Как воспитать ниндзю (СИ)

Что–то я поняла, но большинство слов точно выпали. Я о ком–то тосковала, но забыла о ком, а мама постоянно отвлекала.

– А как же советы для мужчин? – ухмыльнулся подъехавший граф, услышав последнее слово.

– Тот, кто ласкает женщину меньше часа, тот импотент, – буркнула мама. – Девяносто девять процентов женщин не могут ощутить блаженство меньше чем за час ласк. И даже десять его близостей подряд бы не дали женщине блаженства, ибо это часто меньше полчаса. Дело не в его физиологии – руки есть даже у каждого старика. Это именно его желание это делать. Хотя иногда женщине надо и десяток часов...

– Фу, – сказала я. Лошадей я видела. У меня конезаводы. У меня не было не малейшего желания это слушать. Как и брак вдруг резко перестал казаться желанной целью для разговора.

Я закрыла уши.

– Мам, я уже поняла, что физиология – это дерьмо, – сказала я. – Но писать-то все равно хочется. И пить хочется. Но и выставлять это не хочется. Потому мы не гадим на улицах и носим чистое. И нужно быть чистым. Вымазываться в грязи нехорошо, хоть это естественно. Несмотря на то, что ходить в туалет естественно, грязным быть неприлично: чем чище, тем лучше, включая мысли.

Я вспомнила великих рыцарей. Вот бы такой любви! Носить все время жену на руках и цветочки с ней нюхать. А не лошадки.

Выходить замуж я пока определенно не хотела, да и не за кого.

– Брак, освященный Богом, чист, пока в сердце есть любовь, – упрямо сказала мама в ответ на какое–то высказывание.

Через секунду я забыла все, что мама говорила – я не помнила, когда муж в церкви дает клятву рыцарского служения Прекрасной Даме.

Потом мысли опять переключились, опять.

Как муж служит Прекрасной Даме? Почему он рыцарь в сияющих доспехах? Он их не снимает? А как пахнет? Розами?

Как он снимает доспехи с дамы?

Я хотела знать тысячи почему. Но "почему" "про лошадок" не хотела.

Как леди смотрит на рыцаря в сияющих доспехах? Как он обнимает Прекрасную Даму в доспехах?

Он творит свои подвиги во имя Прекрасной Дамы.

А когда приходит ночь, она отправляет его к сарацинам в Византию.

Скакать и думать было нелегко.

Потому что меня все отвлекали всякими глупостями. Постоянно сбивали.

То про пчелок расскажут, как они друг друга любят, то про медведиков. Но, по–моему, эти пчелки – это самцы. Матка – в улье.

Слово романтика было странное – девочки все говорили о сердце и о любви. Какой будет моя пара?

Занятая такими важными мыслями, а также пытаясь тщетно разгадать загадку их поведения, я не смотрела по сторонам. Ведь любовь – это такое красивое явление, – думала я. Звездочки считать вместе, розочки нюхать, умиляться, махать веером. Я все могу понять про розочки и стихи, может – это звездочки, но на четвертые сутки мужик слегка прибалдеет, если звездочки будет считать и цветочки нюхать... Как бы они не любили друг друга, но мой опыт подсказывал мне, что после четырех суток такого занятия, он озвереет и будет пытаться убить всякого, кто попадет под руку... И хоть еще раз заикнется о цветочках и стихах... Я уже была в девичьем пансионе, пряталась там, они мне спать не давали своими разговорами ночью, и потом пять лет в кошмарах снились.

Как бы я свою пару тоже не задушила ночью.

Кто ты, мой суженный лет через тридцать? А может, пятьдесят? Да и монашество не такое непривлекательное, как я раньше думала почему–то. Хорошеет на глазах.

Наверное, Джорджа потому и любили леди и девушки, что он мог выдержать такое так долго непрерывно... Естественно, что король не выдержал и ускакал, а они все ходили по оранжерее и нюхали, – умиленно подумала я, поражаясь его благородству, – и говорили друг другу красивые слова... А потом нашли под цветочком ребеночков... – догадалась я, – ведь так всегда бывает!

Надеюсь, и у меня такая пара будет терпеливая. И пистолеты мама отберет.

Я только успела додумать, что король, очевидно обиделся, что ребеночков нашли без него, и Джордж украл одного, как мои мысли перебил голос палача.

Палача!!!

Я, не заметив как, въехала на лобное место...

Часть 4

Как висельника на гильотине со смертью повенчали

Глава 88

Ча-ча-ча, выхожу за палача

Оказывается, мы въехали на площадь, запруженную солдатами и народом, плотной стеной окружившую лобное место, на котором, возле палача, ожидая казни, презрительно стоял чудовищно избитый и окровавленный человек, так что лицо его было не узнать, но тело еще сохраняло мощные и прекрасные пропорции Праксителя – высокий, сильный, мощный, хотя и весь синий, израненный и окровавленный.

Он, к моему ужасу, стоял там с видом человека, который сделал свое дело хорошо и гордится этим, хотя и о чем-то горюет, что не успел что-то сделать окончательно... Но вообще все сделал правильно и доволен этим, и ни капли не раскаивается.

Было в нем что-то знакомое, я никак не могла вспомнить, от греческого бога... Я смотрела. И потом вдруг во мне что-то заворочалось...

Медленно заворочалось. Будто животное внутри, раздирающее невыносимым тягучим присутствием внутренности.

Я начала обмирать.

Во мне все застыло и взгляд мой остановился на нем. Тяжелый взгляд. Я все вспомнила. Я узнала его.

Я закричала.

 – Воооргооот!!! – я забыла про все, и что он мне сделал.

Я не помнила, как в своем белом платье я пробилась сквозь толпу, разбрасывая кое-кого ударами... Я услышала какие-то разговоры, про невинную девушку мне вслед и спасение ею висельника, если она выйдет за него замуж, но не обратила на них внимания. Я забыла все, все, все, я не слышала все, я кинулась ему на грудь, замурзывая его слезами.

– Что с тобой?! – ревела я.

– Это ты? Ты жива!!! – счастливо засмеялся он, прижимая меня к себе. – Боже, как я боялся, что ты не придешь, и что я не увижу тебя перед смертью... – откровенно и счастливо целовал он меня, откидывая мои волосы и открыто любуясь мной. – Боже, как я люблю тебя!

– Ты любишь меня?! – потрясенно спросила я.

– А зачем же бы я еще всю ночь непрерывно убивал дипломатов и иностранцев?! – счастливо спросил он, подкидывая меня на руках.

Я раскрыла рот, предполагая от шока, что он чокнулся от избиений и его заявлениям грош цена. Вечное проявление любви.

– Невеста, чистая девушка... – пронесся по замершей толпе странный гул. Все застыло. Все уставились на нас. Время застыло.

Палач подошел к нам. Медленно. Как сама смерть.

– Пора! – тихо сказал он.

Я застыла от ужаса. Точно в страшном сне.

– Обычай! – вдруг тихо всколыхнулась толпа. Но так что палач отпрянул. – Невеста, чистая девушка, хочет выйти за него...

– Этот человек, – громко сказал палач в отместку, – совершил такие страшные преступления, что даже если бы за него заступился король, никто б ему не помог... Он жестоко убил всех послов и иностранцев в Лондоне...

– Обычай... – упрямо тихо, словно каменная волна, упрямо всколыхнулась толпа. – Если чистая юная девушка выберет его, его должны помиловать!

– Какая это чистая девушка!? – воскликнул палач.

Я удивленно обернула к нему свое растерянное, детское, ничего не понимающее лицо.

– Это... – хотел сказать палач, но угрожающий рокот толпы забил то, что он хотел сказать.

– Она чиста... – тихо прогремела толпа, и от этого шепота палач содрогнулся.

Я отчаянно вцепилась обеими руками в одежду Воорготу, растеряно и испугано оглядываясь у него на руках, совсем маленькая для него, словно маленький ребенок. Никогда меня еще так грязно не оскорбляли, как этот палач. И я в первый раз ничего не могла сообразить, и тщетно и отчаянно напрягала усилия, что, очевидно, отражалось перекашиванием на моем испуганном и растерянном детском лице.