Загадка Отца Сонье

За этими мыслями и застал меня отец Беренжер, через несколько минут снова появившийся в гостиной. Теперь одет он был в какую-то хламиду, подобную (прости, Боже, за такое сравнение!) Христовой, что Господь наш, как это повсюду изображено, надел во время Тайной Вечери, только пояс свой странный с каббалистическими письменами кюре на себе оставил. И благоухал он теперь самым наипарижским одеколоном, однако… Однако того, что к запаху одеколона примешивался еще и тот, земляной запах – этого только напрочь лишенный обоняния не сумел бы уловить, а я, хвала Господу, покуда еще не лишился этого чувства.

— И все равно, по-моему, пахнет, — поморщился отец Беренжер. — Даже ванна не помогает.

— Может быть, от зверинца вашего, — зачем-то сказал я. Просто с первого мига невзлюбил я этот его зверинец. Ну зачем, скажите на милость, зверинец с такими чудищами нужен кюре, если он, готовясь к потопу, не собирается отплыть вместе с ними на ковчеге?

Хотя пахло – уж это я точно мог сказать – совсем даже не от зверинца.

И отец Беренжер о том же:

— Нет, мой мальчик. Прежде я тоже так думал, даже все окна в доме закрытыми держал, но не помогло. Так что – нет, нет, не оттуда.

Неужели до сих пор еще не догадался? Когда же он догадается-то наконец?

— Ладно, что поделаешь, попытаемся не обращать внимания, — сказал кюре, садясь за стол. — И продолжал: — Итак, если не возражаешь, за трапезой вернемся к нашему разговору. — С этими словами он, словно забыв, что день для него постный, налил себе вина и наколол на серебряную вилку кружочек мясной колбасы.

Вероятно, взгляд у меня при этом был достаточно красноречив, ибо преподобный тут же сказал:

— Ты, наверно, опасаешься, что я оскоромлюсь? В этой связи говорю тебе заранее, что у меня имеется разрешение от кардинала на сей счет.

"Хорошо еще, Его Святейшество не стал обременять себя такими мелочами", — подумал я. Да и из всего, что я повидал за нынешний вечер, этот грех, по моему разумению, был наименьшим из всех.

— Мне было разрешено в связи со слабостью здоровья, — прибавил отец Беренжер. — Нет, нет, — предвосхитил он мой уже повисший на языке вопрос, — дело не в физическом здоровье, оно у меня – грех жаловаться. Просто… — это он добавил уже вполголоса, — у бедняжки Мари все еще нет детей, при том, что прошло уже больше двух лет, и этим даже Его Святейшество весьма обеспокоен.

Вот это да! Я не ослышался? Его Святейшество обеспокоен тем, что у католического кюре нет детей! Ну а запахом, запахом, что исходит от вас – этим запахом никто там, в Риме, не обеспокоен?!

— Это, должно быть, несколько ( "несколько"! —и выбрали же вы словечко, отец Беренжер!) странно звучит, — продолжал он, — но в Ватикане действительно весьма озабочены сим обстоятельством. Там не хотят пресечения моего рода… Причины, я надеюсь, ты и сам поймешь в ходе нашего дальнейшего разговора… Однако, — наливая в бокалы вино, добавил преподобный, — боюсь, дело тут вовсе не в моих постах, а просто бедняжка Мари, видимо, от природы бесплодна, так уж случается, и тут со временем все равно придется что-то весьма радикально решать…

Чтобы не казаться мальчишкой, я отпил из бокала вино, оказавшееся терпким и очень крепким, сразу оно ударило в голову, несколько раскрепостило язык, и потому я, уже меньше робея, спросил:

— Это как?

— Ну, к примеру, — сказал преподобный, — так же, как это было решено Ватиканом вскоре после окончания Тридцатилетней войны. Эта страшнейшая война, да будет тебе известно, унесла треть населения Европы, а Германские княжества – так просто ополовинила. И, дабы поднять народонаселение, тогдашний папа, — кажется, то был Климент, не то Десятый, не то Одиннадцатый, — этот папа своим эдиктом разрешил мужчинам в католических странах при условии бесплодия супруги брать себе вторую, а в случае такой же неудачи – и третью, и четвертую жену.

— Как в Турции? — спросил я (вино в голове уже хорошо бродило.)

— А почему бы и нет? — ответил отец Беренжер. — Тот папа был не столько догматиком, сколько разумным человеком, и понимал, что если выродится паства, то и церковные догмы воспринимать будет некому. Кстати, и давний прародитель всех, исповедующих Единого Бога, Иаков также имел двух жен, дочерей Лавановых, Лию и Рахиль, да к тому же двух наложниц, Зелфу и Валлу, кои вчетвером родили ему дочь и двенадцать сыновей, продолжателей рода. Благодаря чему единобожие до сих пор во здравии пребывает на земле. Так что, если Его Святейшество пожелает воспользоваться этими прецедентами… а почему бы, кстати, и нет, в моем случае я не к тому вижу никаких оснований…

Даже выпитое вино не помешало мне внутренне содрогнуться. Неужто права моя тетушка Катрин, и наш кюре, подобно турецкому султану, заведет себе целый гарем? Да еще с ведома не больше не меньше, как самого Его Святейшества!..

Ах, если б, если б я в ту минуту еще и знал, как они там столь радикально все решат! Быть может, тем бы наш разговор и кончился – глядишь, просто выплеснул бы это вино ему в лицо…

— Впрочем, — уже несколько веселее сказал отец Беренжер, проглотив кружок колбасы и запив его большим бокалом вина, — я вполне доволен этому послаблению. Я имею в виду – насчет поста. Советую, кстати, и тебе попробовать – замечательная колбаса, мне ее поставляют из Гамбурга каждую неделю, говорят, при ее изготовлении используются какие-то там особые травы, способствующие плодовитости… Хотя тебе еще рановато о таком думать, да и, по-моему, это чистый вздор!.. Что же касается меня, то я всегда придерживался известного мнения: не то грешно, что входит в уста, а грешно то, что из уст исходит. Так что угощайся, Диди, а заодно и приступим к нашей беседе.

О том, что в тот вечер исходило из уст отца Беренжера

Он довольно долго собирался с мыслями, наконец проговорил:

— …Все, право же, настолько запутано…Начну, посему, с присказки. Великий Микеланджело, — слыхал такое имя? — заполучив глыбу мрамора и не зная, с чего ему приступить к работе, начал вырубать статую с большого пальца правой ноги. В результате из-под гениального кресала художника вышел его грандиозный Давид (возможно, когда-нибудь еще удостоверишься сам, насколько прекрасно это творение!), хотя, видит Бог, начинал не с самого главного, ради чего задумывал столь величественную скульптуру. Последуем же и мы его примеру: с чего бы мы ни надумали начать – с Божьей помощью, рано или поздно что-нибудь целое да изваяется… А пожалуй, даже лучше будет, если начнешь ты сам. Ты уже видел сегодня много такого, что, наверняка, показалось тебе довольно странным. Давай же, Диди, задавай любые вопросы – так мы, полагаю, быстрее к чему-нибудь продвинемся. Ну же, я слушаю тебя. Не бойся, давай!

Господи, да все, все мне казалось странным! Включая запах этот, что шел от господина кюре, — но не с этого же, право, начинать свои вопросы!

Поэтому, чуть подумав, я начал с самого, как мне казалось, безобидного, к тому же сидевшему во мне еще со времени нашей поездки в Париж.

— "Голубка"… — сказал я. — Что это за корабль, кто и куда на нем плыл?

— М-да, — вздохнул отец Беренжер, — боюсь, ты начал не с пальца ноги, а с самой что ни есть головы. Похоже, я поторопился, предлагая тебе это. Давай-ка, в отличие от Микеланджело, сделаем еще одну попытку.

— Ну тогда, — сказал я (изрядно бродившее во мне вино способствовало смелости), — расскажите про "Черную Мадонну". Вы говорили, что вовсе она и не Мадонна; кто же она, в таком случае?

— А чье, по-твоему, изваяние следует ставить в храме, носящем имя Марии Магдалины? — ответил преподобный вопросом на вопрос.

— Ее, надо полагать, Марии Магдалины, и следует, — промямлил я.

— Именно, — согласился кюре. — "Черная Мадонна" – это ее статуя, а вовсе не Богоматери, кою, по продолжающей существовать традиции, ваяли из белого мрамора… Да, именно статуя Магдалины и стоит в моем храме… И кем же она, по-твоему, была, эта Мария Магдалина?