Дикое поле

Как московские чиновники — при Лужкове все они носили разномастные кепки, а как Собянин стал с непокрытой головою ходить — так и те шапки поскидывали. А надел бы мэр московский, к примеру, чалму? И эти бы тоже в тюрбаны обрядились. Чурбаны в тюрбанах. Тьфу, смотреть тошно!

Рабство, всеобщее рабство! Вот оно откуда идет-то… нет, не с Орды, не из Сарая — из угодливых, источенных червями чванства и себялюбия душ.

Перед ханами да мурзами князья лебезили, угодничали, а на своих бояр покрикивали, иногда и ударить или за бороду отодрать могли — очень даже часто! Вот он, принцип: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Вертикаль власти, когда каждый более младший начальник — раб и полный холоп чуть более старшего. И так — сверху донизу. Эх, Россия, Россия… Какое там, к черту, демократическое государство? Увы… что-то вот типа Орды…

И все чего-то выгадывали, друг на друга доносили, всем что-то было нужно — ни, боже упаси, для родной земли — исключительно для себя, любимых.

Ак-ханум с Михаилом сидели на лошадях чуть поодаль от золотого шатра, на небольшой возвышенности, так, чтобы хорошо было видно толпу приехавших «в татары» князей и их приближенных. Княжна — да, пожалуй, эту степную красавицу можно было бы именовать и так — подозвала к себе одного из ханских слуг, скорее всего — человека царевича Сартака, неприметного малого в добротном халате и с многозначительной усмешкой на смуглом лице.

— Слушаю, госпожа, — человечек с достоинством поклонился.

— Говори по-русски, — подумав, попросила Ак-ханум. — Расскажи про всех, кого видишь.

— По-русски, так по-русски, — незнакомец согласно кивнул.

Впрочем, это для Ратникова он был незнакомцем, княжна не сочла за труд его представить, а сама называла Алим-бугой. О, этот явно был не простой слуга, скорей — секретарь, помощник какого-нибудь мурзы или даже визиря. И, наверное, христианин — все единоверцы старались при нужде помочь друг другу. Все, кроме великого хана — этот, какую бы веру не исповедовал, стоял как бы над схваткой.

— Князь Владимир Константинович Углицкий со своими людьми, — быстро, почти без акцента, произнес Алим-буга, указывая на длинного нескладного человека с реденькой бородой и в богато украшенной собольими хвостами шапке. Он чем-то напоминал одуванчик, этот князь из далекого Углича — слишком уж худой, длинный, и шапка казалась для него непомерно большой и тяжелой — того и гляди хребет переломиться.

— Спина у него гибкая, — с усмешкой прокомментировал Алим-буга. — Вчера до самой ханши добрался, до Баракчин-хатун. Подарки богатые привез, очень богатые, верно, все свое княжество налогами непомерными разорил, все для того, чтобы тут, в Орде, понравиться, покровительство обрести. Нет, выгод пока никаких не искал, просто заводил дружбу.

Так-так… дружбу, значит… Ратников постарался запомнить: длинный «одуванчик» — углицкий князь Владимир Константинович. Так себе, средней руки князек…

Михаил повернул голову:

— Уважаемый, а о владимирских князьях чего скажешь?

Алим-буга махнул рукой:

— Такие же. Правда, посильнее других. Молодой князь, Искендер — тот еще здесь мало известен. Однако уже многие его уважают — единственного. Хан Бату к нему благоволит, любит, как сына, «тысячу» менгу дал — против немцев. Да и с Сартаком они — не разлей вода. Опасно это! Тут и других влиятельных людей — море.

— Ну уж, — Ратников усмехнулся. — Александр еще не самый главный князь. Батюшка его, Ярослав Всеволодыч, на владимирском столе сидит твердо.

— Ярлык выпросил, потому и сидит, — человек Сартака презрительно сплюнул. — Еще лет шесть назад, до полночного похода, я помню, он в Булгар приезжал, к Кутлу-буге, наместнику, к эмиру Гази Бараджу. Дань зачем-то привез немерянную, хотя еще ни один ханский воин в русских землях не показался. Голову себе обрил в знак покорности — эмир с наместником тому потом долго удивлялись.

— Старый авантюрист. Но ведь ярлык-то выпросил!

— Выпросил, — согласно кивнул Алим-буга. — Но много позже. Дождался, когда родич его, Юрий, великий князь владимирский, на Сити падет, и тут же — к хану. Ну по старшинству — на трон имел право, вот сиятельный хан ему ярлык и пожаловал. Ладно, бог с ним… Вот еще деятели — кланяются. Тот, что с рыжей бородой, — Константин Ярославович, а в расстегнутом кафтане — Василий Всеволодыч. Так себя князишки, не особо. Тоже покровительства ищут.

— Понятно. Не сами по себе в авторитете будут, так хоть через Орду. Всем хан Бату нужен!

— О, не то слово! Глянешь иногда, так и подумаешь: и как же раньше-то русские князья без татар жили? Кому кланялись, у кого защиты просили? Кого старались в своих интересах использовать?

— Кипчаков иногда…

— Кипчаки слишком слабы были. А вот еще, — Алим-буга сухо кивнул на целую толпу в одинаковым червленых плащах. — Ростовские князья, целый выводок. На Ярослава Всеволодыча жаловаться приехали, дурачки. Думают, что-то у них выгорит. Ага, как же! Зря, что ли, Ярослав Всеволодыч башку себе брил? Зря дары хану и ханшам возил? Зря сына своего, Искендера-Александра с царевичем Сартаком знакомил? Э-э, нет, не зря! Так что напрасно ростовские тут что-то ищут… хотя кое-что найдут — князя владимирского соперников уж всяко, кто-нибудь да поддержит. Даже, может быть, и сам великий хан. Так, на всякий случай. Ну, не он, так Берке, Баракчин-хатун или какой-нибудь дальновидный мурза… Вон тот, старый, с седой бородой — князь Василько Ростовский, рядом с ним, на хряка похожий, — Борис Василькович, по его левую руку — Глеб — это все сыновья. А вот чуть позади — племянник, Всеволод, с сыновьями своими — Иваном и Святославом.

— Да-а, — покачал головой Ратников. — Целый выводок. И всяк — своей выгоды ищет, друг дружку утопить норовя. Основной лозунг российских чиновников — умри ты сегодня, а я — завтра.

— Ты это о чем? — Ак-ханум удивленно повернулась в седле.

— Так, о своем, о грустном.

Да уж, грустное было зрелище — эти все жополизы-князья! У себя-то в княжествах их, верно, уважали, поскольку ведь положено князей уважать… а тут… Господи, да нечто ж можно вот так унижаться, совсем о чести забыв и лишь только о личной выгоде помня? Здесь, в Сарае, вон, шеи гнут, улыбаются искательно, а вернутся домой — и не подойдешь! Важные, спесивые, фу-ты ну-ты! Не так кто посмотрит, так и собак велят спустить. А тут они все белые и пушистые. Князья… князюшки… вертикаль власти.

Быдло, самое натуральное быдло!

Ратников вдруг, сам для себя незаметно, о судьбах России задумался. О начальничках, совесть давно потерявших. Вот почему в России, как в средневековой Орде, даже хуже? Да потому что человечек любой, на высокое место назначенный, очень хорошо понимает — почему он туда, на это место, попал. Совсем не потому, что такой умный и знающий (хотя у многих и ум и знания есть, но ведь вовсе не в этом дело!), нет, не поэтому. А благодаря ленивому шевелению еще большего начальничка пальчика. И прекрасно этот, новоназначенный, знает: чуть что не так, чуть какое непокорство — высший начальник снова пальчиком шевельнет этак слегка… И покатиться головенка в кусты! Запросто! Оттого все начальнички — словно зайцы. И оттого они, сердечные, маются, ведь сами-то понимают прекрасно — кто такие есть и почему в этом кресле сидят. А хотят — хотят! — казаться людьми большими, значимыми и, вроде как бы сами по себе, вроде как бы с другими большими шишками на равных, а над обычными людьми уж куда как выше! Оттого и желание пыль в глаза пустить, мигалки эти, лимузины блестящие. Нормальному, совестливому, знающему и себя ценящему человеку ничего этого не надо, а вот какой-нибудь не шибко умной, но хитрой, жестокой и алчной бессовестной тварюшке, в начальственное креслице мановением чужой десницы задницей чугунной усевшейся, без мигалок, лимузинов, вип-залов — никак! Потому что без всего этого ощущение власти уйдет, испарится, и останется «голый король» — никому не нужное дрожащее быдло. Оно так рано или поздно и случится, и те, кто не слишком уж глуп, это тоже хорошо понимают (не по Сеньке шапка!), а потому и спешат воровать, брать откаты, законы для себя любимых придумывать… Орда! Что уж тут скажешь? Орда…