Хроника о девушках Сэмплика (ЛП)

И Лилли — как рванёт туда.

Мать Лесли, Эве: А ты, милая?

Эва стоит робко у моих ног, качает головкой в знак отказа.

И тут появился отец (Эмметт) — держа только что покрашенную лошадиную ногу от карусели, говорит, что пора обедать, надеется, что нам понравится парусник [4], который только что привезли из Гватемалы и сготовили, приправив острыми специями, которые добыть можно только в какой-то бирманской дыре и то — нужно дать на лапу, а ещё он вынужден был спроектировать и соорудить специальный контейнер для свежих парусников.

Дети могут поесть попозже, в доме на дереве, говорит мать Лесли. У них там особенная посуда. Та, что изначально там была, была сделана в России: привезли оттуда, когда там проживали. Очень хорошая, но со временем износилась. Ещё были старинные подсвечники. Я говорю старинные, подразумевая времена Романовых.

А на прошлой неделе нам, наконец, проложили туда кабельное телевидение, говорит Эмметт.

Он показывает дом на дереве, тот расписан в викторианском стиле, крыша остроконечна, телескоп торчит наружу и что-то похожее на маленькую панель от солнечной батареи.

Томас: Вау, да этот дом на дереве, блин, раза в два больше нашего дома.

Пэм (шёпотом): Никаких «блинов».

Я: Ха-ха, пусть говорит, что хочет, пусть не будет…

Томас: Этот дом на дереве раза в два больше нашего дома.

(Томас, как обычно, преувеличивает: дом на дереве не в два раза больше нашего. Он составляет где-то одну треть. Однако, да: дом на дереве огромен.)

Наш подарок был не самым худшим. Хотя возможно самым дешёвым (кто-то принёс мини-DVD-плейер, кто-то локон волос от настоящей мумии (!)), он был, по моему мнению, самым искренним, от всего сердца. Потому что Лесли (волос мумии её разочаровал, о чём она позаботилась заявить, ибо у неё уже был один (!)) была, как мне показалось, растрогана тем, сколь прост и искренен оказался наш набор бумажных кукол. И хотя, когда мы его покупали, нам он дешёвкой не казался, но услышав от матери Лесли, Лес, посмотри-ка, что за дешёвка, тебе нормально? Я подумал: да, ладно, может, это и дешёвка безвкусная, но может быть её-то мы и хотели подарить. Во всяком случае, следующий подарок смягчил обстоятельства — это был билет на «Прикнис» [5] (!), Лесли недавно вдруг стала интересоваться лошадьми и начала рано просыпаться, чтобы покормить своих лошадей (их было девять), тогда как раньше она категорически отказывалась кормить лам (их шесть).

Мать Лесли: Угадайте, кто в итоге кормил лам?

Лесли (резко): Мама, разве ты не помнишь, что у меня тогда были занятия по йоге?

Мать Лесли: Хотя, знаете, а ведь и правда? Это было благословение — после школы, в те дни, когда у Лес была йога, мне предоставлялось возможность снова открыть для себя, какие потрясающие это животные.

Лесли: Вообще-то йога у меня каждый день была, ты что, забыла?

Мать Лесли: Мне кажется, нам просто нужно доверять нашим детям и надеяться, что рано или поздно их врождённый интерес проявится, не так ли? Ведь это сейчас и происходит: Лес — и вдруг лошади. Боже, она их просто обожает.

Лесли: Они чудесны.

Пэм: А мы наших даже не можем заставить за Фербером во дворе убрать.

Мать Лесли: А Фербер это?

Я: Собака.

Мать Лесли: Ха-ха, да, ну, всё загадил, да?

Хотя мы действительно не можем содержать двор в чистоте, даже когда составляем график, мне не понравилось, что Пэм всем об этом болтает — будто наши дети, мало того что одеваются хуже Лесли, так ещё и безответственны в отличие от неё, будто собака в отличии от всяких там лам, лошадок и попугаев (сидел там у них один на втором этаже и твердил своё «Bonne nuit!» [6], когда я в туалет пошёл) — и вовсе какое-то безобразное животное и т. д и т. п.

После обеда побродил у дома с Эмметтом, Эмметт — хирург, занимается чем-то два дня в неделю, пихает в мозг какие-то имплантаты, что это, интересно, — малюсенькие электронные устройства? Или, может быть, биотроны? Ведь они очень маленькие. И вроде как на булавочной головке целые сотни могут поместиться? Или на десятицентовике? Как-то особо я в это не вникал. Спросил о моей работе, я рассказал. Он сказал мда, меня удивляют странные, прямо-таки таинственные задачи, выполнение которых требует наша культура от некоторых людей — это же унижение какое-то, а выгоды реальной — никому, они и правда думают, что народ так и будет ходить по жизни с высоко поднятой головой?

Не мог придумать ответ. Примечание для себя: Придумать ответ, отправить ответ открыткой, таким образом заключить дружбу с Эмметтом?

Вернулись к дому. Посидели на специальной площадке, откуда можно понаблюдать за звёздами на небе. Дети сидели и глазели на звёзды, не в силах оторвать взгляд, будто у нас их никогда не было. Ну что, сказал я, у нас тут звёзд, что ли, никогда не видели? Ни ответа, ни привета: ни от кого. Ну ладно, звёзды там и впрямь казались ярче. Там, на площадке, слишком много выпил и вдруг всё, что лезло в голову, показалось глупым. Так что я просто затих, будто в ступор впал.

Пэм поехала домой, я сердитый и пьяный сидел на пассажирском сиденье «Парка Авеню». Дети балаболили о том, как всё было офигенно, особенно Лилли. Томас всё нудил про лам по Эмметту.

Лилли: Не могу дождаться своего дня рождения. Оно же через две недели, да?

Пэм: А что ты хочешь на свой день рождения, дорогая?

В машине длительное молчание.

Лилли, наконец, печально: О, не знаю. Ничего, наверно.

Дотащились до дома. Снова тишина при просмотре чистого пустого двора. То есть там был в основном сорняк — ни красного Восточного моста со старым отпечатком копыта и никаких пристроек, ни одной ДС, только Фербер, о котором мы забыли и который, как обычно, наворачивал круги вокруг дерева, пока чуть не задушил самого себя, укоротив постепенно свою привязь и пригвоздив себя до лёжки к земле, смотрел на нас снизу вверх умоляющими глазами, в которых отчаяние смешивалось с каким-то нарастающим гневом.

Отвязал его, он враждебно на меня глянул, сделал свои дела прямо у крыльца.

Наблюдал за детьми, проявят ли они инициативу и уберут ли за собакой. Но нет. Дети скучкавались в сторонке и изнурённые стояли у двери. Я знал, что мне нужно проявить инициативу и убрать. Но слишком устал, ведь мне ещё писать в эту тупую книгу.

Не люблю богачей, из-за них мы, бедняки, чувствуем себя дураками и какими-то неполноценными. Не то, чтобы мы были бедными. Мы люди среднего достатка, я бы так выразился. Мы очень-очень счастливы. Я это знаю. Но всё же, это не правильно, что из-за богачей мы, люди среднего достатка, чувствуем себя дураками и какими-то неполноценными.

Пишу это всё ещё не протрезвев, поздно, завтра понедельник, а значит работа.

Работа работа работа. Тупая работа. Так от неё устал.

Спокойной ночи.

(7 сент.)

Только что перечитал последнюю запись и должен кое-что прояснить.

Я не устал от работы. Работа — это привилегия. Я не ненавижу богатых. Я ведь сам стремлюсь стать богатым. И когда мы, наконец, получим свой личный мост, форель, дом на дереве, ДС, и т. д. и т. п., мы, по крайней мере, будем знать, что заработали на всё это сами — собственным трудом, в отличии, скажем, от Торрини: у них, небось, семья просто богатого происхождения, вот и живут на всём готовеньком.

Сегодня на работе за ленчом был Осенний Корпоратив. Мы все спустились, вышло около тысячи человек. Играло небольшое трио. Кто-то раздавал флажки с надписью «ОК» оранжевого и жёлтого цветов, которые все почти тут же оказались на полу. По внутреннему двору протекает искусственная река, туда-то и повыкидывала кучка идиотов свои флажки. В итоге: фильтр с одного конца засорился. Вышел работник обслуживающего персонала с торчащими из кармана флажками, сердито походил вокруг и попытался выбить флажки из фильтра измерительной линейкой.