Пугачев Победитель

И вовсе не тот, и не батогами, а арапниками! — поправил его Аким добродушно.—Драли, можно ска-

;ггь, на совесть.. Да и у тебя, сыночек богоданный, • к ели спинку суконочкой потереть, кой-чего проявится. Драли, поди, и тебя не однова?

Раньше нас драли, теперь мы дерем,— злобно ■ 11 иетил горбатый.— Я так смотрю: хошь час да мой. Два века не жить. Попользуюсь, чем бог послал...

Ай не боишься? — подмигнул Аким.

А чего мне бояться? Двум смертям не бывать.

Так-то так, а я, паря, дюже побаиваюсь: первое дело, на сем свете может здорово влететь, а второе — и том, скажем, свете черту в лапы попадешь. Не миновать... Мне и сны все такие снятся. Попал, мол, я в теплое место, а там черти, а там черти. Да страшен- ш 1С. Да все с рогами.

Горбатый поежился, потом дерзко ответил:

А мне плевать! Может, ничего и нету!

Как так? — изумился Аким.

А оченно просто. Подох ты — лопух из тебя вырастет, только и всего.

Да душа-то у тебя есть?

Горбатый задумался, потом тряхнул уродливой головой.

Все говорят: душа и все такое прочее. А кто эту самую душу видал?

Бог-то имеется?

А я почем знаю? Может, имеется, а может и нет...

Одно скажу: ежели бы бог был, рази он позволил бы нам с тобой такие дела делать?

Нет, ты того не говори! — строго заметил Аким.— Как это так, чтобы бога да вдруг не было? Ежели домовой имеется, водяной, то как же без бога?

Горбатый усомнился в существовании не только бога, но и домовых, и водяных. Тогда Аким, пугливо озираясь по сторонам, шепотком выговорил:

Да я домового сам, своими глазами сколько разов видал!

Врешь, поди? — переспросил горбатый.

Побей бог, сколько разов видал! На нашем «Соколе» одного видал, серенький такой старичок, будто мышь, нос крючком, а глаза злющие...

Раздался отчетливый звук треснувшего сухого дерева. За старыми вылинявшими и покрытыми рыжими пятнами штофными обоями что-то зашуршало. Собеседники побледнели.

Свят, свят, свят,— пробормотал испуганно Аким,— да разразятся врази его... Яко дым..

Горбатый принужденно засмеялся. Потом спросил:

А что ты делать собираешься?

Ох, паря, сам не знаю! — сокрушенно признался Аким.—Боязно уж очень. Как задремаю, так мне виселицы мерещатся. Стоят, будто, рядышком, и сколько их — не перечтешь. А на каждой по человеку болтается. Я будто бы мимо иду, и так страшно, так-то страшно...

А, ну тебя!—рассердился горбатый.— Чего ж ты в анпираторы лезешь?

Да куда же мне было деваться? — оскорбленно ответил Аким.— Марьсеменну-то, госпожу Лядову, все одно, по темечку Моська с Гришкой тюкнули.. А мы как сироты. Одно слово, как неприкаянные сделались, ну, и полезли, как тараканы. Теперь и рад бы выскочить, да как?

А я так думаю. Набрать бы мне червончиков-ло-

банчиков да сигануть, скажем, к полякам, а то хошь п к туркам. С деньгами везде можно!

К туркам? К нехристям? Которые конину жрут?

Везде люди живут, а что касаемо конины, это они сами жрут, а других не принуждают. Он конину трескает, а ты, скажем, баранину. Кому что...

Далеко, страшно.

Горбатый маляр продолжал:

Сам-то, Емелька, бывалый человек. Он только

том и думает, как бы ему в Турцию проскочить.

Да ну?! — изумился Аким.— Чего ему там понадобилось, у турков-то?

Для безопасности. Думаешь, не боится? Ого! От верного человека знаю: страсть как задумывается. 11а других накидывается: вы, мол, сукины дети, меня и такое дело втравили. Беспременно быть мне на плахе!

А они что?

А они вот что: кто, мол, кого затягивал, про то трудно сказать. Друг дружку тянули. А теперь наша запарилась, не расхлебать. Ну, и нужно до | онца держаться тесненько. Авось, дело-то наше и выгорит!

- Трудно, чтобы выгорело. Михельсонов-то наших мот как расчесывает! А тут еще, говорят, сам Суворов- гиарал катит.

Аким'тревожно заскреб покрытую рубцами спину.

Пропадем, как пить дать, пропадем!

А ты не хнычь! Что такое? — вскинулся на него маляр.—Снявши голову, по волосью не тужат. Я, брат | ы мой, так думаю: все трын-трава нашему брату! По

райности хоть попользоваться чем». Вот я до девок лютый.

Все вы, горбачи, до девок люты!

Может, от горба! — согласился маляр.—А только мне без бабьятины тошнехонько.

А мне так без особой надобности. Еще зимой — | ак-сяк, чтобы теплее спать было, а летом я не охочий..

А Марфутку от меня-таки оттягал! — попрекнул маляр.

А ты моего добра не троясь! Мало тебе других девок?

Левонтий твой — сволочь. Свою-то Грушку припрятал. Все говорят — красавица, белолица, круглолица...

А ты раздобудь. Я тому не противный!

К ночи раздобуду. Мои парни уж вытащат кралю из Той щели, куда забилась. Посмотрим, какова кургановска первая красавица.

Пойдем на двор, поглядим, как наши пляшут,— предложил Аким.

Они вышли. Двор уже гудел сотнями пьяных голосов.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Б

ежать ночью, как рассчитывал Анемподист, ему не удалось: кто-то, должно быть Назарка, давно имевший на старого управляющего зуб, нашептал анпиратору», и тот отдал приказание «заарештовать» (•нова и Анемподиста, и Карла Иваныча, и ходившего и старостах Антона Добрых. Арестованные были свя- 1аны веревками и посажены на пожарною вышку, стоявшую на краю барского двора. К ним были приставлены сторожами добровольцы мальчишки и девчонки. Мелюзгу забавляло иметь в своем распоряжении старших, еще недавно казавшихся такими всемогущими, можно было покуражиться. Какая-то сопливая девчонка несколько раз пребольно щипнула Карла Иваныча, другая все норовила ткнуть в глаз старосте сучочком. Десятилетний Никешка, сын Левонтия, предводивший этой ватагой, не рисковал истязать арестованных, но изводил их тут же выдуманными рассказами о планах расправы с ними «анпиратора». Сидя на полу вышки на корточках рядом со своей | ривоногой сестренкой Машкой, он живописал, как автра «верные царские слуги» из кургановцев и без- водновцев сначала будут стегать «виновных» плетьми, йотом выдерут у них все волосы, а уж потом примутся разнимать их на части.

Немчу зивот распороть надо!—высказывала соображение Машка.— Мозет, в его зивоте маленький есть!

Никишка залился смехом:

Вот дура так дура! Разе у мужиков маленькие бывают?

Машка смутилась, но потом нашла возражение:

У наших мужиков, точно, маленьких не бывает, а у немчей бывают.

Это было сказано таким уверенным голосом, что Никешка оказался сбитым с толку и стал коситься на действительно большой живот злосчастного немца.

Немчи — они хитрые! — продолжала Машка.— Тятька говорит: немец облизьяну выдумал. Немчи лягушек жрут...

Никешка, изменив голос, обратился к Карлу Иванычу.

Дяинька! Можешь облизьяну выдумать?

Карл Иваныч подумал, потом ответил:

Связали по рукам да по ногам и еще хотите, чтобы вам что-то выдумывали!

Посовещавшись с товарищами, Никешка предложил такой способ: развязать «рештантам» руки, конечно, нельзя, потому что тогда они смогут всех побить и утечь, но развязать ноги — пущай выдумывают облизьяну.

Ноги немца оказались развязанными, но тогда он вспомнил, что обезьяну можно сделать только из живого межвежонка. Медвежонка под рукой не было, и от мысли сделать немедленно обезьяну пришлось, к общему сожалению, временно отказаться. Тогда Карл Иваныч предложил мелюзге заняться предсказанием будущего по рукам, и ребятишки, забыв о своем намерении снова связать пленникам ноги, стали показывать немцу свои покрытые лишаями и бородавками лапки.

Глядя на грязную ручонку той девочки, которая только что упорно пыталась воткнуть ему в глаз щепочку, Карл Иваныч жалобно заохал.

Ой, плохо! Ой, жаль мне тебя! — участливо сказал он. — Ой, какой плохой твой участь! Ой, как тебе будет плохо! Скоро очень тебе будет плохо. Твоя мать будет много плакать, потому что тебе в пузо заберется гадюка ядовитая и будет сосать твое сердце.