Командир Особого взвода (СИ)

Вернулся.

Споткнувшись на кочке, Нефедов тихо ругнулся. Мысли перескочили на другое. Старшина поймал себя на том, что думает о своих — как они там сейчас? Оторванный от Особого взвода, Степан чувствовал себя непривычно одиноким, словно исчезла надежная защита, о которой даже и не задумываешься, пока она есть.

Два месяца назад полковник Иванцов был немногословен. Разговор с ним вышел коротким.

— Отправляйся в Обдорск, Степан, — сказал он. После недавнего ранения Иванцов еще больше сутулился, напоминая медведя-шатуна — старого, облезлого, но все еще опасного и сильного.

— В Обдорск? — Нефедов удивился. — Да это ж черт-те куда! Что случилось, товарищ полковник?

— Туда полетишь самолетом. Оттуда тоже — выделяют тебе персонального воздушного извозчика, понимаешь. Гидроплан, прямо с завода. Кое-кто, — Иванцов мельком глянул на висевшую в углу карту Москвы, — кое-кто считает, что ты там пригодишься, и даже очень. Из Обдорска пришла шифрограмма. На Ямале, на острове Белом, найдены следы базы немцев.

— На Ямале? — недоверчиво переспросил Нефедов. — Это ж прямо у пограничников под носом! Чем они смотрят?

— Так-то оно так… А ты знаешь, сколько там пограничников сейчас? Посты — один на триста километров, больше никак позволить себе не могли в войну. Тут не то что базу, тут можно целый флот в Обскую губу привести и там спрятать.

— Ну, ладно. База. А я-то при чем? Там свои чистильщики есть.

— Не просто база, Степан. Есть факты — не спрашивай, что и откуда — что на этой базе в свое время работали спецы. Сеть ловушек там такая… заходи — не бойся, выходи — не плачь, как говорится. Хуже того — немцы, похоже, сумели договориться с местными шаманами, и такого там наворотили… Бомбить пытались, дальнюю авиацию посылали.

— И что?

— И ничего! Не нашли летчики этой базы, как сквозь землю провалилась… Короче говоря, старшина, приказано откомандировать тебя туда.

— Кто со мной? — Нефедов уже мысленно прикидывал варианты.

— Бери Никифорова. И все. Все! — Иванцов повысил голос, глядя на Степана, кторый уже собирался ответить что-то злое. — Больше никого не дам. И не могу дать. Здесь такое творится после войны, что каждый человек, альв ли — на счету. Бери кого даю! Он сибиряк, парень крепкий, да и разбирается в этих делах…

«Этими делами» полковник Иванцов всегда называл боевую магию.

Перелет до Обдорска запомнился старшине Нефедову только тошнотворной болтанкой и пронизывающим холодом, от которого ноги в шнурованных ботинках превратились в два задубевших полена. Всю дорогу Степан страшно завидовал Никифорову, который предусмотрительно обзавелся унтами и мирно спал, укутавшись в полушубок. На аэродроме их встретили — только затем, чтобы через сутки усадить в гидроплан и отправить на Ямал. Им повезло — вода в Обской губе еще не встала, самолет благополучно проскользил до самого берега.

Дальше началась выматывающая нервы и тело бесконечная северная дорога.

Олени. Олени. Олени. Собаки. Лыжи. Снова олени. Мгновенно набравшая силу полярная зима. Степан и Никифоров, вместе с несколькими приданными в Обдорске солдатами из местных уроженцев, мотались по дальним стойбищам — небритые, вечно голодные, с красными от недосыпа глазами. Но головоломка постепенно выстраивалась — сквозь глухое испуганное молчание ненцев, сквозь слухи и выдумки, кочующие по тундре, сквозь отрывочные шифрограммы, которые удавалось принять в пурге, если Никифоров мог открыть канал связи. Каждая новая часть мозаики становилась на место, и Степан, сметая крошки последних сухарей в ладонь, чувствовал, как беззвучно собирается нужный механизм — словно «парабеллум» из отдельных промасленных деталей.

Все следы вели к Белому острову — и к Табкоче Ямалу.

И вот теперь все полностью встало на свои места. Шаман вернулся — живой ли, мертвый, неважно. Степан привычным чутьем уже ощущал угрозу, исходившую от этого странного существа, с которым ему — он знал этот точно- вскоре предстояло столкнуться лицом к лицу.

— Откуда знаешь? — спросил Степан Нефедов, отставляя в сторону пустую кружку. Никифоров постучал по старинному медному чайнику. поднял крышку, сыпанул туда еще горсть заварки.

— Завтра — Ночь Ворона. Здесь верят, что в эту ночь мертвые тоже встают из могил и идут платить живым за все обиды.

Они сидели в чуме Маруя Яптика. Совсем бедный чум, шкуры во многих местах прохудились и оттуда нещадно задувал холодный зимний ветер, заставляя спящих кучей солдат натягивать на лица куртки и сжиматься комком. Сам хозяин с извиняющейся улыбкой сидел чуть поодаль и при скудном свете очага латал рваную малицу, пришивая на нее очередную заплату, которых и так уже густо пестрело на вытертой до блеска оленьей коже.

— Отсюда до Белого совсем немного — километров десять через пролив, — Никифоров засучил рукав гимнастерки, ловко выхватил из огня печеную картофелину, подул на нее, уронил под ноги.

— Картошка здесь откуда? — удивился Нефедов, недоверчиво трогая обугленный клубень. Никифоров улыбнулся.

— Это, товарищ старшина, трофей. Маруй говорит, что здесь несколько лет назад большой корабль всплыл из-под воды и разбился в шторм на камнях.

— Очень большой, совсем большой, — пробормотал Маруй Яптик, протаскивая нитку сквозь малицу.

— Подводная лодка, что ли?

— Похоже на то. Гляди.

Никифоров выдернул из костра не догоревшую еще палку, указал ей вбок. Приглядевшись, Степан хмыкнул. У стены чума лежал лист поржавевшего железа, на котором четко виднелась часть свастики.

— Местные жители что успели — растащили, а остальное утянуло в океан. Так что, в войну тут, видать, не совсем спокойно было…

— Понятно, — старшина снова задумчиво потрогал пальцем горячую картофелину, потом спросил:

— Значит — завтра? С Обдорском связи нет?

— Отсюда? Какое там… Даже до погранзаставы не могу докричаться. Пурга, и в голову точно гвоздь забили.

Степан уже спал, с головой закутавшись в меховой мешок, а Никифоров еще долго сидел у потухшего очага. Потом он встряхнулся, небрежным движением рук проверил охранные обереги, расставленные вокруг стойбища. Кончики пальцев резануло ледяной бритвой, и военный маг довольно усмехнулся.

Перекрестился, лег и уснул.

До Белого шли в полной тишине. Пурга закончилась, и мир вокруг стал стеклянисто-нереальным, призрачно светилось небо, на кромке горизонта сливающееся с землей странным белым ковром. Каждый скрип снега звучал как выстрел. Запасные олени сбились в плотную кучу и шли, боязливо прядая ушами. Даже собаки, обычно перелаивавшиеся друг с другом, притихли, только вожак — большой хаски, которого Никифоров прозвал Ворюгой — злобно хрипел в постромках. Солнце краем показалось из-за горизонта и снова упало, погрузив все во мглу. Абсолютное безмолвие тяжко давило на уши, и Нефедов все чаще приказывал остановиться, свериться с компасом, разворачивал карту. Ничьих стойбищ здесь не попадалось, отсюда давным-давно ушли все, кто мог.

Лед пролива перешли без приключений, оставив оленей на берегу, под присмотром испуганно притихшего Маруя Яптика, который наотрез отказался идти дальше.

— Здесь, — хрипло сказал Никифоров, — это уже почти рядом.

Нефедов глянул на него. Солдат шел, запрокинув голову и закрыв глаза, как будто его тянула вперед невидимая веревка.

— Что — рядом? — спросил он, знаками показывая солдатам, чтобы они распределились цепью.

— Святилище… — пробормотал Никифоров. Потом остановился, упал на четвереньки в снег — и зарычал по-волчьи, вздернув верхнюю губу, не открывая глаз. Как будто только этого и ждали, дружно взвыли собаки.

— Твою мать! — в пальцах у Степана пополам сломалась пластинка оберега. И тут же вокруг осыпалась невидимая паутина, открывая человеческому взгляду шевелящийся снег тундры. А из под снега — тянулись вверх, вставали, озирались пустыми глазницами, ощерив промороженные челюсти…