Ниже ада

Как же здорово ощущать, что ты вновь свободен (гм, несколько двусмысленно получилось — свободен в камере!), но все равно лучше, чем пребывать в наручниках.

Потирая затекшие запястья, мы стали рассматривать наше узилище. Да, по сравнению с теми камерами, что периодически показывали в многочисленных криминальных фильмах, нам достался настоящий дворец! Комната общей площадью метров в пятнадцать, с двухъярусными нарами по одной стене, стол с широкой скамьей у другой, «параша» в виде ржавого погнутого ведра возле двери, небольшое оконце, забранное решеткой, и пара тусклых лампочек в сетчатых кожухах под потолком. И никаких тебе многочисленных обитателей, что желают проверить нас «на вшивость».

Вновь скрипнуло открывающееся окошко, и нам вручили стопку желтоватой бумаги и пару чиненных-перечиненных карандашей.

— «Красный Восток»! — прочитал название на своем Андрюха и засмеялся. — Видал, Лехинс, а я думал, что так только пиво называется! — Я подивился спокойствию своего приятеля. А он не унимался: — Ну-ка, расскажи, чудик, что ты за цирк перед полканом устроил — чего это тебе так в камеру захотелось?

Мое объяснение заставило его удивленно покачать головой.

— Вот, блин! Нарвались на неврастеника! — задумчиво сказал он. — Но сдается мне, что про Наумова он ничего не знает! Иначе разговаривал бы по-другому! И рюкзаком этим не тыкал! Пацан нас сдал, однозначно! С-с-сука!

— Что же это за пацаны-то такие? — я потер то место на груди, куда упирался замызганный мальчишеский палец. — Повесили ярлык — крапленый, крапленый!

— Н-да… пацаны странные! — кивнул Подрывник. — Ты видел, что второй делал?

— Что-то в крови рисовал! — я даже сплюнул, вспомнив это зрелище. — Это не дети, это просто уроды какие-то!

— Вы не совсем правы, юноша, — из полумрака нижнего яруса нар показался, словно чертик из табакерки, полноватый мужчина лет сорока, с длинными седыми волосами, беспорядочно лежавшими на широких плечах. На нем был серый костюм в «елочку», в котором ходило на работу последнее поколение ИТР. Когда-то вполне приличный, сейчас костюм был безнадежно измят и покрыт сальными пятнами. Незамеченный нами сиделец с кряхтением опустил ноги с топчана и нагнулся, ища рукой свою обувь. Она оказалась парой растоптанных тяжеловесных ботинок с широким носом, без шнурков. Мужчина натянул их, встал и с наслаждением потянулся, разминаясь. Он неторопливо прошелся по камере и присел на скамью. — Более правильным было бы назвать этих несчастных детей мутантами!

— А вы, собственно, кто такой? — отмер Подрывник. Меня, если честно, тоже весьма интересовал этот вопрос.

— Разве я не представился? — задумался незнакомец, потирая лоб. Мы дружно качнули головами. — Странно, — задумчиво вытянул губы трубочкой мужчина, — хотя… Хорошо, извольте — Павел Алексеевич Феклистов, доктор физико-математических наук, бывший профессор Грозненского государственного университета, а ныне бомж, — последнее слово прозвучало настолько буднично и привычно, что для меня сразу стало ясно — человек давно свыкся со своим «статусом» и не испытывает ровным счетом никаких отрицательных эмоций по этому поводу.

— О, Степан номер два! — засмеялся Андрюха. — До чего же мне везет на встречи именно с бомжами в этом городишке! — Феклистов непонимающе уставился на него, явно ожидая, что Подрывник как-то разъяснит свои слова. Но тот лишь качал головой и кривил губы в саркастической улыбке. Вот так всегда — самое «сладкое» падает на мои натруженные плечи!

Я вздохнул и присел на скамью рядом с бывшим ученым. Мысли несколько путались, было непонятно — все ли надо рассказывать случайному знакомому или ограничиться некой «легендой»? К тому же вспомнились истории из любимых мной детективов, рассказывающие о специально подсаженных в камеру провокаторах — вдруг и этот бомжик стучит местной власти? Тем более что майор-дежурный явно указал полкану, что камера занята, однако тот настоял, чтобы нас посадили именно сюда. Я немного поразмышлял над этим и решил пока не откровенничать с Феклистовым, а наоборот — попытаться расспросить его.

Андрюха тем временем прошелся по всей камере, с интересом рассматривая ее «убранство». Иногда он скептически хмыкал или недовольно хмурился, но, начав рассматривать достаточно скабрезные рисунки и надписи на стенах камеры, принялся ржать в голос, комментируя особо понравившиеся ему перлы из творчества бывших здешних «постояльцев». Павел Алексеевич наблюдал за ним с тихой кроткой улыбкой, и казалось, что он искренне радуется столь непосредственному поведению моего друга.

Но в конце концов Подрывнику надоело заниматься ерундой, и он с тяжелым вздохом присел рядом с нами. Пододвинув к себе бумагу и тщательно изучив выданный гэбистами огрызок карандаша, Андрей взял первый лист и вывел на нем крупный заголовок: «Приключения бизнесмена». Он посмотрел на нас и с пляшущими в глазах чертиками спросил:

— Как думаешь, Леха, о том, что попал я сюда по принуждению зеленого змия, писать?

Павел Алексеевич растерянно посмотрел на него и с явным недоумением сказал:

— Молодой человек, простите, я не знаю вашего имени, неужели вы не поняли до сих пор, что здесь, — он повел рукой, указывая на стены камеры, — этот юмор неуместен? Нашим тюремщикам не до смеха — они озабочены своим выживанием и готовы ради этого на все.

Я навострил уши — сокамерник сам начал говорить на интересующую нас тему. Оставалось лишь не спугнуть это его желание рассказывать и попытаться задавать наводящие вопросы. Андрюха, похоже, пришел к такому же выводу. Он с интересом уставился на Феклистова и спокойно спросил:

— А что вы подразумеваете под «выживанием»? Неужели городу угрожает еще что-нибудь… кроме излучения минерала?

Бомж-профессор отшатнулся. Вскочив со скамьи, он отбежал к окну, с испугом глядя на нас.

— Спокойней, дядя, спокойней, — с некоторым удивлением от такой реакции сказал Андрей. — Сядь, расслабься, попей, вон, водички. А после расскажи — что тебя так напугало?

— Опять ваши шуточки гэбэшные? — Профессор глянул на нас исподлобья и угрюмо продолжил: — Все никак не отвяжетесь, все вынюхиваете, все разузнать пытаетесь?! Ну так скажу по-простому — шиш вам! — он скрутил фигу и продемонстрировал ее нам. Вид у него при этом был отчаянный — я почему-то понял, что тронувшийся умом (а как еще расценивать такое поведение?) профессор находится на грани срыва. Чувствовалось, еще секунда — и он бросится на нас с остервенением загнанного в угол зверя. Сейчас это был настоящий гладиатор, понявший, что от смерти все равно не уйти, но решивший сделать это красиво.

— Псих ты, а не профессор! — веско сказал Подрывник и повернулся к столу. — Ладно, нам с тобой еще объяснительные писать, — обратился он ко мне, — садись, ошибки исправлять будешь!

Я отвернулся от Феклистова и с нарочитым вниманием принялся смотреть за тем, как Андрюха, высунув от усердия язык, пишет под своим юморным заголовком: «На этом месте могла бы быть ваша реклама!».

— Это у тебя вместо эпиграфа? — поинтересовался я у приятеля.

— Ага, я никак строчки из Пушкина или Лермонтова не могу вспомнить, а эта дурота вот привязалась, так пускай она и будет, — весело ответил он.

Так мы просидели около пятнадцати минут. Неровным почерком Подрывника уже были заполнены аж три листа! И все в том же стиле глумления над органами правопорядка. Нет, я понимал, конечно, что добром все это не кончится, но что прикажете делать — писать правду? И сколько мы после этого проживем? А так хоть оставалась надежда, что нас примут за идиотов и спровадят в какое-нибудь тихое местечко, что служит психбольницей в этом чертовом городке.

Робкое покашливание за нашими спинами возвестило, что профессор остыл и хочет извиниться за свою вспышку гнева. Мы переглянулись и молча повернулись к «дебоширу». Вид у Феклистова был пристыженный и смущенный. Сейчас он был похож на пацана, что получил в школе двойку и теперь придумывает, как бы так объяснить родителям (а особенно папе с широченным ремнем), что это все училка-дура — придралась к нему и не оценила его величайших познаний по предмету.