В третью стражу (СИ)

— Этот? — Ицкович усмехнулся, тыкая себя в грудь большим пальцем левой руки, поскольку в правой держал дымящуюся сигарету. — Этого зовут Себастиан фон Шаунбург. Для друзей просто Баст. Между прочим, истинный ариец, беспощадный к врагам Рейха, и баварский рыцарь с XI века.

— Восхищён знакомством, — как-то автоматически — и что характерно, неожиданно перейдя на английский, произнёс Степан. — Диц фон Шаунбург [51], полагаю, ваш предок?

— По прямой линии, — усмехнувшись, ответил Олег, приглаживая ладонью волосы и тоже переходя на английский… — С кем имею честь?

— Разрешите представиться… сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, 3-й баронет Лонгвуд. — Произнес Матвеев привычной скороговоркой. Англичанин, как вы можете предположить, — и его голова тоже сама по себе произвела вежливый кивок.

Теперь обе пары глаз смотрели на Федорчука, о котором одному лишь Олегу было известно, что он грек.

— Оранжевые штаны? Три раза «ку»? Не дождётесь! — Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущённо и убрал руку за спину. — Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии… И, мне кажется господа, что продолжать разговор в номере…

— Согласен, — сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь номера. — Не то, чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.

— Ну-ну, — неожиданно ухмыльнулся Олег. — Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?

— Прав, прав! — Отмахнулся Степан. — Давайте, куда-нибудь за город что ли!

— Не надо за город. Есть у меня… — Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. — Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это… Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?

— Не извольте беспокоиться, герр немец! — Хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. — Хвоста не приведу! — И, прислушавшись прежде к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

— Иди! — Кивнул Степан. — Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.

(5)

Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы «Кондратий». Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель (как раз напротив Маджери Бруг — моста Маджери), без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им — троим — не поздоровилось бы в первую очередь. Причем, расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.

— Прослушки здесь нет, — взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. — Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует, и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.

— Ну, прям как в анекдоте, — неожиданно хохотнул один из присутствующих, явно испытавший облегчение при словах хозяина. — Встретились как-то англичанин, русский и немец…

— Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, — поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, второй.

— Шутники! — сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке: «официально журналист, а на самом деле гауптштурмфюрер СС, сотрудник СД, связан с Гейдрихом», с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.

— Ну, ты, Цыц, и конспиратор! — покачал головой «рафинированный англосакс» в твидовом костюме в ёлочку, но сам, тем не менее, говорить вслух «о сокровенном» тоже не стал, а записал на той же бумажке: «и я журналист, а так — MI-6».

- Ох, грехи наши тяжкие! — Вздохнул Федорчук, делая свою запись. — И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?

— А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде «сбоя в мировых линиях» или о «пробое пространственно-временного континуума»? — Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей: «журналист и я, а так РОВС, НКВД», и даже бровь от удивления поднял. — Ну, мы и попали.

— Мы попали… — задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку французских сигарет.

— Ты же, вроде, бросил? — Снова удивился Матвеев.

— Бросишь тут, когда полковое знамя спи***ли, — усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. — Так что, профессор, так уж и никаких идей?

— Идей море, — Матвеев-Гринвуд встал и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. — Конспиративная?

— А то ж, — Ицкович встал и подошел к буфету. — Выпить кто-нибудь желает? — спросил он.

Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.

— Вообще-то разговор на серьезную тему… — Степан с сомнением смотрел на извлеченную из буфета бутылку коньяка и очень характерно дернул губой.

— А я, собственно, и не настаиваю, — пожал плечами Олег, который был теперь настолько не похож на себя прежнего, что при взгляде на него у Матвеева дух захватывало. Впрочем, имея в виду, новую внешность Витьки и вспомнив, как выглядит он сам, Степан эту тему решил «не расчесывать». И так на душе было погано — хуже не куда — а тут, как назло, еще и ни одного знакомого лица. Но с другой стороны, лучше так, чем никак. Втроем все же легче как-то.

— Ладно, — сказал он, увидев, как утвердительно кивает Олегу Виктор. — Плесни и мне немного.

— Заметьте, не я это предложил! — Довольно улыбнулся Ицкович, а вслед за ним и остальные.

— А не может так случиться, что это бред? — Осторожно спросил Федорчук, понюхав свою рюмку.

— Коллективный? — Уточнил Степан.

— У меня бреда нет, — отрезал Ицкович. — Я себя проверил.

— А это возможно? — Сразу же заинтересовался Виктор.

— Нет, разумеется, — Ицкович тоже понюхал коньяк, но пить не торопился. — Тут расклад настолько простой, что и говорить не о чем, но, пожалуйста, если уж так приспичило. Допустим, у меня бред, и все это, — он обвел рукой комнату и находящихся в ней людей. — Есть лишь плод моего воображения. Отлично! Но! Если бред настолько подробен, что внутри него я не только вижу и слышу, но и чувствую, то какая, собственно, разница, снится это мне или происходит на самом деле. Ведь если я обожгу палец, мне будет больно…

— Это называется солипсизм [52]… — как бы ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно внятно произнес Матвеев.

— Можешь считать меня последователем Клода Брюне [53], — пожал широкими плечами «немца» Олег. — По факту же, я знаю, что я здесь и что вы тоже здесь. Что это значит для меня? Для меня — здесь и сейчас — это единственная реальность, данная мне в ощущениях, и, как это ни дико, мне даже неинтересно знать, каким макаром меня сюда занесло! Что для нас изменится, если мы поверим, что нас, и в самом деле, запихнула сюда юная креолка, читающая на досуге Чехова?

— Какая креолка? — Опешил Федорчук.

— Красивая, — снова пожал плечами Ицкович. — На Фани Ардан похожа. Ну, помните, она меня ночью на улице поцеловала?!

— Пить меньше надо! — Покачал головой Матвеев. — Но, ты уж извини, Олежек, не было там никакой мулатки, креолки, или квартеронки. Но ты прав. Потому что старичок, которому мы сдуру, да с пьяных глаз чуть не полторы тонны евро отдали, в Хароны [54] тоже не годится.

— Какой старик? — Почти в один голос воскликнули донельзя удивленные Федорчук и Ицкович. — Какой такой Харон?