Год трёх царей (СИ)

— Господин-генерал — адмирал, — с напускной суровостью изрек он. Ни о какой отставке речи нет. Я лишь позволил себе уточнить полномочия…

Собственно вы как были так и остались высшим военно-морским чином империи Российской. И соответственно на вас, Алексей Александрович, вся морская политика держава. Вся. Морская. Политика! — назидательно поднял он палец вверх.

— Но что есть морская политика? — жалобно осведомился генерал-адмирал. Я недурно как хочется надеяться понимаю в кораблевождении и командовании эскадрами и флотами… Но политика…

— Ну… — Георгий покачал головой. Ради этого я и назначил Чихачева. Он будет заниматься текущим делами. Но общее руководство — на вас. Вы должны будете ведать Доброфлотом, Морским техническим комитетом, ГУКиСом, отношениями с иностранными судостроителями и вообще промышленностью… Это вещи выше повседневной рутины — и кому как не члену правящего дома их решать.

Дядя кажется ничего не понял но ушел довольный. Нет уж — пожалуй надо его послать в Англию — дабы он изучил там организацию морской политики империи составил проект реформы морского дела в России. Чем дольше будет составлять — тем лучше! Флоту вполне хватит Чихачева… ну и его.

10 августа 1889 года. Санкт-Петербург. Зимний дворец

Чрезвычайное совещание переносилось уже трижды. Заседал не суд — всего лишь особое присутствие при Государственном Совете. Тем не менее то не могли определить окончательный состав, то препирались из за старшинства.

Кое-как определили состав — кто-то самоустранился — кто то напротив охотно выразил согласие. И вот наконец оно состоялось.

Особое присутствие состояло из председателей департаментов и заинтересованных министров.

…Фон дер Лауниц, фон Раух, князь Путятин; фон Нейгардт по прозвщу «немецкая сосиска», генерал Юзефович… А также его дядья — что Георгия несколько беспокоило — люди они властные, разойдутся — так и кулаком по столу бахнут…

Ведь если что — придется чего доброго указать родственникам на дверь.

Пришло аж четыре великий князя. Явились Михаил Николаевич и Владимир Александрович. Также присутствовал и Алексей Александрович — как никак речь шла о судьбе Посьета — подчиненного и старого знакомца генерал-адмирала. Он выглядел не слишком довольным. Николай Николаевич сказавшись нездоровым от участия уклонился. Зато на правах члена Регентского совета пришел великий князь Павел.

…Доклад комиссии длился около двух часов. Картина злоупотреблений, всеобщей коррупции, безграмотности и пренебрежения должностными обязанностями, развернутая обер-прокурором, была всеобъемлющей и доказательной. Все молча слушали. Михаил Николаевич сидел, сдвинув брови и уставившись в пол. Вышнеградский периодически пытался делать какие-то записи. Мясистое лицо Алексея Александровича то бледнело, то наливалось кровью. Павел Александрович сидел в скорбном молчании. Он, кажется, был сам не рад что напросился.

Потом объявили получасовой перерыв.

К Кони подошел Победоносцев…

— Однако слышал я ваши выводы, — мрачно сказал Константин Петрович. — Ведь там не о конкретных мерзавцах речь, а про испорченность целого ведомства!

Можно ли такое в суд?!

— А как же? — удивился Кони, оглядываясь на молодого царя. — Неужто оставить виновных без наказания?

— Кабы только виновных! Кабы только об отдельных фактах разговор! — печально всплеснул руками Константин Петрович. Ведь судить не людей нужно — систему. Разве мыслимо такое? И покачал головой.

Заседание возобновилось. Начались прения.

Вначале слово взяли великие князья.

— Тут нечего долго обсуждать! — заявил Владимир Александрович. Под суд. Всех!

— Судить бы их всех по Военно-Уголовному уложению, шельм этаких! — припечатал Михаил Николаевич.

На лице Кони при этих словах обнаружилось выражение грусти и сожаления — старый либерал не одобрял излишней безжалостности.

Алексей Александрович хотел что то сказать — но лишь махнул рукой. Кажется ему было стыдно за Посьета.

Но нашлись и те кто высказался в защиту.

Взявший слово Ванновский упирал на дисциплину и единоначалие.

— Я буду говорить с позиций военного, — басовито по-генеральски гудел он.

В армии едва ли не главный стержень — это вера в командиров сверху донизу. От фельдмаршала до ефрейтора — но нижестоящий не смеет усомниться в вышестоящем — в том что он не просто старше по чину — но обладает истинным, и не побоюсь сказать — священным — правом приказывать и требовать исполнения. А мы не ефрейтора или околоточного судить собираемся — министра!

Можно ли допустить привлечения министра к судебной ответственности за небрежение своего долга? Доверенное лицо государя, ближайший исполнитель его воли, министр стоит так высоко в глазах общества и имеет такую обширную область влияния, что поколебать авторитет этого звания публичным разбирательством и оглаской представляется крайне опасным. Это приучило бы общество к недоверчивому взгляду на ближайших слуг государя: это дало бы возможность неблагонамеренным лицам утверждать, что монарх может быть введен в заблуждение своими советниками…» Позволю себе процитировать нашего русского Геродота — Ивана Дмитриевича Карамзина:

«Худой министр есть ошибка государева: должно исправлять подобные ошибки, но скрытно, чтобы народ имел доверенность к личным выборам царским».

И в связи с этим я полагаю в качестве наказания был избран строгий выговор с увольнением от службы.

А что до судебного преследования — то ему надлежит подвергнуть непосредственных виновников — машинистов, что разогнал литерный состав сверх допустимой скорости, поездную обслугу что допустила грубые ошибки…

— То есть как «выговор»?! — поднялся с кресла император. — Выговор… и только? Удивляюсь! Извините господа — а никто не забыл что речь идет о гибели царствующего государя??

Бывший министр финансов Александр Аггеевич Абаза — хитрый и умный старец взяв слово начал что называется мягко стелить.

— Ваше величество — мягким басом зажурчал сановник. Господин Посьет, несомненно, виноват и привлечение его к суду является делом элементарной справедливости. Но кроме законов правосудия есть еще его обычаи и порядок производства… Вина его была очевидна сразу после трагического крушения. Но тем не менее, он еще месяц пробыл министром, а, получив отставку, был назначен в Государственный совет.

С чего бы ему заступаться? — пожал мысленно Георгий плечам. Или… за себя боится Александр Аггеевич?! Ибо уже давно поговаривали что используя конфиденциальные сведения из министерства он тайно играет на бирже — да еще на казенные средства.

— Таким образом мы видим что верховная власть в лице Регентского совета, — разъяснял Абаза, — простила господина Посьета — коль скоро он не был тогда арестован или изгнан со службы с позором. И стало быть со стороны особого присутствия карать его было бы неуместно…

— Позвольте Александр Аггеевич уточнить — где и когда лично я или другие чины Совета прощали Посьета, в устной ли письменной форме? — не вставая откомментировал Георгий.

Я этого не помню!

Господа — обратился он к собравшимся.

(«Нет — за шкирку и встряхнуть как щенков нашкодивших — иначе дела не будет!»)

У Российской империи есть не так много краеугольных камней — и среди них — законы и правосудие… И никто, — сказал Георгий, — не должен умалять силу законов; законы должны действовать механически; то, что по закону должно быть, не должно зависеть ни от кого. Даже от меня — вашего государя императора. Как говорили древние «Dura lex, sed lex.»^[12]

Действия должностных лиц повлёкших такие тяжелые последствия для Империи требуют судебного разбирательства, и каждый член Государственного Совета должен это понимать, если он предан Царю и Отечеству.

И выдержав паузу закончил

…Прошу голосовать.

* * *

По итогам голосования Особое присутствие четырнадцатью голосами против девяти все-таки решило дело в пользу отдачи всех виновных, включая Посьета и Шернваля, под уголовный суд.