Чужие крылья – 2

Мессершмитт появился в прицеле очень эффектно, спустя буквально пол секунды. Он сам влетел в выпущенную по курсу его полета пушечную трассу и когда Виктор увидел его снова, на нем как раз плясали огоньки разрывов осколочных снарядов. Такой привет оказался для вражеского летчика весьма неприятным и неожиданным, его самолет замер, а потом начал валиться на крыло, словно пытаясь уйти в вираж.

Чувствуя, что еще секунда и его Як станет неуправляемым, Саблин дал еще одну очередь, чуть ли не в упор. Попадания пришлись в правое крыло мессершмитта, вражеская машина вздрогнула, и тут он увидел, как пораженное крыло неожиданно оторвалось. Немецкий истребитель еще долю секунды так и летел, без одной плоскости, но вдруг резко крутнулся через оставшееся крыло и закувыркался вниз. Это было настолько неожиданно, что Виктор некоторое время растерянно хлопал глазами, не веря тому, что только что увидел. Он даже хотел посмотреть падение сбитого им самолета, но Як уже не реагировал на ручку управления. Мотор его истребителя работал на полную мощность, однако машина бессильно застыла без скорости, медленно опуская нос. Спохватившись, он быстро убрал посадочные щитки, и истребитель клюнул вниз, разгоняясь. Это случилось более чем вовремя — сзади приближался мессер, и Виктору стоило больших трудов увернуться от его атаки. В районе аэродрома поднималось пыльное облако, и он засмеялся, глядя как немецкий летчик поднимает свой истребитель вверх для новой атаки. Он вдруг понял, что совершенно не боится ни этого летчика, ни его красивого хищного самолета с крестами. Виктор стал четко уверен, что если немец сейчас продолжит бой, то он его собьёт.

Вражеский летчик бой продолжил. Он атаковал снова и снова, словно в исступлении, не замечая, что давно растерял весь свой запас высоты и скорости. Спохватился он только тогда, когда Виктор сам сел ему на хвост. Тогда за мессершмиттом потянулся темный след форсажа, и тот, опустив нос к земле, принялся удирать. Саблин пытался стрелять ему вслед, благо расстояние позволяло, но пушка, выплюнув один снаряд, замолчала, он расстрелял весь боезапас. Трассер пролетел в каком-то полуметре выше вражеского самолета, и Виктору оставалось грустно наблюдать, как уменьшается в прицеле его силуэт. Стало обидно — он мысленно уже сбил еще и этот самолет и ходил в героях.

Неожиданно слева, очень близко, показался Як и принялся длинными очередями лупить вдогон улепетывающему мессершмитту. Судя по номеру на борту, это был Як Лукьянова, и Виктор испытал легкий укол ревности — он фактически выиграл бой, а плодами победы будут пользоваться другие. Впрочем, стрелял Лукьянов неважно, трассы все время проходили в стороне от мессершмитта, а расстояние увеличивалось все сильнее. Тем сильнее было удивление Виктора, когда у мессершмитта вдруг исчез сплошной круг винта и стали видны мелькающие лопасти. Они быстро стали нагонять немецкий истребитель, только Лукьянов почему-то уже не стрелял. Немец вдруг свалил свой самолет на крыло и скользнул к земле. Разогнанные, они с Лукьяновым проскочили вверх над планирующим вражеским самолетом, а когда развернулись, тот уже скользил по земле, поднимая огромное облако пыли…

После посадки Виктору стало ясно, почему так долго ждал вылета наших истребителей. Сначала, заходя на глиссаду, он увидел густой дым костра за пределами летного поля, но подумал, что это один из сбитых ими мессеров. Обломки мало походили на обломки мессера, но Виктор не сразу придал этому значение. Озадачился он только когда увидел лежащий возле самого посадочного „Т“ Як. Истребитель лежал на спине, вверх торчала одинокая „нога“ шасси, толпился народ. Это был точно не Дорохов — он отсюда видел лежащий на поле самолет майора, значит это кто-то из его однополчан. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии.

Жорка привычно запрыгнул на крыло и Виктор порулил на свое место на стоянке. Когда он выбрался из кабины, то увидел в глазах своего техника смесь страха и восторга. Он хлопнул Жорку по плечу, чувствуя противную дрожь в ногах огляделся.

Неподалеку горел бензовоз. Громадный столб дыма поднимался вверх, по краям черного выжженного круга горела трава и несколько солдат из БАО пытались ее тушить. В районе КП была какая-то нездоровая возня, слышались крики, куда-то неслись люди с носилками. После напряжения воздушного боя вся эта земная суета казалась какой-то глупой, непонятной.

Он вспомнил лежащий вверх ногами як и спросил:

— А кто там, у старта, плюхнулся?

Страх в глазах у техника усилился.

— Взлетали Евсеев и Шишкин. Евсеев первый был, он прыгнуть успел, я парашют видел, — Жорка отвел глаза и тихо прошептал, — а Шишкина на взлете расстреляли.

Так быстро на такую дистанцию Виктор еще не бегал никогда. До старта было больше километра, но он махом преодолел это расстояние. Однако, не добежав метров двести, по позам и жестам однополчан обступивших Як, догадался, что уже можно не спешить, все было кончено. Но он все равно бежал словно наскипидаренный, не обращая внимания на готовое разорвать грудь сердце и задыхающиеся легкие. Надеялся, что глаза его обманывают.

Глаза не обманули.

Игорь лежал на спине, на заалевшем щелке распустившегося парашюта, маленький, грязный, ощеривший окровавленные зубы в скорбной ухмылке. Можно было бы подумать, что он живой, только Шишкин не дышал, да и крови на парашют из-под него натекло очень много. Виктор почувствовал, будто его ударили под дых. Удушье сдавило ему горло, и, чтобы легче было дышать, он рванул ворот гимнастерки, не замечая, как разлетелись пуговицы.

Он упал возле Игоря на колени и замер, тихо покачиваясь. К горлу подкатил ком, а в глазах потемнело от обиды и величайшей несправедливости, окружающий мир почему-то вдруг стал расплываться. Он вдруг вспомнил, как они с Игорем радовались, когда стали курсантами школы пилотов — истребителей. Это было бесконечно давно. Это было настолько давно, что казалось ненастоящим, словно красивый сон, такой же сон, как и вся его жизнь в будущем. Он только сейчас понял, как была прекрасна вся его довоенная прошлая и будущая жизнь. Там все было впереди, там не нужно было так часто передавать жуткую боль утраты близких. Виктор стоял на коленях и глаза у него были мокрые от слез.

В чувство его привел чей-то голос. Голос этот сперва бубнил где-то на краю сознания, фоном, совершенно не воспринимаясь. Сначала Виктор его игнорировал, но голос был настырен, он бубнил и бубнил, щедро разливая слова. Слова были странно знакомыми, они говорили о чем-то важном, что могло иметь значение, Виктор не хотел слушать, но некоторые фразы все-таки оседали в голове:

— Один снаряд… сквозь бронеспинку… был бы фугас, а этот… перевернулся… пришлось подкапывать… прямо в спину…

Игорь был мертв. Можно было рыдать, рвать на себе волосы, заламывать руки, но в этом не было никакого смысла, Игорь все равно был мертв. Нужно было просто осознать этот факт и жить дальше. Саблин потер виски, пытаясь вспомнить только что мелькнувшую мысль. Мысль эта казалась очень важной и своевременной, вот только в голове, заслоняя все, крутилось только что услышанное „Прямо в спину“.

— Что в спину? — тупо спросил он, — кому?

— Дык Шишкину-то, я же только что говорил, — снова раздался бубнящий голос. Как оказалось, голос принадлежал бывшему технику Хашимова — Шульге. Тот удивленно посмотрел на Саблина и принялся повторять.

— Он как раз разбегаться начал и тут мессер двухмоторный сзади выскочил и давай стрелять. А Як дальше едет, не горит. Мы думали, что все хорошо, немец промазал, только вот Игорь все не взлетает и не взлетает, а потом и вовсе перевернулся. Пока прибежали, пока подкопали — там фонарь раздавило, а Шишкин умер уже. Я в кабину смотрел — там только одна пробоина в бронеспинке. Прямо между лопаток. Был бы снаряд фугасный, наверное, и обошлось, а так… — Техник немного помолчал, выжидающе посматривая на Виктора, а потом продолжил, — А Евсеев успел взлететь. Метров, наверное, триста высоты набрал, а тут ему сзади другой мессер как дал. Так он сразу загорелся, но успел выпрыгнуть. Да вон, его уже в лазарет везут — Шульга показал рукой на пылящую по аэродрому полуторку.