Роковая награда

Отдыхая после обеда, он раздумывал, чем бы заняться вечером. Хотелось увидеть Полину, но она предупредила, что будет проверять контрольные работы. Он вспомнил о Меллере: «Любопытно его повидать!» – улыбнулся Андрей. Он нашел визитку поэта и кинематографиста.

Спустившись в домком, Рябинин едва успел попросить телефонистку набрать номер, как услышал знакомый голос:

– Меллер у аппарата!

Андрей представился.

– Ух, какая приятная неожиданность! – искренне обрадовался Меллер. – Что подумываете предпринять вечером?.. Еще не решили? Заходите-ка ко мне, я покажу вам наш литературный клуб, абсолютно богемное место… Не против? Тогда встречаемся в шесть у меня. Ну, привет!

В назначенный час Андрей явился в дом на улице Воровского. Меллер отворил дверь и впустил гостя в квартиру.

– Проходите, Андрей Николаевич, будьте как дома.

Жил он в маленькой комнатке в конце коридора, этакой светлой коробочке, в которых и живут-то разве что меллеры. Из мебели имелся только огромный диван у окна. Не было даже стульев, не говоря уж о столе. Многочисленные костюмы, рубахи и блузы хозяина разместились на вбитых в стены огромных гвоздях. На полу – ворохи газет и всевозможных листков, исписанных мелким размашистым почерком, очевидно меллеровским. На этих же листочках и газетах, только в углу, у двери, виднелась горка посуды, грязной и чистой, вперемешку.

– У меня все запросто, не стесняйтесь, умоляю! – усаживая Андрея на диван, хлопотал Меллер.

– Честно сказать, чересчур запросто, Наум Оскарович, – улыбнулся Рябинин. – Но оно и хорошо, ничто не мешает общению душ.

– Верно! – откликнулся Меллер. – Чаю хотите?

Андрей отказался, сославшись на недавний обед, и участливо поинтересовался:

– Как ваша нога?

– Спасибо, лучше. Я, знаете, хотел выразить вам благодарность за мучения с моей персоной. Уж такой я несуразный, иной раз задумаюсь о творчестве, забываюсь и произвожу массу глупостей.

– Ну не бичуйте себя, Меллер, – попытался успокоить его Андрей.

– Да-да, не перечьте! Вот вчерашним вечером вышел на кухню, включил примус, а в голову пришло удачное четверостишье. Побежал в комнату записывать, а про примус-то забыл! Он и полыхнул, честное благородное слово. Чуть дом не спалил. Сосед Кадочкин, неотесанная личность, морду мне бить приходил, представляете, невежа!

Андрей рассмеялся. Меллер обиженно заморгал глазами:

– Смеетесь, а он меня за грудки да в швырки! Этакий болван, не представляете. Ну, положим, плеснуло керосином в его кашу, и что? Врываться, как мастодонт, и прерывать творческий процесс? Гипербол несчастный! Ведь порвал, скотина, черновик стихотворения, изничтожил робкую мысль, только-только записанную…

Рябинин чуть не катался по дивану.

– Мел-мел… ой, простите, Меллер, вы – чудо! – с трудом выговаривал он сквозь смех.

Меллер тоже прыснул:

– Ага, ага! Я ему, соседу любезному, утречком канцелярских кнопок в сапоги насыпал. Он, знаете, сапожищи вонючие в коридоре оставляет. Пускай потешится!

– А вы, Меллер, изверг! – утирая слезы, гоготал Андрей. – Керосину в кашу, да еще и кнопок в сапоги.

– Замечу, это – благородная месть!

– Уделали вы соседа, Меллер, как есть, уделали!

– Как же, уделаешь их. У нас не квартира, а сборище идиотов, жадных и глупых. Возьмем пример с мылом…

– А что с ним стряслось?

– А то и стряслось, что воруют гады-соседи мое мыло из ванной! Сколько ни положи – все сопрут.

– И сколько же вы оставляли? Пуд?

– Да не меньше! Прошлым месяцем купил с получки дюжину кусков и все положил. Назло мерзавцам. И что думаете? Сперли! Всю дюжину. В один день. Растащили, как хомяки зерно из амбара.

Это уже было невыносимо – Андрей залился гомерическим хохотом. Меллер вторил хихиканьем и, хлопая гостя по колену, приговаривал:

– Так-то так, но вы не знаете главного… Слушайте! Ну слушайте же, что зашлись, словно дитя?

– Да? – Андрей умиленно глядел на Меллера и продолжал хихикать.

– Главное в том, что мыльную дюжину я предварительно натер перцем, – хитро подмигнул Меллер. – Ворюги весело промыли свои наглые глазенки, поплакали вдоволь.

– Ай да Меллер, коммунальный вы интриган! – вновь рассмеялся Андрей.

– Меня голыми руками не возьмешь, – серьезно заключил Меллер. – Не смотрите, что я – человек искусства, я на фронтах с девятнадцатого года. Мальчишкой на тачанке при лошадях мотался, затем редактировал полковой листок. Закончил в двадцатом главредом дивизионной газеты. – Меллер задумчиво посмотрел в угол.

– Признаться, я думал, что вы, Наум Оскарович, некое воздушное создание, – удивленно протянул Андрей.

– «Воздушное», может, и правильно, но и на мой короткий век хватило.

– Хорошая школа – фронт? – сощурился Рябинин.

– Нелегкая, но перо мое именно там навострилось. Я ведь в трех серьезных боях участвовал! – гордо ответил Меллер.

– Слушайте, – вспомнил Андрей, – вы мне про картину рассказывали.

– Ах да! – загорелся Меллер. – На следующей неделе смонтирую последние части и закачу премьеру! Вас приглашу непременно.

– О чем фильма?

– О мятежной Вандее и революционных парижских солдатах. С линией любви гвардейца Конвента и крестьянки. Каково?

– Жизненный сюжет, – важно кивнул Андрей. – Взяли за основу Гюго и Бальзака?

– Цапнул и там, и сям, творчески доработал, – небрежно отмахнулся Меллер. – Основное – революционный дух солдат и реакционность крестьян.

– Любопытно взглянуть.

– Увидите, – Меллер поднялся и принялся шарить глазами по комнате, заглянул под диван и вытащил кипу открыток. – Вот, приглашения уже готовы, берите!

Андрей взглянул на открытку:

16 мая 1924 г. состоится просмотр картины тов. Меллера Н.О. ВАНДЕЯ Начало в 19.00 в «Доме художеств». (На один билет выделяется два посадочных места) Дирекция независимой студии «Мотор!»

– Непременно зайду! – с радостью ответил он.

– И правильно сделаете. А сейчас мы пойдем во «Встречу муз», это литературный клуб, где собираются мои собратья по цеху.

«Встреча муз», или «Седло Вельзевула», как величали заведение консервативные интеллигенты, на самом деле было обыкновенным трактиром. На простенькой вывеске значилось «Встреча», а «Муз» добавили от себя сотоварищи Меллера, молодые городские литераторы.

«Музы» расположились на Перекопской улице, в первом этаже двухэтажного дома. Трактир был просторным, деревянным, потускневшим от времени и табачного дыма. Против входа виднелась полукруглая сцена, сооруженная, судя по более свежим, чем все остальное, доскам, недавно.

Гостеприимные двери «Муз» были открыты с восьми утра и до рассветных петухов. Подавали здесь дешевую и грубую пищу: суп из дрянной рыбы и котлеты с морковью. Однако карта вин радовала обилием отечественных и импортных напитков.

Писательская братия похмелялась и завтракала с утра, затем в трактире подъедались мастеровые, а с вечера вновь заходили литераторы и сидели уже до изнеможения.

Вечерами пишущая молодежь читала стихи и отрывки из прозы, вела горячие споры о литературных стилях и формах. Спорили шумно, иногда чуть не доходило до рук. Примирившись, пели песни под гитару или тальянку, будоража пьяными трелями горожан.

Соседние жители поначалу звали милицию, но вскорости и постовым надоело унимать горластую вольницу. «Черт с ними, с „Музами“, – махнул рукой начальник милиции Зотов. – Авось не перестреляются, а перегнешь палку – пропишут в газетах так, что сгоришь со стыда!»

Почтенный отец трех дочерей, Илья Ильич Зотов был стыдлив. Споры, шум, крики и песни, визг «литературных девиц», доносившиеся из трактира, вызывали у обывателей чувство омерзения. «Тьфу, вертеп», – плевался, проходя мимо, добропорядочный мещанин. А тут еще кто-то окрестил трактир «Седлом Вельзевула». Прозвание приклеилось.

Многие хозяева питейных заведений допытывались у владельца «Муз» Степана Никитича Васильчикова, как, мол, он может терпеть творимое безобразие? На что Васильчиков устало отмахивался от коллег: «Пусть их скачут. Попривык я к ним. А и деньги у всех одинаковые – что вам копейку несут, что мне».