Пилот штрафной эскадрильи

– Все равно муторно на душе.

– Э, Сергей Иванович! Не все сразу. Молодые да неопытные ведомые – самый лакомый кусок для «мессеров». Кто зазевался, варежку разинул, того на первом-втором вылете сбивают. А ты вон – живой и здоровый, стало быть, осторожен и осмотрителен. Значит, и воевать будешь долго. Попомни мои слова!

Михаил приободрился. К тому, что его называют Сергеем, он уже привык. Что поделаешь, если приходится жить по чужим документам!

После обеда небо затянуло низкими тучами, поднялся ветер, неся поземку. Полеты отменили.

Молодые летчики где-то на окраине Узловой нашли самогон, выпили и устроили спор, едва не перешедший в драку. Понятное дело – молодую горячую кровь взбодрили алкоголем. Михаил и Лешка Сипягин – тоже ведомый – разняли парней.

– Вы что, сдурели? Пить не умеете? С немцами драться надо, а не со своими. Не дай бог, до политрука или особиста дойдет слушок – посидите еще на гауптвахте.

Ссору замяли и улеглись спать. Думали, что все прошло. И что самое интересное – политрук все-таки как-то прознал. Посторонних в землянке не было, только свои пилоты. Но, видимо, нашелся-таки стукачок, доложил. Поскольку утром после завтрака, когда Михаил осматривал самолет на стоянке, к нему подошел политрук. Он отозвал Михаила в сторонку и, раскрыв портсигар, предложил закурить.

– Не курю я, товарищ политрук, – улыбнулся Михаил.

– Да-да, как-то запамятовал я. Как дела, как настрой?

– Настрой самый что ни на есть боевой.

– Так что там у вас в землянке произошло?

– Когда? – Михаил решил прикинуться дурачком.

– Вчера вечером.

– Ничего. Обсудили положения на фронтах и спать легли.

– И ты никого не разнимал?

– Не было такого.

Политрук выбросил недокуренную папиросу.

– Неправда, Сережа. – Политрук гнул свою линию. – А самогон пили?

– Немного было – фронтовые сто грамм.

– Это же моральное разложение! – вспылил политрук.

– А как же приказ наркома – на фронте участвующим в боевых действиях положено сто грамм водки.

– Так ведь вы уже норму свою выбрали – вчера.

– Погоды не было, полеты отменили.

– Не хочешь, значит, правду сказать представителю партии?

– Я все сказал как на духу – даже про самогон.

Политрук потоптался немного и ушел.

Из-за самолета вынырнул Тимофей.

– Чего политрук хотел?

– Допытывался про самогон.

– Ты поосторожнее с ним.

Чувствовалось, что механик знает о политруке больше, но говорить опасается. Не настолько еще они узнали друг друга, механик и пилот, чтобы откровенничать. Вот и о споре уже кто-то донес. И подозрений у Михаила ни на кого нет, все свои пилоты. Однако же выводы для себя он сделал – впредь надо быть осторожнее. Какая-то сволочь выслужиться перед начальством хочет. Только ведь уважение товарищей да ордена в бою зарабатываются потом и кровью, а не наушничеством.

Механики начали заводить моторы, уже подогретые паяльными лампами. Морозы этой осенью ударили рано – в начале ноября. Сначала слабенькие, но с каждым днем крепчающие. Техобслуге пришлось туго – у механиков, мотористов, техников и оружейников пальцы прилипали к железу.

Михаил со злорадством подумал о немцах. Да что немцы – пусть хоть повымерзнут все. Масло в амортизаторах стоек шасси до того густело от мороза, что на взлете самолет трясло немилосердно, даже показания приборов считать невозможно было.

Неожиданно хлопнула ракетница, и в небо взмыла желтая ракета. Готовность № 1.

– Тимофей, как самолет?

– К вылету готов, прогрет.

Механик помог ему застегнуть лямки парашюта. Михаил устроился в кабине поудобнее, застегнул поясной ремень. Фонарь кабины открыт, двигатель молотит на холостых оборотах.

Что случилось, почему не собрали заранее, как это всегда бывает перед вылетом, почему не объяснили задачу?

Взлетела зеленая ракета. Истребители второй эскадрильи стали выруливать со стоянок.

Михаил дождался, когда мимо него, подпрыгивая на снежных кочках, прокатился самолет Ильи, дал газ и вырулил. Не видно ни черта! Самолет Остапенко воздушной струей от винта поднял снежный вихрь. Михаил притормозил. Но вот Илья вырулил на ВПП, дал газ; Михаил, не медля, тоже.

Самолеты поднялись в небо и стали набирать высоту. Михаил пристроился за ведущим. «Может, хотя бы ведущих – командиров звеньев – поставили в известность?» – подумал пилот.

Вот уже три тысячи метров; легкая морозная дымка и ни облачка. Это хорошо – «мессеры» не кинутся внезапно из засады.

Ближе к линии фронта Михаил заметил идущую немного ниже группу наших штурмовиков Ил-2. «Ага, вот кого сопровождать будем», – отметил он про себя.

Над передовой штурмовики снизились, из-под крыльев их вырвались длинные языки пламени, и на немецкие позиции обрушились реактивные снаряды.

Михаил в первый раз увидел применение этого оружия и потому был удивлен – даже поражен.

Снаряды рвались на вражеских позициях кучно, рядом. Казалось – вздыбилась сама земля. Мощь!

Штурмовики развернулись и начали бомбить.

Только теперь немцы очухались, пришли в себя и открыли зенитный огонь. Особенно активно стрелял «эрликон» с опушки леса, в полукилометре от передовой. Его и решил подавить Остапенко.

Позиция зенитчиков была отлично видна сверху.

Ведущий спикировал, Михаил – за ним. От самолета Ильи потянулись вниз пушечные трассы. Михаил тоже нажал на гашетки. Зенитка замолчала.

Остапенко, а за ним и Михаил сделали крутой вираж, набрали высоту. И очень вовремя, поскольку вдали появились «мессеры», вызванные пехотой по рации.

А штурмовики продолжали свою боевую работу, поливая пушечным огнем окопы и траншеи. И пока штурмовики «работали», подпускать к ним истребители врага было никак нельзя.

Четверка Яков бросилась навстречу немцам, а Остапенко с Михаилом остались со штурмовиками – на случай, если кто-то из немцев прорвется.

Со стороны бой истребителей был хорошо виден. Как хотелось Михаилу принять участие в бою, направить свой самолет туда, в самую гущу схватки. Но приказ нарушить нельзя, бросить ведущего – тем более. Михаил понимал, что такие же чувства испытывал Илья.

От места схватки истребителей вырвался один «мессер» и со снижением ринулся к штурмовикам. Но Остапенко был начеку, тут же перевел истребитель в пикирование. Михаил не отставал.

Самолеты быстро сближались под крутыми углами. Четыреста метров, триста!

Илья открыл огонь. К немцу потянулись огненные трассы. Рано, очень рано он это сделал – далеко. Но Михаил понял ведущего – Илья хотел отпугнуть немца. Ведь их задача – в первую очередь уберечь штурмовики, а не увеличивать личный счет сбитых самолетов.

Но немец попался упрямый, он так и пер к штурмовикам. Достать его в пикировании было уже невозможно. Пара сделала переворот через крыло и стала догонять немца.

Стрелять пришлось сразу, издалека, потому как при пикировании наши Яки догнать «мессера» не могли.

Михаил чуть двинул педалью, уводя свой истребитель немного в сторону от самолета Ильи, и тоже открыл огонь. Трассы пролетали совсем рядом с фашистским истребителем – то чуть выше, то по сторонам. И немец не выдержал. Уходя от штурмовиков, он заложил крутой вираж, задрал нос в кабрировании и полез вверх. А-а! Ошибся немец! Мало того что при наборе высоты Як превосходил немецкий истребитель в скороподъемности, – предел высоты Яков изначально был выше метров на двести.

Яки задымили моторами на форсаже и быстро сблизились. Оба – Илья и Михаил – огонь открыли почти одновременно. Было видно, как по фюзеляжу «мессера» пробежали искорки от попадания пуль и снарядов.

Немец потерял скорость, свалился на крыло и стал беспорядочно падать. Смотреть, как он врежется в землю, времени не было.

Илья, набирая высоту, направил свой самолет к группе штурмовиков. Михаил следовал за ним, как привязанный.

Но штурмовики уже закончили обработку переднего края. Вытянувшись в колонну, они направились в наш тыл. Пара сопроводила их немного, но потом Илы отвернули к своему аэродрому, качнув на прощание крыльями. Звено Остапенко направилось к своему. Горючего оставалось на пятнадцать минут полета.