Коронованный лев

— В самом деле, — с кроткой улыбкой согласилась Изабелла. — Благодарю вас, мэтр Аугустус, как же я сразу не разглядела.

Было уже хорошо за полдень, Пуаре оказался один, без своих мифических «ребят» и совершенно не занят. «До пятницы я совершенно свободен» — как сказал один сказочный персонаж из другого мира, и мы заглянули в одно из самых пристойных городских заведений, куда можно было податься в светском обществе и с благовоспитанными дамами — в «Золотую лампадку». Тут, на первый взгляд, ничего не изменилось, разве что было немного оживленней и шумнее обычного. Мы поднялись в отдельную комнату, чистую и аккуратную, со столом, застеленным белоснежной скатертью. Мэтр Жако, тщедушный, но бодрый благообразный старичок, проводил нас лично и с особой заботой препоручил своим внимательным домочадцам. Так что последующие несколько часов мы провели за светской и иной, которую нельзя было определить столь безмятежным словом, беседой. О новостях, в основном, рассказывал Пуаре, мы все больше помалкивали и слушали. Теодор, будто заведенный, перечислял творимые приезжими кальвинистами пока что мелкие бесчинства.

— Уже скоро месяц, как все это творится, — рассказывал Пуаре. — Дешевые гостиницы набиты битком. Все эти бедняки съезжаются заранее, чтобы «занять место»…

— Полагаю, что бедняки из обеих партий, — вставил я, рассеянно сжевав оливку.

Пуаре вздохнул.

— Да, но со своими-то хоть как-то справиться можно… Так вот, они съезжаются заранее. И понятно, что большинство их давно уже изрядно поиздержалось. Это же Париж. Здесь все дорого, а кругом соблазны. А значит — что? Остается единственный выход — вообще не платить. Что они, за милую душу, и делают. Жалоб больше, чем можно выслушать, даже если заткнуть уши!.. — Пуаре задумчиво повозил в блюде какой-то гриб, стрельнул глазами на невинно глядящую на него в ожидании продолжения Диану, так же невинно улыбнулся и продолжать не стал.

Пока мы сидели наверху, наслаждаясь воздушной запеченной форелью, снизу послышался какой-то шум. Мы послали узнать, в чем дело, но шум уже улегся сам собой — просто кто-то из кальвинистов настаивал на том, чтобы ему поднесли мясо, ну а в среду и именно в «Золотой лампадке», конечно, такого счастья было не дождаться. Трактирщик, правда, тут же пошел на уступку и всучил скандальному посетителю копченый окорок — свежего мяса у него нынче и не водилось. Посетитель посмотрел на окорок, решил, что это ему не подходит и, в итоге, покинул заведение.

— Как мне все это надоело, — вздохнул Пуаре, — вы просто не представляете! Я скоро буду бросаться на людей.

После трапезы мы проводили дам домой. Диана хмурилась и ворчала и, кажется, была не прочь продолжить поиски приключений, но, как ни крути, это было решительно невозможно.

По дороге мы натолкнулись на любопытную демонстрацию. Толпа людей в черных одеждах, перегородив улицу от края до края, хором пела псалмы. О вокальных данных многих из них можно было не вспоминать, но пение было громким, торжествующим и зловещим одновременно. Гимны, как водится, звучали хвалебные — о приходе в землю обетованную, о даровании победы над нечестивыми и торжестве правды в граде грешном.

— Отчего-то это будит во мне мысли отнюдь не благостные, а наоборот, возмутительно кровожадные, — философски сказал Рауль, неодобрительно хмурясь и немного отступая назад.

— Ну, если уж даже у нас… — пробормотал я.

— Ты хочешь лезть в эту кашу? — быстро спросил Рауль.

— Боже упаси, — сказал я категорично.

В одно из окон, распахнувшихся наверху, что-то выплеснулось. Тут же с десяток человек принялись выбивать внизу дверь дома.

— Как мне все это надоело… — протянул Пуаре.

И мы отправились в обход через квартал. Разговор как-то не клеился. Пуаре, кажется, распирало, но поглядев на девушек, он, едва начиная говорить, тут же замолкал. Дам мы доставили домой в целости и сохранности и, все-таки, без всяких приключений. Ни отца, ни Огюста и Готье на месте не было, мы оставили дам на попечение всех слуг и камеристок, а сами отправились пошататься немного вокруг да около вместе с Пуаре. И вот тут-то он разговорился не на шутку. Если при дамах он и впрямь говорил о каких-то мелочах, то теперь речь пошла хоть и о чем-то же подобном, вроде грабежей, но если можно так выразиться, в неадаптированной версии.

— Грабят даже продажных девок, — угрюмо ворчал Пуаре. — А что, нечестивицы же! — но при том услугами их не брезгуют, за что потом и убить могут, мол — во грех ввели. А все для того же — чтобы обчистить. И знаешь, как убивают? — он в упор глянул на меня.

Я слегка мотнул головой, так как он этого ждал.

— Животы им вспарывают. Мол, там все грехи сидят!

— А… — не то, чтобы сильно, но немного я все же ошалел, помимо обычных военных историй, неизбежно припомнив никогда не виденный мной, но все равно незабвенный Уайтчеппел конца девятнадцатого века. — И что, много таких случаев?

— Четыре раза я видел сам, — невесело «похвастался» Пуаре. — Обирают до нитки и убивают. Но знаешь, говорить об этом не принято. — Теперь Пуаре обращался уже к заинтересовавшемуся Раулю. — Черт знает что потом случиться может.

Это уж точно — черт знает что. Хотя — уже знает не только он.

— А ты уверен, что это именно они? — уточнил я все-таки. — Поиздержались-то, наверняка, все подряд. Вряд ли они их резали прямо при тебе.

Пуаре обиженно остановился.

— Да что ж, я не знаю?..

Я пожал плечами.

— Да видимо, знаешь…

Мы проходили по площадям и мостам, а Пуаре показывал то на одну подворотню, то на другую, и рассказывал то один, то другой леденящий душу случай. И это ведь все при том, что он отнюдь не был так называемым стражем порядка — жандармы шестнадцатого века далеко не то же самое, что жандармы девятнадцатого столетия или двадцатого — это элита, гвардия, рыцари, пусть уже не столь великолепные и независимые, как в более ранние времена, и если им порой и приходилось наводить порядок на улицах, то скорее в ситуациях, приближенных к боевым.

Не оставшись в долгу, мы с Раулем поведали ему о прискорбной кончине некоего Моревеля, которой оказались свидетелями.

— Боже мой! А как же дамы? — с неподдельной тревогой посочувствовал Пуаре. — Такие нежные создания…

Мы заверили, что с дамами все в полном порядке, хотя создания они, конечно, нежные.

— Скажи-ка, Теодор, — завел я разговор, сам не зная, о чем. — А не происходит ли еще чего-то странного? Какие-нибудь новые лица, партии?..

— Какие могут быть новые партии? — искренне возмутился Пуаре. — У меня уже старые в печенках, и если это скоро не закончится, это закончится черт знает чем!

Бледный, ядовито-желтый закат догорал над Парижем, будто перенося его шпили на старый пергамент. Стая черных птиц пересекла небо, издавая странные звуки.

— Что это за птицы? — спросил я, не узнавая их, глядя им вслед.

— Вороны, — пренебрежительно отмахнулся Пуаре, даже не взглянув.

— Вороны умеют курлыкать? — удивился я.

— Эти — курлыкали, — философски сказал Рауль. Не думаю, что он сам был уверен в том, что над нами пролетело.

«Тень черной птицы упала на землю…» — прозвучала в моей голове строчка, и продолжилась сама собой, выплывая отчетливыми символами на пожелтевшей бумаге из каких-то забытых времен:

Мы стояли на мосту и я, прищурившись, посмотрел на реку. В ней не было никаких зловещих алых отблесков, закат был совсем другого цвета. Только желто-зеленая муть, свинцовая рябь и мусор — много подпрыгивающего в этой ряби и кружащегося мусора. Старые рваные корзины, изломанные доски, не утонувшие по какой-то причине тряпки, перья, гнилые яблоки, похоже, выброшенные некупленные на рынке куры, что, видно, начали портиться, и… я перегнулся чуть дальше через перила — кукла?