Война за империю (СИ)

— Но теперь вы заложники, — уточнил Сталин.

— Я предпочитаю называть это не заложничеством… скорее — ценой успеха. Мы обещали возмездие и расплату. И дали народу Германии обещанное. А теперь…

На этот раз Шетцинг встал и заходил по комнате, прищелкивая пальцами.

— Да, ты во многом прав, — нехотя согласился премьер-министр. — Мы сильно рискуем.

— Мы очень сильно рискуем, — поправил Сталин.

— Пусть так. Но беда в том, что я не могу сдать назад. Я не могу договариваться с Англией после всего, что произошло. После наших побед в Европе.

— Тогда, может быть, это стоит делать кому-то другому? — в голосе Сталина отчетливо зазвенел лед, напоминая, что в этой комнате собрались не два старых друга, а политические попутчики.

Шетцинг склонился вперед, упершись ладонями в стол.

— Уже не имеет значения. Мы оказались даже слишком успешными. Если теперь, на пике побед, я скажу хоть полслова насчет переговоров и тем более о том, чтобы что-то отдать Англии… Тогда меньше чем через месяц у республики будет другой премьер-министр. Кто бы сейчас ни стоял во главе, у него только один путь — вперед, до конца. К окончательной победе или безоговорочному поражению. Черчилль это прекрасно понимает, поэтому он и провоцирует нас всеми силами.

— А Мальта? — уточнил Сталин. — Разве это не причина, чтобы сделать передышку?

— Незначительное поражение, случайная оплошность.

— Допустим, вам отступать некуда. Но нам — есть. Вы, немцы, хотите сделать из полезного мероприятия свою частную войну. Нам это не нужно.

— Иосиф, — горько усмехнулся Шетцинг. — Не обманывай себя. Мы теперь в одной команде. Наше поражение будет вашим поражением. И если вы выйдете из антибританского альянса, то союзу Германии и СССР конец. А мы нужны вам и еще долго будем нужны.

— Это … шантаж… Рудольф… — каждое слово Сталин выговаривал очень медленно, глубоко затягиваясь трубкой. — Это … нехорошо. Так шантажировать союзников.

— Это не шантаж. Это предопределенность. Мы приняли проклятие проигранной Мировой войны и теперь платим за него. Англия должна быть повержена.

— Реваншисты, — сказал, словно сплюнул, Сталин. Немец сделал вид, что не заметил оскорбительного тона.

Генеральный секретарь выдохнул дымную струйку, рассеявшуюся в воздухе серой пеленой. Нахмурился и пригладил усы.

— Вы плохо поступаете… немецкие товарищи, — сказал он после почти минутного раздумья. — Мотивы я понимаю. Но все равно, это … нехорошо …

— Неужели ты думаешь, что если бы у меня была хоть малейшая возможность, я не постарался бы решить дело миром?! — воскликнул Шетцинг. — Но ее нет!

— Сымитируйте высадку. Если германской нации нужна кровь, пусть напьется вдосталь. И больше не желает безумных вещей.

— Тогда я стану тем, кто пустил по ветру великие победы. У меня слишком много врагов, они не упустят такой повод.

— Как и у меня, — безжалостно констатировал Сталин. — И они точно так же ждут малейшего промаха.

Шетцинг промолчал. Генеральный секретарь докуривал трубку и не то обдумывал, что сказать, не то чего-то ждал.

— Дети своих отцов, — сказал он, наконец, с непередаваемой смесью горечи, плохо скрытой злобы и разочарования. — Ваши национальные комплексы … были полезны. Но теперь они слишком дорого обходятся. Что ж, суть вопроса ясна.

— Когда я смогу узнать решение? — уточнил Шетцинг, глядя в сторону.

— Скоро, — мрачно ответил Сталин. — Нужно будет … посоветоваться с товарищами.

Глава 10

Шанов сидел рядом с титаном на низенькой табуреточке, колдуя над стопкой поленьев. Он выбирал отдельные полешки, придирчиво осматривал. Некоторые отправлял обратно, в общую кучу, другие ставил на попа и быстрыми ударами широкого тесака раскалывал вдоль волокон, превращая в пучок тонких лучин. Зрелище было красивое и странное, восхищающее точностью, и удивляющее бессмысленностью.

— Можно спросить, а зачем это? — осторожно поинтересовалась Наталья.

Шанов как обычно помолчал секунду-другую и ответил, когда уже казалось, что ответа не будет, короткими рублеными фразами:

— Растопка для огня. С запасом. Экономия спичек.

— Но есть газеты…

Шанов помолчал, резким движением расколол очередную деревяшку.

— Старая привычка, — сказал он лаконично, выбирая новое поленце. — Я довольно долго жил в лесах. И потом, в… других диких местах. Там экономили спички и любую растопку, особенно бумагу. С тех пор привык.

И особенно сильно тяпнул тесаком, будто показывая, что разговор закончен.

Аркадий выждал несколько минут, но мама не выходила из кухни. Тогда мальчик тихонько, стараясь не скрипнуть половицами, выглянул из-за платяного шкафа в прихожей и прокрался к двери соседа.

Мальчик, конечно же, знал, что подслушивать и тем более подсматривать нехорошо, но любопытство оказалось непреодолимо. Шанов делил с Коноваловыми жилище уже не одну неделю, но они знали о нем не больше, чем в первые дни. Однозначно можно было сказать лишь одно — приезжий был человеком значимым и ответственным. На второй день проживания неразговорчивые монтеры провели ему в комнаты отдельную (!) телефонную линию — неслыханное дело в годы коммунального общежития и телефонов общего пользования. Сосед уходил на работу затемно, возвращался поздно вечером, работал без выходных. Иногда его привозили на большом черном автомобиле, иногда возвращался пешком.

Где именно работал Шанов, было непонятно, как правило, он одевался просто, и по гражданскому. Но однажды, когда сосед, натягивая пальто, столкнулся в дверях с Натальей, та заметила под верхней одеждой темную зелень кителя и характерные просветы погон. Вещей у Шанова было мало, весь багаж уместился в два чемодана и три крепко сбитых ящика. По-видимому, переезды и чемоданная жизнь были Шанову привычны. При этом образ общения 'большого начальника' оказался для него совершенно нехарактерен. На третий день сосед постучался, извинился перед Натальей за то, что из-за графика работы не может на общих правах заниматься уборкой квартиры. И предложил взять на себя заботы, требующие особого подхода. Например, разный мелкий ремонт и так далее. Растопку титана в том числе.

Шаг, еще шаг, буквально по сантиметру Аркадий приближался к шановской двери. ЕЕ хозяин по-прежнему размеренно тюкал дрова, мама звенела посудой. Решившись, Аркадий на цыпочках пробежал отделявший его от цели метр и прильнул к оставленной щели между косяком и полуоткрытой дверью. Но разглядеть ничего не успел.

— Что-то потерял? — спросил из-за спины строгий голос.

Аркадий в панике оглянулся, Шанов вышел в коридор, сжимая в одной руке недоколотое полено, в другой большой и очень грозный нож совершенно непотребных размеров.

Пойманный с поличным ребенок понуро склонил голову, готовый к наказанию.

— Что-то забыл? — повторил Шанов.

— Н-н-нет, — дрожащим и срывающимся голосом ответил Аркадий, пунцовея от стыда. Казалось, горят даже кончики ушей.

— Ну, и что тогда? — все так же серьезно продолжал Шанов, стоя в прежней угрожающей позе, с ножом и деревяшкой.

— Да вот… интересно.

— Интересно… — задумчиво протянул Шанов, пристально всматриваясь в лицо мальчугана, точнее, в макушку, поскольку голову тот повесил совсем уж повинно.

— Нехорошо, — сказал он, наконец, строго и укоризненно. — Заглядывать в чужую дверь без спроса — очень нехорошо.

— Ага…, - не нашел ничего лучшего Аркаша, хлюпнув носом. — Я больше не буду… Честное слово.

— Ну, заходи, коли так интересно, — неожиданно сказал Шанов.

Шанов толкнул незапертую дверь и шагнул через порог, оставив проход приглашающе открытым. Аркаша оглянулся, словно ища поддержки. Конечно, не дождался, и ступил следом.

— Во вторую комнату не ходи, — сказал Шанов, быстро оглядев комнату, словно проверяя, не оставил ли он каких-нибудь секретов. После чего вернулся обратно, к расколке дров.

Аркадий остановился посреди комнаты. Обставлена она была очень скромно, если не сказать бедно. Стол у окна, колченогий и поцарапанный. На столе высился достаточно громоздкий прямоугольный предмет, скрытый наброшенной скатертью. Стулья, такие же побитые и поношенные, как стол. Обычная кровать со снятым пружинным матрасом и деревянным щитом вместо него. По-солдатски простое и строго застеленное одеяло.