Приключения великого герцога мекленбургского Иоганна III (СИ)

Трудно просыпаться с перепоя, особенно нехорошо, если, проснувшись, обнаруживаешь что руки связаны, а вокруг ходят суровые люди, которые вовсе не собираются тебя похмелить. Да что там похмелить, хоть бы водички бы дали! Пан Завадский и его сын стоят на коленях со связанными за спиной руками посреди двора и угрюмо озираются. Вокруг суета, местные складывают на телеги тела их менее удачливых сотоварищей уже освобожденных от излишней одежды. Их я приказал закопать где-нибудь в лесу. Среди убитых и племянник пана, он и еще пара человек были несколько трезвее прочих и попробовали схватиться за сабли. Понаблюдав за Завадским, я понимаю, что выкуп меня в данной ситуации не интересует. В глазах пана сквозит ненависть, а лишний кровник мне не к чему. К тому же вряд ли у него есть что-то помимо того что я уже взял. Кроме того, посмотрев на замордованных до последней крайности местных жителей, особенно женщин, сочувствия к пану и его отродью не испытываю ни малейшего. Надо было сразу кончать, легче на душе было бы, ну да чего теперь. Впрочем, изо всего надо стараться извлечь пользу. Почему бы не перессорить поляков и местных. По моему знаку Завадских тащат к одиноко стоящему дереву и пристраивают к сучьям веревки.

- Скажи мне хоть свое имя негодяй! - Кричит связанный пан сидя на коне с петлей на шее.

- В аду у чертей спросите любезнейший, я им в последнее время регулярно всякую мразоту отправляю, так что они в курсе. - Отвечаю я и машу рукой.

Коноводы ведут коней под уздцы, и приговоренные лишившись опоры, начинают дергаться в петлях. Теперь на грудь им вешаем сочиненную тут же бумагу на немецком в которой высокопарным слогом написано, что Завадские приговорены советом баронов (только что придумал) за учиненные им насилия над местными жителями. Пусть воевода голову поломает.

На следующий день, дождавшись прибытия своих людей, седлаем коней и отправляемся в рейд. Теперь у меня сотня хорошо вооруженных всадников и горе тем, кто осмелится встать на моем пути!

Первым делом наведываюсь в Дерпт. От пленных знаю, что у местного воеводы в настоящий момент едва две сотни ратников под началом, в основном немецких наемников. Стража несет свою службу более-менее исправно, однако принимает нас сначала за людей Завадского, а потом уже поздно. Прорвавшись в ворота и подпалив предместья наводим шороху. Пан воевода, на свою беду, узнав что прибыл Завадский отправился к воротам желая, очевидно, крепко облаять негодяя с башни, прежде чем отказаться пустить в город попался нам одним из первых. Делать ему было нечего, и он счел за благо капитулировать. Сильно поживиться не удалось, ибо городская казна была пуста, но какую никакую контрибуцию я все же стряс. Можно было переманить к себе наемных солдат, тем паче что жалованья они уже год не видели, но посмотрев на сих доблестных вояк, я рассудил за благо этого не делать. Подорвав на прощанье пороховой склад, и подпалив городской арсенал, я со своим отрядом отбыл восвояси. Разорив еще несколько мыз и наведя как можно больше шороху, моя банда растворилась в местных лесах и материализовалась уже в районе Нарвы. Увы, мызу Алатскиви я так и не посетил. Разорять почти свою собственность мне разумным не показалось, а наводить на след польскую администрацию не хотелось. Да, да, я и мои люди всячески скрывали кто мы на самом деле, пусть думают что какая-то банда мародеров в конец распоясалась. Рано или поздно конечно это безобразие со мной свяжут, но уж лучше поздно.

Потешив душеньку разбоем я, следуя давно полученным указаниям, направился со всем своим героическим полком в Новгород. Ну да, разбоем, а как еще прикажете назвать мой рейд по тылам противника? Чем я по большому счету лучше покойного Завадского? Разве тем, что насилий мои архаровцы меньше совершили, да рейд был все же по тылам противника, а не своих как у покойного пана.

В Новгород я вступил довольно торжественно. Делагарди по видимому проникся моим титулом и родством с правящей династией и встретил по высшему разряду. Даже колокола звонили, уж и не знаю как он с митрополитом Исидором договорился. Отобедав с дороги, я в сопровождении своих ближников и приставленного ко мне Якобом Делагарди адъютанта отправился осматривать местные достопримечательности. Адъютанта звали Брюс Мак-Кормак, и по происхождению он был шотландцем. Добродушный и рослый здоровяк он с удовольствием посвятил меня в здешние расклады. Руководил городом непосредственно сам Делагарди, однако русская администрация во главе с воеводой князем Одоевским не была распущена. Одоевского трудно было назвать лояльным к шведам, поскольку он все в свое время сделал, чтобы не пустить их в город. И если бы не предательство Бутурлина ему бы это вполне удалось. Впрочем, на прямую конфронтацию князь не шел. Митрополит Исидор также на шведов смотрел косо.

- И что же никто из новгородцев не хочет видеть своим государем Карла Филипа? - Спросил я словоохотливого Мак-Кормака.

- Кто их разберет этих новгородцев!- Засмеялся офицер. - Во всяком случае, они рады ему не больше чем в Шотландии рады Якову Стюарту.

- А это еще что за Маклауд из клана Маклаудов? - вырвалось у меня, когда я заметил шотландца, лежащего почти посреди дороги и очевидно пьяного. Национальная принадлежность было нетрудно угадать по пледу и берету.

- О нет что вы, этот парень не из Маклаудов у их пледов совсем другие цвета. - Тут же отозвался Мак-Кормак. - Я знаю его, это Джон Лермонт, он конный лучник.

- Конный лучник! И где же его лонгбоу?

- Увы, мой добрый герцог, для настоящего лонгбоу нужен тис, а он не растет в здешних местах. У нас в стране вереска он, впрочем, тоже не растет. Поэтому у нас мало хороших лучников, это чертовы англичане торгуют со всем светом и могут закупать тис. Поэтому у них много лучников, хотя лучшие стрелки все же валийцы.

- А это что у него, волынка?

- О да, Джон славно играет на волынке, а еще он слывет бардом и сочиняет баллады!

- Ну, надо же, у вас тут еще и поэты есть! И каков он как поэт?

- Честно говоря, так себе. - Засмеялся адъютант. - Волынщик из него получше будет.

- Это кто тут сомневается в моем поэтическом даре! - Заревел во весь голос некстати проснувшийся Лермонт. - Я вызываю этого негодяя!

Только что беспробудно спавший конный лучник резво выхватил здоровенный клеймор и похоже собирался атаковать. Я как в замедленной съемке вижу, как Кароль вынимает из седельной кобуры пистолет и вдруг в голову молоточком стучит мысль "лермонт", "лермонт". Блин, это же предок Михаила Юрьевича!

- Эй, Кароль отставить! - кричу я и обращаюсь к обиженному до глубины души поэту. - Мой добрый друг, я вовсе не хотел обидеть вас, но уж коли вызов сделан, то я принимаю его. Однако, поскольку вызвали меня, то я имею право на выбор оружия, не так ли?

- Дорогой сэр, вы выглядите как благородный человек, и, очевидно, то что вы сказали справедливо. Склоняюсь перед вашей мудростью! - Пьяно помотав головой, заявил предок великого русского поэта.

- Отлично, коль скоро спор зашел о поэзии, то ее я и выбираю для поединка!

- Н.. не понял...

- Друг мой, завтра утром в присутствии всех этих джентльменов мы с вами поочередно исполним по балладе. Тот, кто сделает это лучше, тот и победит. А эти достопочтенные господа будут арбитрами. Вы готовы вынести на их суд свое сочинение?

Озадаченный поэт некоторое время хлопал глазами, но, как видно, мысль выступить перед большой аудиторией пришлась ему по вкусу и он согласился.

Рано утром за городом собралась большая толпа шотландцев. Даже не думал что их столько в шведской армии. Джон Лермонт на удивление трезвый, вышел из толпы и приветствовал меня со всем возможным почтением. Видимо ему объяснили, кого именно он пытался вызвать по пьяни на поединок. Бросили жребий и первому выпало петь шотландцу. Выйдя вперед он поклонился собравшейся публике и довольно хорошим голосом завел песню. Не могу судить о ее достоинствах, поскольку не силен в гэльском наречии, но публика восторженно приветствовала своего поэта.