься, что я понимаю людей, а они могут про меня плохо думать, и мне будет больно… — девушка запуталась и замолчала.

Мне стало неловко. Я знал, что совсем не такой хороший, как ей кажется. Я вполне эгоистичен и себе на уме. Может быть, не больше других, но и не меньше. Не знаю, что Аля накопала у меня в голове, но было похоже, что она меня сильно идеализирует. Тем горше будет разочарование, когда она узнает меня получше.

— А что значит «разочарование»? — поинтересовалась все слышащая подруга.

Я помялся. Объяснять общеизвестные понятия труднее всего.

— Разочаровать — это… ну, если ты во что-то веришь, а потом окажется, что верила зря, и тебя обманули, и все оказывается не таким хорошим, как тебе казалось.

— Вот видишь, — улыбнулась Аля, — ты еще меня не разочаровал, а уже боишься. Не за себя, а за меня.

Я слегка обалдел от такой логики и не нашелся, что ответить. Поэтому замял разговор поцелуем.

— Так что тебя в моем сне напугало?

— Там были какие-то страшные большие чудовища, со стеклянными глазами, они неслись…

— Понятно. То, что ты видела — это машины. Там, откуда я пришел, их очень много. Их делают люди для того, чтобы быстро ездить. Они совсем не опасные, если соблюдать правила дорожного движения, — сострил я. — Ты же телег не боишься?

— Не боюсь.

— А мельницу?

— Тоже скажешь!

— А теперь представь, что будет, если их увидит человек в первый раз в жизни. Он испугается?

Аля задумалась, наморщив носик, и засмеялась:

— Наверно.

— Вот и тебе страшно, потому что никогда таких вещей раньше не видела. Ты, поди, дальше своей деревни нигде не была?

— Почему не была, была в самом Санкт-Петербурге.

— Ишь ты, — удивился я, — когда же ты там успела побывать?

— Не знаю, я тогда совсем маленькая была, ничего не помню.

— А откуда знаешь, что была?

— Люди сказывали, что меня барин оттудова привез.

— Так, выходит, ты не здешняя?

— Нет, меня барин с собой привез и Максимову в приемыши отдал. А потом, когда замуж выдавал, в людскую жить отправил.

Мне наш разговор делался все интереснее.

— А родственники у тебя какие-нибудь есть?

— Нет, только Максимовы.

— А этот Максимов тебе кем приходятся?

Аля задумалась, потом ответила:

— Крестным, наверное. Я, как все дети, тятю тятей звала, мамку — мамкой. Потом как большая стала, люди сказали, что я приемная.

— А фамилия у тебя девичья какая?

— Знамо, Максимова. Так токо в деревне-то по фамилии не кличут, а все больше по имени.

Мы вернулись к тому, с чего начали. Похоже, что с происхождением Алевтины оказалось не все просто. Зачем было помещику везти маленькую девочку из Петербурга, а потом отдавать приемышем в крестьянскую семью?

Если она крепостная, то должна быть где-то записана… Как это называлось у Гоголя в «Мертвых душах»? В «ревизские сказки».

Если Аля внебрачная дочь — то причем здесь крестьяне?

Обычно помещики давали своим внебрачным детям какую-нибудь непонятную фамилию, вроде Герцена или Фета и воспитывали их в благородном духе.

— А покойный барин тобой интересовался, отличал как-нибудь?

— Не знаю, он к нам в деревню редко ходил. Я его издали видела, когда он на охоту или в гости через деревню ездил, а вот тятю отличал, кажон год рубль давал.

— А с отцом твоим можно встретиться?

— Так он второй год как помер.

— Ты не знаешь, барин в деревню только с тобой приехал, или с вами был еще кто-нибудь?

— Камельдинер был при нем, Михеич, только он тоже помер, когда я еще малая была, и жена его тетка Пелагия.

— Это которая ключница? Пелагия Ниловна?

— Она самая.

«Ну, эту-то бабенцию я быстро разговорю», — подумал я.

— Тихон! — позвал я. Никто не отозвался.

— Я за ним сбегаю, — подхватилась с места Аля.

— Тебе пока бегать не стоит, поправься сначала.

— Тогда надо из окна во дворе кому наказать, ему и скажут, — нашла выход из положения Аля. Она окликнула игравшего во дворе мальчонку и ему велела разыскать Тихона. Хмурый, похмельный слуга возник минут через десять, когда у меня начало кончаться терпение. Повторялся сценарий вчерашнего дня.

— Быстро умываться и завтракать, — грозным голосом приказал я. — К завтраку принесешь из буфета бутылку мальвазии и покличешь Пелагию.

Упоминание о вине оживило душу моего Планше, а втихую от Али показанные рожки предали ему необходимое ускорение. Тишку как ветром сдуло.

«Умывальные принадлежности» были доставлены без промедления, и я приступил к утреннему туалету. Удалить Алевтину, от греха подальше, я не мог, да и следовало начинать приучать ее к моим «странностям».

Реакция на мои манипуляции у нее была примерно такая же, как и у Антона Ивановича, только с переменой акцентов. Если его больше заинтересовало бритье, то Алю, соответственно, чистка зубов. Пришлось объяснять, для чего это делается.

— А мне можно попробовать?

Запасной зубной щетки у меня не было, пришлось отдать свою. Девушка долго, с душой, драила зубы и с сожалением, по моему настоянию, прополоскала рот.

— Ишь, скус-то какой! — похвалила она пасту «Блендамет». Тяга к экспериментам так затянула Алю, что мне пришлось поделиться с ней не только зубной щеткой, но и мылом, и, уже совершенно не по делу, пеной для бритья. Мои скромные предметы гигиены произвели на Алевтину большое впечатление. Она попеременно все нюхала, пробовала на вкус и делилась со мной радостью первооткрывателя. В конце концов пришлось их отобрать, чтобы приступить к завтраку.

Вместе с блюдами в нашу комнату была доставлена и милейшая Пелагия.

Добрая женщина долго чинилась, отказываясь сесть за стол с «барином».

В конце концов, уступив уговорам, начала ломаться, не соглашаясь принять на свою пышную грудь первый стакан сладостной мальвазии.

Дальше, впрочем, дело пошло быстрее и без задержек. Тем более что верный Тихон, чтобы зря не бегать, принес из буфета не одну, а две бутылки вина и емкость для себя.

Так что день у нас начинался празднично.

Пить с утра сладкое вино было противно. Однако на что не пойдешь ради святого дела? Тихона, после приличной порции, я отправил в коридор. Але, чтобы не спаивать малолетних, давал вина только пригубить и основное внимание сосредоточил на Пелагее Ниловне.

После второго лафитника ключница развеселилась, а после третьего наша дружба переросла во взаимную привязанность.

— Слыхал я, матушка, что ты вдовеешь.

— Вдовею, сударик, который уж год вдовею, — сообщила женщина не без игривости в голосе.

— Тяжко, поди, одной?

— И не то слово, очень тяжко. А какой золотой человек был мой Иван Михеич, таких уж нынче и не сыскать.

Мы пригорюнились и вином помянули покойного.

— А слышал я, что ты, Пелагия Ниловна, с покойным барином сюда приехала?

— С ним, кормильцем нашим. Мы с Михеичем ихние холопы, опосля ихнего батюшки Африкан Савича в наследство им достались. Мы, милый сударик, не деревенские какие, мы не простого звания, мы и в Москве и Санкт-Петербурге живали. С нами не шути! А уж каков человек золотой был барин-то покойный, Леопольд Африканыч!

Мы опять дружно пригорюнились и помянули лафитниками покойного барина.

— А не знаешь ли ты, Пелагия Ниловна, как и когда к твоему барину Алевтинка попала? — как бы невзначай, спросил я. Знатная холопка зыркнула на Алю хитрым, тревожным взглядом и уставилась на меня умильно честными глазами.