В третью стражу (СИ)

— Как дела, Майкл? — вежливо кивнул головой гладко выбритый молодой человек с зачёсанными назад волосами.

— Благодарю вас, Рэндольф, — ответил Гринвуд, — жаловаться не на что.

— Как здоровье вашего отца, дорогой Рэндольф? — поинтересовался сэр Энтони, — Надеюсь, испанский климат идёт ему на пользу?

— В последнем письме он писал, что чувствует себя великолепно, — подтвердил молодой джентльмен, — Барселона очень красивый город, хотя, по его мнению, несколько шумный.

    «Интересно, а в Барселоне тоже идет дождь?»

— Не забудьте передать ему мои наилучшие пожелания, — широко улыбнулся майор.

— Разумеется, сэр Энтони. Сразу, как только он вернётся в Англию. Если вы не возражаете, джентльмены, я вас оставлю. — Рэндольф встал, поклонился и, четко повернувшись через левое плечо, ушел по коридору.

Майор секунду смотрел ему вслед, потом коротко взглянул на Гринвуда, и вернулся к своему чаю. Размешал ложечкой сахар в чашке — сначала против, а затем по часовой стрелке, и снова поднял взгляд на собеседника.

— По моему мнению, дорогой Майкл, вы пишете лучше, чем ваш Итонский однокашник, — сэр Энтони развернул на столике газету, — ваша статья о разочаровании английской молодёжи в политике Британии наводит на интересные мысли. «Студенты британских университетов, — процитировал он, — стали рассуждать не о том, падёт ли капитализм, а о том, когда и как это произойдёт». Вы действительно считаете, что нынешний Кембридж стал рассадником коммунизма?

Вряд ли сэра Энтони действительно беспокоил этот вопрос. Скорее, он просто выбрал очередную тему для дискуссии. С тем же успехом это могла быть дискуссия на тему «Что важнее: философия Маркса и Спенсера или сеть магазинов Маркс и Спенсер». И, разумеется, это не было шуткой. В худшем случае, это была гимнастика ума, но, возможно, и гораздо больше, как и случилось во время дискуссии, возникшей как бы совершенно случайно в клубе на прошлой неделе. Ведь при всей абсурдности темы — аргументы в споре должны были быть настоящими — честная игра превыше всего. Кажется, в конце концов, победу одержали магазины — точно в соответствии с соображениями Маркса о примате бытия над сознанием и Спенсера о социальном дарвинизме.

— Всё не настолько плохо, сэр Энтони. Прошу вас, обратите внимание, что я употребил в своей статье слово «некоторые». Но, увы, недавний кризис и беспринципность некоторых наших правительств показали уязвимость капиталистической системы. Боюсь что, — Майкл подчеркнул пальцем абзац в газете, — в Кембридже, и не только в нём, уже действуют коммунистические ячейки, и только вопрос времени, когда с ними установят связь их иностранные «tovarishchy». А, учитывая, что именно выпускники подобных учебных заведений пополняют состав британской администрации… — он грустно улыбнулся и развёл руками.

— Несколько пессимистический взгляд на вещи, дорогой Майкл. Хотя это, скорее, забота наших коллег из Пятой Секции [14]. А дело мистера Си [15] и наше — информировать Правительство Его Величества об угрозах Империи, исходящих из-за рубежа, — Майкл насторожился, похоже, сейчас он получит очередное задание, — и вот здесь у нас возникли некоторые изменения.

— Изменения? — не дождавшись окончания паузы, задал вопрос Гринвуд, — Британия теперь подружилась с Коминтерном?

— Скажем так, — майор всегда излагал свои мысли предельно осторожно, — появилось мнение, весьма обоснованное мнение, некоторых ДОСТАТОЧНО серьёзных лиц, — он повернул голову в том направлении, куда удалился младший Черчилль, — что пока мы высматривали нашествие так называемых «обезьян-бабуинов», возникла опасность со стороны «гуннов».

Судя по лексикону [16], сэр Энтони имел беседы не только с сыном, но и с отцом. Вероятно, — подумал Майкл, сохраняя «poker face» [17] — они встречались, когда начались разговоры о возвращении Черчилля в правительство.

«Это стоит отметить на будущее», — подумал Майкл.

— Существуют опасения, что германский канцлер Гитлер трактует термин «Возрождение Германии» слишком широко. В частности, в плане возрождения её военной мощи. И если правительство это прозевает, Британия может оказаться не столько субъектом, сколько объектом европейской политики. И этого бы мистер Си никоим образом не хотел допустить.

Майор замолчал и неторопливо начал пить чай. Майкл откинулся в кресле.

— Прошу прощения, сэр, я хотел бы прямо спросить, какова будет в этой ситуации моя миссия?

— Вы, Майкл, великолепный журналист. — Сэр Энтони чуть кивнул, поставив чашку на стол, непонятно: кивок этот относился к чаю или к Майклу.

Майкл на всякий случай «благодарно» улыбнулся, пусть даже — «я рад, что вам понравился чай», но и майор вряд ли приняв этот скромный жест за чистую монету, продолжил:

— И редакция «Дэйли Мэйл» наверняка заинтересуется вашей идеей цикла статей об англо-голландских экономических связях. Ну а если во время вашего пребывания в Амстердаме вы выясните кое-что (а ещё лучше и не только кое-что) для нас с мистером Си о связях германо-голландских (и не только экономических), это бы очень нам помогло.

А, старый лис! Не сказал «мы были бы благодарны»! Хотя при таком-то более чем скромном финансировании, о чём он сам твердит при каждом удобном случае…

— Так, когда вы собираетесь посетить Амстердам, дорогой Майкл? — глаза сэра Энтони неожиданно стали холодными, а взгляд — жестким. Не изменился только голос. Очень добродушный голос, можно сказать, расслабленный.

— Я планирую встретить там Новый Год.

    Через минуту он встал, коротко поклонился своему старшему собеседнику и плавно — не демонстрируя офицерской выправки, а лишь показывая свою спортивность — повернулся и направился к выходу.

В коридоре лондонского клуба «White's» царил традиционный полумрак…

Из газет:

В начале года английский кабинет, без сомнения, будет обновлён…

Итало-эфиопский конфликт и международный кризис…

Убийства и аресты антифашистов ширятся в Германии…

(3)

(Германия, Германия превыше всего, Превыше всего на свете. От Мааса до Мемеля, От Этча до Бельта!)

Солнце, искрящийся снег, темные силуэты сосен, и вечные горы, напоминающие… что жизнь быстротечна. Она лишь сон, красивый или не очень, приятный или нет.

А какой сон приснился мне? — Вильда не хотела признавать, что, возможно, ей снится унылый неинтересный сон про женщину, которая мечтала взлететь, как птица, но обнаружила себя «на кухне, в кирхе, и в детской». Увы, но такова правда жизни, неоднократно описанная в прозе и в стихах, пропетая с амвона, подкрепленная розгами строгой фрау Линцшер и растолкованная ласковыми ну-ну-ну «милой мутер». Нет ничего удивительного в том, что идея не просто носится в германском воздухе, она сам этот воздух… суть… идея земли и крови. Куда от этого бежать, если романтический Gestalt [18] «Великой Женственности» растворен не только в стихах божественного Гёте, но и в великолепных, как пенящееся шампанское, строках изумительного, хоть и запрещенного нынче, Гейне?

Мысль получилась красивая. Художественная, как все еще говорили иногда в салонах Мюнхена. Но главное, мысль эта понравилась самой Вильде.