Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

Капитан крепко пожал руку, задумался на миг.

— Я не судья, всего лишь гость. Но если о первом впечатлении… Перестал бояться. Здесь могут убить, но убивать будут за конкретные грехи, а не как статистическую единицу. И еще… Рискну повториться: небитые вы здесь. Это и хорошо, и плохо.

— Погодите! — заспешил Семен. — Я знаю, что в вашем мире не все ладно. Культ личности, репрессии, выселение целых народов, страх, наконец. Ваш Сталин — кровавый тиран. Но ведь это плата за Державу, за великую страну! Россия наконец-то воскресла, пусть и под красным флагом. Разве не так?

Беглец поглядел прямо в глаза, покачал головой.

— И да, и нет. Мы построили бронепоезд — огромный и страшный. А вот о рельсах забыли — и о карте маршрута не позаботились. Мчим вперед, дороги не разбирая, а заодно ищем виновных. Но если даже расстрелять всех, от машиниста до стрелочника, крушения все равно не избежать. Я вроде как на ходу спрыгнул, и теперь мне перед всеми — и живыми, и мертвыми — стыдно!

Поручик хотел возразить, но капитан Микаэль Ахилло резко повернулся и зашагал прочь.

5

Открылась дверь, и вошла Мурка.

Вначале были шаги, легкие, еле различимые, затем из-за двери донесся недовольный голос караульного, удар приклада об пол, в ответ — резкий окрик. Ольга, голос узнав, встала с топчана. Неужто пустят? Маруся, подруга лучшая, при товарище Киме человек не последний, но ведь она, Зотова, теперь государственная преступница, вроде княжны Таракановой!

Пустили. Для этого товарищу Климовой еще дважды пришлось голос повысить. Заскрипел засов, дверь приоткрылась:

— Олька! Олька!..

Вбежала, на шее повисла, холодными губами скользнула по щеке.

— Какие они сволочи, Олька! Меня даже пускать к тебе не хотели. Гады, хуже легашей, всех бы на перо насадила! Суки!..

Отошла на шаг, обожгла взглядом:

— А все-таки ты, Ольга — царевна. Даже если в цепи тебя закуют, даже если…

Не договорила, на топчан села, всхлипнула. Зотова пристроилась рядом, погладила по плечу.

— Плохи дела, да?

Климова внезапно хмыкнула:

— Это как у кого. Ким Петрович дожал таки товарища Каменева. В Столицу входят части Стратегического резерва. Слыхала? Они только Центральному Комитету подчиняются, вроде гвардии прежней.

Бывший замкомэск понимающе кивнула. И слышала, и видела. Серые шинели, черные петлицы, карабины кавалерийские, штык-ножи от японской «Арисаки» на поясах. И вправду, гвардия.

— Их еще в Питер их вводят, и вокруг Горок заслоном ставят. Войска округа по казармам разогнали, велели тихо сидеть. Ким Петрович уговаривает Каменева и Куйбышева вскрыть «тревожный пакет». Там, в пакете, постановление об изменение порядка этого… Как его? Судопро… судопроизвола…

— Судопроизводства, — подсказала Зотова.

— Ага… Вспомнила! Я же сам на «ремингтоне» набивала, Ким Петрович никому не доверил. «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик». Это, подруга, ночь темная. Следствие в три дня, никаких адвокатов, приговора только два — лагерь или «стенка». И никаких помилований, даже если сам Калинин вступится. А еще списки на арест. Их я, правда, не видела, но страниц там не меньше полусотни. Если пакет вскроют — пойдет губерния писать, за сто лет не отпишется.

Ольга встала, папиросу в рот бросила, подавилась первой затяжкой. Откашлявшись, бросила хрипло:

— Зачем рассказала? Что переворот, мне и так ясно. И что не в Париже его задумали, тоже.

Климова отвернулась, пальцем по стенке провела.

— Зачем рассказала? А затем, подруга, что не могу я тебя спасти. И даже Ким уже не может. Сейчас по всей стране агентов «Треста» арестовывать будут. А ты, Олька, чуть ли не главная заговорщица. И еще террористка, покушения готовила — на товарища Зиновьева, и на товарища Каменева…

Зотова лишь головой покачала:

— Чего-то у них с фантазией плохо совсем. Товарища Зиновьева в Питере убили…

— Хорошо у них с фантазией. Ты с Захарченко знакома, шпионкой белогвардейской. Документы и деньги ей передавала. Мария Владиславовна Захарченко, племянница Кутепова…

Ольга почувствовала, как холодеют пальцы. «Мария Владиславовна. Фамилию называть не буду, у меня их слишком много…»

— …Ее муж, Георгий Радкович, товарища Зиновьева и застрелил. Пробрался в Смольный с поддельным партбилетом, подождал, пока Григорий Евсеевич по лестнице спускаться будет. Он на парад спешил, охрана отстала на минуту…

«Прошу любить и жаловать! Георгий Николаевич, мой супруг». «Гоша. Очень приятно, сударыня…»

— Значит, амба, — шевельнула губами Зотова. — И на том свете не оправдаюсь, а главное, спрашивать не станут…

Врезала кулаком по штукатурке — раз, другой, третий…

— Так мне и надо! Не захотела с ребятами помирать, выжила, дура, в начальство выперлась. Вот и получила по полной. Заслужила!

Маруся рядом встала, на дверь посмотрела, зашептала, под ноги глядя.

— Нет, Олька, не заслужила. Добрая ты, честная, и людям веришь. Мне верила… Я тебя, подруга, с первого дня возненавидела — и сейчас ненавижу. Сперва ревновала, думала, парня моего себе забираешь. Потом поняла, что не в нем дело, а в тебе самой. Все у тебя, Олька, есть, чего у меня нет — и не будет никогда. Сколько раз убить тебя хотела, в спину целилась. А теперь стрельнут тебя, а и дальше завидовать буду, ночами не спать. Будь ты проклята, подруга! Плохо мне дышится, пока ты жива ты, а помрешь — и так вовсе задохнусь… Извини, что о таком говорю, но если бы смолчала, сама бы подохла. Вот такая у нас с тобой дружба случилась, товарищ Зотова.

Ольга дослушала, не возразив. Обняла Мурку за плечи, щекой к щеке прижалась.

— Прости!

Климова вырвалась, к двери отбежала. Вздохнула глубоко, ладонью по мокрым глазам провела:

— Не прощу. И ты меня, подруга, не прощай. А напоследок вот что скажу. Был у тебя друг — Вырыпаев Виктор. Убили его, Ким Петрович приказал. Хоронить не стали, бросили в яму и камнями привалили. Я договорилась — похоронят твоего Виктора. Сама прослежу, чтобы по-людски все было.

Ольга закрыла глаза, горькую слюну сглотнула.

— Спасибо…

Мурка подошла ближе, к руке прикоснулась:

— Пистолет оставить?

— С одним патроном? — бывший замкомэск хрипло рассмеялась. — Так вот зачем ты, подруга, приходила! Нет, не стану стреляться, пусть сами убивают. Так своему Киму и передай!

Климова шевельнула губами, но слов так не нашла. Вышла — и дверь закрыла.

* * *

Была ночь, был древний город, много веков назад брошенный и забытый. Сухая трава по колено, пустые провалы окон, рухнувшие колонны, полустертые надписи на треснувшем мраморе. Зотова шла по пустой улице, а в самом зените белым огнем горела равнодушная Луна — Солнце мертвых. Не повернуть, и в сторону не отойти. Вперед, вперед, вперед… Луна не торопила, она уже все видела и ничему не удивлялась. Ольга слушала негромкий шорох травы, вдыхала недвижный тяжелый воздух. Идти было легко, улица становилась все шире, ледяной свет Луны заливал тихие руины, вдали уже слышался тихий плеск невидимой реки.

Легко, легко идти!..

— Говори, сука! Говори!..

Не комнатка-пенал — кабинет с тяжелыми шторами. Сначала спрашивали, бумагами перед лицом трясли. Затем стали орать, кулаки о стол мочалить.

Потом били.

— Где следующее покушение? На кого? Говори, Зотова, колись, сука белогвардейская! Колись!.. К кому ты убийц, гадина, направила? Кого? Фамилии называй! Говори, падла!..

Ольга жалела только об одном — что город вот-вот исчезнет, а она так ничего не увидела. Некогда было — и жить тоже некогда. Сейчас все кончится, она вступит в холодные воды реки, плеснет вода тяжелой лунной волной… Никто не проводит — и не встретит никто.

— Говори, гадина!.. Колись! Все равно заговоришь!..

Река… Ольга хотела оглянуться, попрощаться навеки, но вода внезапно потемнела, стала стеной, ударила в лицо…