Загадка Отца Сонье

Вслед за ними появились почти такие же молоденькие, как епископский племянник, ну, может, года на два на три его постарше, господин Морис и господин Клод – да, да, коль угодно, те самые, Метерлинк и Дебюссии (добавляю на тот случай, если когда-то какая-нибудь Роза Вениаминовна с лягушачьими глазами не возжелает поверить, что я воочию видел этих двух будущих знаменитостей). Эти были примерно ровесниками, что по тому же, выведенному мною позже закону вело к их взаимоотталкиванию, потому они говорили всегда наперекор друг другу.

Была еще одна гостья, явившаяся в одиночку, несмотря что дама, — госпожа Эмма Кальве, знаменитая парижская певица, как я узнал позже. А в первый миг, помню, поразил ее наряд – черное, совершенно какое-то воздушное платье, все время колыхавшееся на ней, так что, казалось, она сама является частью воздуха и при малейшем дуновении может легко воспарить.

Здешний гостиничный лакей, заказанный на вечер отцом Беренжером, при виде такого почтенного гостя, как епископ, делал все, что от него требовалось, с механической безошибочностью, наперед угадывая каждое желание гостя, вазу с виноградом пододвинуть или там сигару своевременно зажечь, или наполнить вином бокал (и как-то успевая при этом немного подозрительно то и дело поглядывать на воздушную госпожу Кальве), так что мне на этом званом вечере делать, в сущности, было нечего, и я мог незаметно прислушиваться к мудреным разговорам, которые тут велись.

— …Если вернуться к нашему вчерашнему разговору, — обращаясь к отцу Беренжеру, сказал епископ, — то древняя земля Лангедока…

— …Да, да, — подхватил его племянник, — в самом деле эта земля таит в себе множество, тайн, как исторических, так и эзотерических. Думаю, члены ордена Тамплиеров действительно докопались до некоторых, что главным образом и стало истинной причиной их гибели, ибо существуют тайны, не всегда позволительные для смертных. Порой смертельно опасно переступать черту…

— …разделяющую тайны Божеские и человеческие, — без малейшей паузы в продолжение его словам закончил фразу епископ Бьель. — В противном случае может возникнуть греховный соблазн ощутить себя чем-то большим, нежели просто смертный человек, сотворенный Господом нашим из глины и прочей земной грязи.

— Но как же в таком случае быть с любыми мистическими учениями? — вмешалась в разговор воздушнейшая госпожа Кальве. — Что это, как не попытка человека приблизиться к запредельному?

— Именно, — подтвердил епископ, — именно лишь приблизиться! Но никак не перешагнуть в это, если так позволительно выразиться, "запределье". Я потому и… нет, нет, я, конечно, не разделяю, этому препятствует мой сан… однако, потому и весьма снисходительно отношусь к мистическим увлечениям моего дорогого племянника и его друзей, что все это – лишь крохотные шажки вслед за ортодоксальной религией на пути к той непреступаемой черте. Да уверен – если повнимательнее вчитаться в Святое Писание (чего вам сделать как-то все недосуг), то в нем уже содержится все, что человеку дóлжно знать. Вы лишь пытаетесь приспустить завесу туманности с некоторых содержащихся там слов… Ну, продвинетесь вы со своей мистикой еще на шаг, еще на полшага, — и что же? Только набьете себе лишнюю шишку, ударившись о непрошибаемую стену лбом… Что же касается всей этой вашей спиритуалистики, то, право же, отношусь к ней не более как к детской игре.

— Вы не верите в общение с духами? — спросила госпожа Кальве. — Возможно, ваш сан и понуждает вас так говорить, но неужели Эмиль не рассказывал вам, как не далее нежели позавчера мы общались с духом последнего магистра тамплиеров Жаком де Моле? Вот и господа Клод и Морис могут вам подтвердить.

Оба молодых человека дружно кивнули.

— И что ж такого? — спокойно сказал епископ. — Разве в книгах святой Библии, особенно в книгах пророков, мало мы найдем примеров запредельного общения. Другое дело, что там в подобное общение вступают лишь те, кому должно и кому это предначертано. И, конечно, поэтому в вашем случае можно усмотреть некоторый грех, ибо ваша, молодые люди, предназначенность для подобного как-то, простите меня старика, сомнительна… Хотя…

— …Хотя… — вставил его племянник, — вы же сами и говорили, что…

— Да, да: что – чем бы дитя ни тешилось… — улыбнулся епископ… И интересно бы знать, ради какого вопроса вы потревожили измученную душу магистра.

В разговор, чуть смутившись, вступил молодой господин Метерлинк:

— Речь шла, монсеньор, о свитках отца Беренжера. Впрочем… — Он несколько виновато взглянул на моего преподобного. — Это, конечно, тайна господина кюре, и уж не знаю, насколько я вправе…

— Нет, нет, — вполне благосклонно отозвался отец Беренжер. — Поскольку речь идет все-таки о монсеньоре епископе, не вижу в этом ничего такого. Кстати, я вам, помнится, говорил, что уже открылся некоторым наиболее передовым иерархам нашей церкви

— …И поэтому я… — слегка зардевшись, сказал господин Эмиль.

— …Поэтому мой племянник, — привычно завершил за него епископ, — взял на себя смелость мне сообщить… К этому разговору, надеюсь, мы еще вернемся. А покуда… Мы ведь, кажется, еще кого-то ждем?

— Да, господина Малларме, — кивнул господин Клод. — Он как всегда запаздывает.

— Вот-вот, — сказал епископ, — дождемся-ка его, мне весьма интересно было бы знать его мнение на сей счет. А покуда же… (да простит Господь мое любопытство!) позволительно ли мне будет узнать, что же вам ответила заблудшая душа бедного магистра?

— О, всего лишь четыре слова, — почему-то снова зарделся его племянник.

— И что же это были за слова?

Стоя в этот миг у него за спиной, я втихаря навострил уши.

Ответил господин Морис:

— Было лишь сказано: "Тайна сия велика есть".

"Не больно много", — подумал я.

— Гм-м, признаться, не много, — словно прочитав мои мысли, с легкой улыбкой сказал епископ. — Но должен, если позволите, добавить, что не так уж и мало, как могло бы показаться. Эта бедная душа, коли она вправду явилась вам, просто-напросто указала на ту черту, о которой я давеча говорил… Она даже, если угодно, предупреждала… По-моему, тайна отца Беренжера как раз из числа таких, которые… Ах, простите, мы же уговорились прежде дождаться любезного Стефана Малларме…

Тут-то и раздался голос моего преподобного:

— А вот мы наконец дождались и нашего господина Малларме!

Меровинги и Грааль.

Тайна отца Беренжера слегка приоткрывает свой полог

Вошедший господин с несколько впалыми щеками учтиво со всеми раскланялся. Было ему на вид лет сорок – сорок пять. Когда он сел, сразу же их застолье обрело некую возрастную середину, которая тут же стала как бы центром всеобщего притяжения. Молодые Метерлинк и Дебюсси и епископский племянник Эмиль Хоффе взирали на него, как на истинного небожителя, у отца Беренжера, до сей поры лишь вскользь слушавший беседу гостей, в глазах зажегся интерес, в глазах у Эммы Кальве – пожалуй, нечто большее, нежели просто интерес, старик же епископ наконец нашел, на кого тут можно смотреть не так покровительственно, как на остальных, а почти как на равного.

— Вас-то мы как раз и дожидались, мой знаменитый друг, — сказал он. — Ибо единственное, что близко к истине почти так же, как религия – это настоящая поэзия. А поскольку речь у нас, я так понимаю, может зайти о тайне господина кюре, то лишь поэту дано будет почувствовать фальшь, если таковая прозвучит в наших доводах.

— Рад буду принять участие в вашей беседе, — почему-то с легкой грустью проговорил этот приятный человек, — но, увы, святой отец, насчет такой уж всесильности поэзии вы, по моему глубокому убеждению, несколько заблуждаетесь. На пятом десятке лет жизни я, к прискорбию моему, пришел к итогу, что поэзия – это некая клумба, цветущая для себя самой, о чем, кстати, когда-то и поведал читателям в своих драматических фрагментах "Иродиады". А что касается тайны нашего господина кюре, то в этом отношении куда полезнее ваш племянник, господин Хоффе, который, несмотря на свою крайнюю молодость, уже зарекомендовал себя как отличный знаток в области лингвистики, тайнописи и палеографии – ведь, насколько мне известно, именно на тайнописи неких свитков и зиждется тайна любезного хозяина этого вечера.