Агент

Держась за забор, Кирилл двинулся по улице, с трудом соображая, куда ж ему идти. Где тут тюрьма, он знал, а толку? Что сможет один? Михаил Гордеевич адреса своего не оставил. Поискать «своих»? А кто ему свои? Бойцы Гая? Так вон они, на площади, буянят, коленца выкидывают…

Авинов остановился, соображая. Латыши. Да. Латыши из интернационального полка. Они там все правовернейшие коммунисты, их так просто с толку не собьёшь, революционным многоглаголаньем не задурманишь…

И Кирилл отправился искать интернационалистов.

Латышский полк обосновался в пустующих классах гимназии. Прибалты в кожаных куртках, с наганами и винтовками в руках, не спали, кучкуясь в коридорах, где горел яркий свет. Солдаты-латыши как раз обсуждали речь Муравьёва о том, что война с чехами кончена и теперь будет война с Германией.

Ввалившись в гимназию, Авинов каркнул:

— Товарищи! Я — комиссар Самарской дивизии Юрковский. Командарма хотят расстрелять!

Из толпы вышел светлоголовый и светлоглазый Валхар.

— За что? — осведомился он.

— За то, что он большевик!

Латыши переглянулись в недоумении.

— Так и мы — большевики! — удивился Валхар, разводя руками. — Не понимаю я главкома…

— А тут и понимать нечего! — яростно сказал Кирилл. — Муравьёв — изменник, он продался англо-французским империалистам! [65]

Латыши загомонили.

— За мной! Освободим наших товарищей из застенков!

Возбуждённо переговариваясь, стрелки повалили за комиссаром на приступ.

Пешком до тюрьмы Авинов вряд ли добрался бы, но латышам-интернационалистам было на чём подбросить раненого комиссара — его устроили на броневике «остин». Было жёстко, от резких толчков мутилось в голове, но хоть не пешком…

Штурмовать тюрьму не пришлось — ворота её были распахнуты. С русским матом и криками на латышском солдаты ворвались в тюремные коридоры. Перепившихся матросов они закалывали штыками, а двери камер вышибали прикладами и таранили тяжёлым сейфом. Первым освободили Варейкиса, председателя Симбирского губкома.

— К-кто?! — просипел бедный председатель. — Что? Уже?!

— Комиссар Юрковский, — протянул ему руку Авинов. — Присоединяйтесь, товарищ Варейкис, будем вместе бороться с изменниками!

А латыши всё ухали, высаживая двери камер. Вышел Шер, побитый Лившиц в растерзанном костюме, показался Тухачевский.

— Где Муравьёв? — громко, уже не таясь, спросил командарм.

— Да спит, бози-тха, на «Межени» дрыхнет! — отозвался растрёпанный Гай. Сняв серую каракулевую папаху, он смущённо пригладил густые вьющиеся волосы. — Вот же ж…

— Немедленно найдите этого грузина… как его… Чудошвили! Пусть будит предателя. Скажете, что его экстренно вызывают на заседание губисполкома в Кадетский корпус. Надо, мол, выяснить создавшуюся обстановку!

— Слушаю, товарищ командарм!

Заседание-засаду решили устроить в 4-й комнате. Латыши притаились по соседству, в 3-й и 5-й, а к дверям ещё и пулемёт поставили, кое-как закидав его швабрами, тряпками и картой полушарий.

— Если окажет сопротивление аресту, — отдал Варейкис приказ на латышском, — открывай огонь в комнату, коси направо-налево, не разбирай, кто свои, кто чужие. Сами не выйдем из схватки, а Муравьёва не выпустим!

Члены губкома сидели за длинным столом и молча, нервно курили. Тухачевский устроился в простенке меж окон и был недвижим, как статуя командора. Начдив притулился рядом с Авиновым и всё вертелся, ёрзал, крякал в досаде.

— Не придёт же! — сказал он почему-то шёпотом. — Догадается, гад!

Кирилл не обращал на него внимания — и без того было худо. Откинувшись к стене, он закрыл глаза и терпел.

— Два полка муравьёвцев… — озабоченно покачал головой Зейфен, бывший студент-юрист, а ныне член ревтрибунала. — Что им стоит окружить штарм?

— А мы тут тоже, знаешь, не институтки! — сердито сказал Фельдман. — Отпор этой контре дадим!

Вдруг по коридору загрюкали сапоги, и в 4-ю комнату вбежал Валхар.

— Идут! — крикнул он.

Тухачевский моментально оживился.

— По местам! — скомандовал он.

Все зашебуршились, задвигались — и замерли, как примерзли. Потянулись минуты ожидания, выматывавшие нервы. «Скоро уже, — успокаивал себя Авинов, — уже скоро…»

Издалека долетели гулкие раскаты голосов и шагов — Муравьёв со свитой поднимался на третий этаж. И вот он во всей красе — сухопарый, стройный, в чикчирах и венгерке, с маузером, — главком Востфронта шагал, как лунатик, быстрой, неровной походкой. За ним толпились матросы да звероподобные казаки в черкесках и с шашками.

Варейкис храбро вышел в коридор. Не подавая ему руки, Муравьёв резко вопросил:

— Где заседание? Здесь?

Он стремительно вошёл в 4-ю, окидывая всех быстрым взглядом, и заявил, потрясая маузером:

— Враги вы иль товарищи? Сейчас настал решительный час, и всё дело решается оружием! На моей стороне войска, весь фронт, в моих руках Симбирск, а завтра будет Казань! Разговаривать долго с вами не буду, извольте подчиняться!.. [66]

Большевики из губисполкома заговорили все разом, вскакивая и опрокидывая стулья:

— Изменник! Фанфарон! Ты предатель революции, Муравьёв! Мы не с тобой, а против тебя!

Главком затрясся, наливаясь тёмной кровью, кусая губу и раздувая крылья хрящеватого носа. Поминая такую-то мать, он бросился к Варейкису — и тут же в комнату ворвался Чудошвили, словно нарочно разнимая главкома Востфронта и предгубкома.

— Это чито такое?! — вскричал адъютант. — Мине разоружили латыши! По какому праву?! Я требую вернуть мине оружие! Не-мед-лен-но!

— Мы сейчас разберём, товарищи, разберём! — надсаживался Варейкис, бегая по комнате.

«Что они всё топчутся? — подумал Авинов с раздражением. — Да берите ж вы гада!»

Муравьёв посмотрел на Варейкиса так, словно хотел просадить в нём две дырки дуплетом, и ринулся к выходу, бросая на бегу:

— Я пойду, успокою отряды сам!

Рывком отворив дверь, он шарахнулся назад — на него были нацелены винтовки латышей.

— Именем Советской республики! — воскликнул Валхар, наставляя наган на главкома.

— Измена! — возопил Муравьёв, вскидывая маузер, но Авинов опередил его — прогремел выстрел, и Наполеон-неудачник с шумом упал на колени. Пистолет выскользнул из немевшей руки. Главком покачался — и выстелился, громко ударившись о паркет простреленной головой. Липкая лужица натекла ему под щёку.

— Палдиес… — выдохнул Валхар, от волнения переходя на родную речь.

Кирилл понял его.

— Не за что, — усмехнулся он, пряча свой маузер.

Подскочивший Варейкис долго тряс Кириллу руку, благодаря «от имени и по поручению». Тухачевский молча пожал авиновскую пятерню. Но от породистого лица его уже не исходила надменность и холодность — командующий приветливо улыбался «комиссару Юрковскому».

Командарм 1 объявил Симбирск крепостью, в течение трёх дней расстрелял сотни муравьёвцев и мародёров. Начдив Гай носился по городу то верхом, то на моторе верного Гайдучека, пока не откопал на интендантских складах форму царских улан и не дал парад на Соборной площади. Под гремящие оркестры гарцевал туда и сюда Симбирский эскадрон, переодетый в сине-красные уланские мундиры, рейтузы и кивера. Командир эскадрона Тоникс важничал, придерживая шашку с золотым эфесом и насечкой, а «уланы»-гаевцы вдохновенно орали самодельные вирши:

Авинов, в новенькой кожанке, в фуражке с красной звездой, стоял на паперти Троицкого собора, где толклось всё начальство, — отсюда хорошо были видны и марширующие войска, и ликующие толпы горожан, избавленных от «муравьёвщины».