Дело о полку Игореве

— Какая? — терпеливо спросил Богдан.

— Кот пропал…

— Судья Ди? — поднял брови Богдан.

— Ну да. Пришел неизвестно откуда… и ушел неизвестно куда.

— А что же сюцай твой за ним недоглядел?

Баг помолчал. Свирепо обошел тяжелый продуктовоз, тащившийся с явным опозданием к какому-то из центральных магазинов, и процедил:

— В том-то и штука, что он тоже пропал. По-моему, не ночевал дома.

Богдан покачал головой. Эти события казались такой мелочью в сравнении со смертью Ртищева, сумасшествием ад-Дина и всем прочим…

— Если ты не против, сразу после беседы с Галицким заглянем ко мне на минутку, — просительно сказал Баг, не отрывая взгляда от летящей навстречу, переполненной в этот час дороги. — Сердце не на месте.

— Какой разговор, — ответил Богдан и достал из кармана ветровки телефонную трубку. К телефону долго не подходили, и сердце Богдана несколько раз успело сжаться: а вдруг они напрасно не побеспокоили боярина вчера и с Галицким за ночь тоже что-то случилось? Он не выходил из дома ни ночью, ни утром, это подтвердили все наблюдатели — но коль началась эта бесовская пляска, нельзя было пребывать в уверенности…

Однако в конце концов раздался отчетливый щелчок соединения, и негромкий голос сказал:

— Да, слушаю…

— Я имею честь беседовать с преждерожденным боярином Галицким? — спросил Богдан.

— Да.

— Я срединный помощник Управления этического надзора Оуянцев-Сю. Простите, ради Бога, за столь ранний звонок, но обстоятельства складываются таким образом, что мне и моему напарнику было бы очень желательно теперь же с вами побеседовать.

Пауза.

— В связи с… Гийасом?

— Вы уже знаете?

— Конечно. Видел в утренних новостях. Безобразная передача, какой-то цирк устроили из трагедии…

— Насколько нам известно, — осторожно спросил Богдан, — вы поддерживали довольно близкие отношения с прером ад-Дином?

— Мы семнадцать лет друзья, — просто ответил Галицкий.

— И оказались по разные стороны засеки…

— Уже в третий раз за то время, что мы оба боярствуем в Соборе. Нам это не помешало в прошлом, не помешает и теперь… если Гийас поправится. Вы знаете, что с ним?

Богдан запнулся, не зная, как ответить, но Галицкий сам пришел ему на помощь.

— Впрочем, что мы по телефону… — сказал он. — Хорошо, я вас жду. Когда вы сможете приехать?

— Мы уже едем, — ответил Богдан.

Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще — католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.

Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.

— Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, — утвердительно проговорил он.

— Да, — признался Богдан. — Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.

— Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что — я.

— Да, — повторил Богдан.

Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее — открытый, мужественный, умный человек. «Впрочем, — одернул себя Богдан, — мне и Абдулла [34] в Асланіве нравился, да еще как…»

Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.

— Это правда, — сказал он затем. — Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… — он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. — Это… что-то чудовищное!

Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.

— Прежде чем спрашивать начнете вы, — сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, — я все же повторю свой вопрос. Что с ним?

— Мы не знаем, — честно сказал Богдан.

Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.

— Спрашивайте, — сказал боярин.

— Мне кажется, — улыбнулся Богдан, — вы прекрасно сможете угадать все наши вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.

Боярин помолчал.

— Да, время сейчас дорого, — уронил он. — Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…

— Из-за чего будет рубка? — поинтересовался Баг.

Галицкий быстро глянул на него исподлобья.

— Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, — сказал он. — Я и так разговорюсь.

Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить — но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая-то непонятная гордыня заставляла его терпеть.

— Налоговая челобитная, на наш взгляд, разрушит экономическую устойчивость в улусе, а возможно, и во всей империи. А возможно, — глухо пояснил Галицкий, — и не только экономическую… С другой стороны, например, иные считают, что настанет невыразимое процветание. Боюсь, примирить наши взгляды князю не удастся. Я именно это пробовал вчера сделать и понял, что — нет, стена.

— Что пробовали сделать? — спросил Баг. Галицкий помолчал.

— Собственно, вчера мы с моей супругой и сыном Гийаса — он уж пару лет живет отдельно от отца, я его чуть ли не с пеленок знаю… решили все вместе воспользоваться погожим днем и долго гуляли в парках Пусицзина. Осмотрели старый загородный княжий терем, покатались на лодке… А потом… Все так расслабились, настроение у всех сделалось благодушное, доброе, и я… — Боярин мучительно подбирал слова, рассказ явно давался ему нелегко. — И я решил сделать последнюю попытку переубедить Гийаса. Мы заехали ко мне, оставили здесь Ядвигу — это моя жена, отпустили восвояси водителя и на моей повозке отправились в пустую квартиру Гийаса. Мол, посидим по-холостяцки, слегка выпьем, поболтаем, повспоминаем… Но я-то уже знал, зачем еду. И там, под кофеек и доброе вино, завел разговор о челобитной.

Он умолк. Закрыл глаза.

— У меня осталось очень странное впечатление от этого разговора, — глухо проговорил боярин.

«Ни за что не закурю!» — в двадцатый раз решительно подумал Баг, старательно глядя в окно.

По широкой, сверкающей от низкого предосеннего солнца глади Нева-хэ величаво и медленно двигался украшенный бунчуками прогулочный корабль.

— Его убежденность в своей правоте показалась мне какой-то неестественной. Чрезмерной… нездоровой. Да, вот верное слово — нездоровой. Я всегда знал Гийаса как умного, хладнокровного и открытого к взаимопониманию убежденца. Но не как убежденца-маньяка… Простите, я закурю.

Он вынул из-за пазухи пачку; Баг, с облегчением понявший, что теперь и ему задымить будет незазорно, разглядел, что это были весьма зверские папиросы «Еч» с длинной, но все равно лишенной всякого фильтра гильзой. «Осназовские привычки, — понял человекоохранитель. — Гнус лесной травить в джунглях ими славно…»