Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.

– Ваше Императорское Величество?

– Ничего-ничего, сидите, это я презабавнейший анекдот вспомнил. Из Плутарха, – с трудом сдерживаю рвущийся наружу смех.

Как не смеяться – представляю лица учёных историков из будущего, если бы они смогли прочитать, что Павел Первый вечером перед своей смертью обозвал графа Палена фашистом и колбасником. Жаль не смогут. Хорошая шутка, Мишке расскажу, оценит.

– И всё же позвольте…

– Не позволю! – грозный окрик, вырвавшийся сам собою, казалось отбросил Александра. Приборы звякнули, на скатерти появился ярко-алый отпечаток ладони. – Сидеть, сказал!

Эх, хорошо быть самодуром! Кабы не упорно ползущие слухи о моей скорбности на голову, так и совсем прекрасно. И вообще… никакая помещичья сволочь не смеет указывать коммунисту, что ему можно делать, а что нельзя. Тем более если этот коммунист на должности императора. Дождётесь! Коли уж так получается изменять сны – хлопну дверью напоследок. Тем более с настоящим Павлом не по-человечески выходит – я-то проснусь, а ему оставаться. Недолго оставаться, пока не задушат. Не брошу товарища в беде.

– Всё, свободны оба! – их высочества с готовностью подскакивают, срывая салфетки. – Но завтра поутру извольте явиться для серьёзной беседы.

О чём говорю, какое поутру? До утра ещё ни разу не доживал. Ладно, разберёмся. Чему быть, того не миновать!

Высокие двухстворчатые двери распахнулись сами собой, едва только подошёл. В щёлку подсматривали, ироды? Лакеи по сторонам застыли в почтительном поклоне – не иначе свинцовые грузы сзади для равновесия подвешивают, нормальный человек давно бы кувыркнулся головой вперёд. Эти же как игрушки-неваляшки. Если задержаться, час так простоят?

Молоденький офицер с восторженным лицом только что выпущенного из училища младшего политрука и в мундире флигель-адъютанта вытянулся во фрунт. Орёл, как есть орел, разве что не двуглавый. И это плохо. В том смысле плохо, что такие энтузиасты голову кладут в первые пять-десять минут первого же боя. С двумя дольше бы прожил.

– Кто таков?

– Лейб-гвардии Семёновского полка прапорщик Бенкендорф, Ваше Императорское Величество!

И тут одни немцы. Ей-богу, если сейчас ещё окажется, что он Фриц Карлович, непременно прикажу расстрелять без всякого трибунала, руководствуясь токмо чувством пролетарской справедливости.

– Бенкендорф, говоришь? А по батюшке?

– Александр Христофорович, Ваше Императорское Величество!

– Ну полно тебе, братец, не ори так, как есть оглушил. А не ты ли, прапорщик, Пушкина угнетал?

– Не могу знать!

Ну вот, ни с того ни с чего насел на человека. Может быть, это совсем другой Бенкендорф? Вполне могу ошибаться, так как ещё не вполне разобрался в воспоминаниях настоящего Павла Первого. Ага, а я, получается, поддельный?

– А что ты вообще знаешь, милок?

Флигель-адъютант побледнел и стиснул рукоять шпаги. Покосился с опаской на лакеев и прошептал, почти не шевеля губами:

– Разрешите доложить наедине, Ваше Величество?

– Изволь, – тьфу, старорежимные словечки так и лезут. – Так проводи меня.

– Соблаговолите Николаю Павловичу покойной ночи пожелать?

В груди всколыхнулось и потеплело – дома тоже Колька остался, на Покров в аккурат десять годков исполнится. Здешнему поменьше, больше чем вдвое поменьше. И вообще, расплодился я тут неимоверно, как будто другого занятия и не было. Память подсказывает – действительно не было. Или солдатиков по плацу гоняй, или горькую пей, или чпокайся. От второго матушка уберегла (старая жирная ведьма, чтоб ей на том свете сковородка погорячее досталась!), первому и третьему занятию мог предаваться невозбранно. Вот и предавался…

Предлагают навестить сына? А почему бы и нет?

– Ведите, прапорщик, – милостиво киваю, и окрылённый флигель-адъютант лично распахивает следующую дверь.

Интересно, как можно жить во дворце, где все комнаты проходные? Надеюсь, моя спальня будет отдельной? Опять подсказка – зря надеюсь, там ещё есть вход в покои императрицы. А если… хм… ладно, разберёмся на месте.

Детская встретила грохотом сражения, летающими ядрами, с успехом заменяемыми подушками, атакой кирасир на игрушечных лошадках, и криками няньки, судя по бестолковости и общей глупости, изображающей австрийского фельдмаршала. Впечатление подтверждал и усиливал её забавный шотландский акцент, ставший ещё более заметным с появлением на пороге моего величества. Впрочем, долго разглагольствовать у мисс (или миссис? или, вообще, леди?) не получилось – ловко брошенная думка свернула пышный парик на нос, а куда-то в область ретирадной части воткнулась деревянная шпага, направленная детской, но твёрдой и уверенной рукой.

– Папа, я убил вражеского генерала!

Поверженный оружием Николая противник не разделял восторгов юного кавалериста, но и выказывать недовольство не решался. Да, пусть помолчит, раз заколота в задницу! Не то осерчаю… и на Соловки, как пособницу английского империализма.

– Сударыня, Вы свободны. Пока свободны.

Не знаю, что она услышала в моём голосе, но тут же её кровь отхлынула от раскрасневшегося даже под толстым слоем белил лица, и дама сомлела. Да что там, натурально хлопнулась в обморок. Никакого уважения к монарху!

– Поручик, воды!

– Будет исполнено, Ваше…

Не договорил, убежал. А почему такой радостный и цветущий, будто клумба перед Домом Культуры речников?

– Вот, Ваше Императорское Величество! – протягивает кувшин, а сам смотрит с вопросом и ожиданием.

– Поручик, – повторил с нажимом. Не признавать же свою оговорку? – Вода нужна не мне, а ей. Хотя постой… бездыханная мадам разговору не помешает?

– Никак нет, Ваше…

– Спокойнее, юноша, спокойнее. Давай уж по-простому, без титулования…

Не верит.

– Ну?

– Государь?

– Вот так-то оно получше. И покороче. А тётку всё равно отнеси куда-нибудь… э-э-э… куда-нибудь.

– Простите, государь, но это не моя тётка.

Да, молод офицерик и жизни не знает. Сюда бы товарища капитана Алымова – живо бы разъяснил немчуре всю его родословную, особенно по женской линии.

– Выполнять! Вытравлю моду с царём спорить! Без трибунала в штрафную роту закатаю!

Покуда новоиспечённый поручик уносит няньку, можно собраться с мыслями. Можно, но не дают – Мишка ухватился за орденскую ленту и тянет её, настойчиво просясь на руки, а Николай вскинул деревянную шпагу в воинском салюте:

– Bonsoir, papa!

– Коленька, – стараюсь, чтобы голос звучал строго, но мягко. – Негоже приветствовать своего отца и государя на языке противника.

Мальчик смутился и пролепетал:

– Доброго вечера, папа, – потом оживился. – А можно, ты тогда велишь всех учителей прогнать?

– Зачем же так?

– Но ведь все чужие языки – вражеские?

Вот оно как! Совсем малец, а выводы делает весьма правильные и полезные. Но не во всём правильные.

– Поди-ка сюда! – присаживаюсь на низенькую софу, и дети с готовностью и охотой лезут ко мне на колени. – Нешто неучем хочешь жить?

– Я хочу царём, как ты! – насупился было Николай. – А почему тебя Павлом Первым зовут?

– Ну… в нашем роду с таким именем до меня никого не было.

– А с моим?

– Тоже.

– Значит буду Николаем Первым! Но сначала генералом и фельдмаршалом.

– А скажи, любезный мой генерал-фельдмаршал, как же не зная языков пленных допрашивать?

Коля задумался, упрямо сжав пухлые губы, и объявил:

– На английский, французский да немецкий согласен. А турецкий не буду! Какие же из них враги, коли их только ленивый не бьёт?

Миша заёрзал, полностью соглашаясь со старшим братом, и попросил:

– Кази каску!

– Сказку рассказать? Какую же?

– Стласную.

Появившийся Бенкендорф деликатно предложил:

– Принести няньку обратно, государь?

– Не нужно, сам расскажу.

У поручика удивлённо взлетели брови – видимо репутация сумасшедшего царя получила новое подтверждение и ещё более упрочилась.