Попаданец на гражданской. Гексалогия (СИ)

А Фомин молча сидел, глядя на темно-серое небо через окно. Ночь была светлой на удивление. Для него стало ясным, что попали они намного севернее Брянщины, ибо только в этих краях летом такие светлые ночи, а если попасть еще ближе к ледяным широтам, то и ночной темноты совсем не будет, так, только легкие сумерки. Там время долгого полярного дня…

Часть третья

Демоны революции

Глава первая

Близ Перми, 12 июня 1918 года

— Вставай, Лешка, гости пожаловали! — еле слышный голос Фомина на Поповича подействовал, как большой колокол звонницы.

Казак вынырнул из сна так же быстро, как пузырь воздуха вылетает из воды. «Гости»! Наконец-то прибыли — и остатки безмятежного почивания окончательно исчезли. Попович быстро вскочил на ноги, сразу же ухватил автомат в руки и передернул затвор.

— Не шуми, слушай! — хоть и тих был шепот, но вот голос слегка, на самую малость возбужден.

Видно, что Фомин ожидал гостей с растущим и жадным нетерпением. И вооружился снайперской винтовкой, а не привычным для него ППС, хотя автомат лежал рядом, под окном, на расстоянии руки.

Шум двигателя становился все слышней и слышней, а по завыванию мотора Попович определил, что едет грузовик. Алексей посмотрел на Фомина, и тот, поймав взгляд, сделал характерный жест и прошептал:

— Одни идут, а потому, мехвод, обойдемся пока без стрельбы! — таким сокращенным вариантом часто называли в боевой обстановке всех механиков-водителей. — Замри и не высовывайся, ими ребятки займутся. Мы валим тех, кто в дом зайдет. Работай ножом, я с глушителя буду.

Попович кивнул и машинально проверил, как ходит отточенное до бритвенной остроты лезвие клинка в ножнах. Кинжал был хорош — подарок Шмайсера, трофей, взятый у осназа…

Из утренней дымки сильно загремело, потом медленно появился тупоносый грузовик с тентом над кузовом, но с открытой кабиной, где дверки и стекла напрочь отсутствовали. Колеса поразили — металлические диски без обрезинивания издавали на камнях чудовищный шум. Рев движка объясним — глушителя на этой допотопной технике не имелось.

Таких автомобилей Попович никогда не видел в своей жизни, но слышал, что еще до его появления на свет они нередко встречались. Седой древностью автомобилестроения пахнуло на него, и под ложечкой у казака неприятно засосало. Грузовик проехал мимо дома и остановился прямо у шахты, оглушительно рыкнув двигателем напоследок. На секунду все стихло, и он даже услышал, как в груди учащенно бьется сердце.

— Эй, Полищук, якорь тебе в сральницу, да на панер поставить и цепью по чуть-чуть вытягивать! А потом обратно запихать, и осьминога насморочного следом сапогом утрамбовать!

Из кузова лихо выпрыгнули пятеро мужиков в знакомой до жути форме — расстегнутые черные бушлаты, бескозырки с ленточками, хорошо видимые в сумерках в вырезах форменок тельняшки в бело-черную полоску. Здоровые мордастые парни с широкими плечами, с кобурами маузеров и карабинами в руках. Уверенно держались, с видом полных хозяев жизни.

— Кончай лаяться, гопота флотская! — громко заявил один из них, худой, как глист после трехмесячной голодовки. Матросская форма на нем болталась, как на детской вешалке тулуп золотаря. И мордочка такая же — узкая, хищная и хитрая. К такой твари, до ужаса похожей на тех крыс из штольни, лучше спиной не поворачиваться, да и карманы надобно держать подальше.

— Кузьмич, и ты, Полищук! — Похоже, в этой морской кодле «глист» был начальником, ибо начал распоряжаться уверенно: — Загружайте свои ящики и провода в бадью, спускаем вниз, делайте там все. Раз вы знатные гальюнеры, вам и картишки в руки.

— Гальванеры! — злобным выкриком из двух луженых глоток оборвали его матросы, а тот, что постарше, рявкнул басом: — Сам ты по гальюнам жижу выдавливаешь, мозгля сухопутная.

— Ладно, ладно, братишки, — «глист» извиняюще замахал руками, — вы ж у нас пенители морей, альбатросы революции. Запамятовал я, подустал…

— Харч казенный жрать да буржуйкам задний клюз ворошить? — ехидно бросил Кузьмич, и матросы взорвались дружным хохотом.

— А что?! Завидно, что ли? — «глист» не обиделся, наоборот, повеселел. — Если наган к затылку приставить, то она и дергаться перестает, как шелковая становится.

— Да ну? — искренне удивился Полещук.

— Хочешь опробовать? — ласково осведомился «глист» и тут же рассыпал бисер слов: — Вы уж минируйте там все побыстрее, братишки, а то в дороге подзадержались, а товарищ Мойзес подкатить может с минуты на минуту. А с ним девочка едет, пальчики оближешь.

— Ух ты! — матросы резко оживились, и самый мордастый из них живо поинтересовался: — Он нам ее отдаст?

— Отдаст, Серьга, отдаст. Он добрый, хоть и комиссар. С понятиями. О том я с ним договорился. Только на особой простынке будете, да чтоб до смерти. Понятно?

— Сделаем как надо буржуазную сучку, раз Чека родная велит. Чего не сделаешь во благо революции! Но на сухую как-то не в масть, интереса нет.

— А товарищ Мойзес все на своей машине привезет — и вино, и водку, и консервы всякие. Папиросы будут.

— А марафет?

— Будет тебе, Жора, марафет! — «глист» расплылся в улыбке.

— Зря вы, зря свой кокаин водкой разбавляете! От вашего марафету башка едет. Не по-людски, лучше просто самогона выпить! — рассудительно бросил Кузьмич самому молодому матросу.

— Ребятки, хорош базарить! Минируйте штольню, а мы в доме приберемся, а то Мойзес грязи не любит. Он девок портит только в чистоте…

Похотливый хохот матросов сразу привел Поповича в состояние тихо кипящего бешенства. На протяжении разговора у него встали волосы дыбом, а в глазах меркло от еле сдерживаемой ярости. Железные пальцы Фомина, сдавившие тисками запястье, удержали от немедленной расправы — резануть по сволочам длинной автоматной очередью или метнуть в них гранаты.

— Ждать! И терпи, казак, чуть позже счеты сведем! — еле слышно прорычал в ухо Фомин.

Попович поморщился, посмотрел в сторону. Лицо Семена Федотовича перекосила гримаса лютой злобы и навечно застыла. На матросов из темноты дома сейчас взирала смерть — так показалось казаку. И это сразу успокоило, ярость мгновенно улетучилась, зато душу стала переполнять холодная и расчетливая ненависть.

Они молча, почти не дыша, наблюдали, как из машины выгрузили три тяжелых ящика и бухту провода, которые загрузили в висящую над зевом штольни бадью. Двое моряков, которых называли Кузьмичом и Полещуком, в два приема залезли туда, трое других, включая «глиста», дружно навалились на ворот. Крутили недолго и вскоре остановили подъемник.

— Минируют, сволочи, концы прячут, — прошипел Попович и получил тычок в бок от Фомина. Матросы о чем-то переговорили, от машины к ним подошел одетый в черную кожаную куртку водитель.

— А ведь все в черном, словно вороны на могилу слетелись, — про себя прошептал Алексей.

Моряки действительно чем-то напоминали ему воронов — наглые и важные, развальцой ходят, хозяева погостов и вершители чужих судеб.

Водитель ушел за машину, а трое матросов, громко переговариваясь между собой, пошли прямо к дому, к ним.

— Полезут в окно, глуши по затылку прикладом. Остальных я возьму на себя. Не шуми!

Попович только кивнул на шепот Семена Федотовича, заметив, что тот уже держит в правой руке парабеллум с навинченным на ствол глушителем, а в левой сжимает штык от самозарядной винтовки. На стоках кинжального лезвия смутно играли светлые полоски, смертоносные. Сам Фомин вжался в стену между окнами, предложив Поповичу жестом уйти в угол и взять под присмотр второе окно на боковой стороне. Алексей кивнул и тихо отошел, затаив дыхание, а через три шага коснулся спиной стены. Чужие голоса приближались.