Аэропланы над Мукденом

Тот, растянувшись на широком диване в номере минской гостиницы «Варшава», медленно накачивался водкой.

— Есть у меня, Александр Федорыч, чуйка, с французских афер ни разу не подводившая. Гладкий период кончается.

— Что же глаголет чуйка сия?

— Дело не только в чуйке, но и простой логике. Во-первых, за время нашего знакомства нет ожидаемого мной всплеска гениальности в двигателях внутреннего сгорания. Я заказал по одному мотору Отто и Бенца, но точно знаю, что пока они негодны. Как ни прискорбно, нам с вами придется ставить эксперименты с двигателями, здесь тоже нужны стенды, приборы и, конечно, время. Полагаю, изо всех конструкций надобно отобрать лучшее — четырехтактный цикл Отто, электрическое зажигание Бенца, испарительный карбюратор Брайтона. До сего дня бензиновые движки по удельной мощности на пуд веса уступают паровой лебедке вашего проекта.

Польщенный моряк не замедлил предложить:

— Что нам мешает прямо сейчас изготовить пропеллер и поставить мотор лебедки на «Самолет-2»?

— Завтра же приступим. Есть и второй неприятный пункт. Мне категорически не нравится преувеличенный интерес губернатора и военных к «Самолету-1».

Не разделяя в целом презрение сугубо партикулярного Петра Андреевича к военно-интеллектуальным поползновениям, Можайский также безо всякого восторга вспоминал артиллеристов, с коими их навязчиво знакомил губернатор во время торжественного приема в честь пионеров авиации.

Князь Николай Николаевич Трубецкой, генерал-лейтенант и всевластный господин Минской губернии, изволил показывать себя покровителем прогресса и искусств. Он вошел в историю распоряжением построить городской театр в Александровском сквере Минска, ничем другим особым себя не проявил, но жаждал. На западе от его владений развивалась Польша, номинально входящая в состав Империи, но гораздо более европейская, на востоке поднимало голову купечество, начинался золотой век русской культуры. Здесь же на границе европейского и азиатского образа жизни перемены шли туго. Губернский город и по архитектуре, и по населению оставался безобразным отсталым еврейским местечком, служба в котором для светлого князя была сродни ссылке или опале. В столицы его не переводили, а радикально изменить Минск, сделав его достойным наследника древнего рода, восходящего к Гедимину, ему решительно не хватало талантов. Послужной список князя, сделавшего карьеру преимущественно в коридорах Военного министерства, и канцелярский жизненный опыт никак не могли помочь в разрешении вопросов руководства крупным западным районом страны, в котором сплелось множество всяческих проблем. Что никак не уменьшило амбиций Гедиминовича.

— Знакомьтесь, господа! Наш российский изобретатель и самородок господин Самохвалов Петр Андреевич, с ним помощник его — контр-адмирал Можайский Александр Федорович, — и в этой торжественно-показушной обстановке губернатор умудрился подчеркнуть, что моряк, идейный конкурент доблестных пехотинцев, даже имея начальное адмиральское звание находится на побегушках у безродного субъекта без титула и чина.

Петр натянуто изобразил радость, его партнер привычно проглотил пилюлю высокопосаженного вояки от инфантерии, пехотные и артиллерийские офицеры все правильно поняли и снисходительно заулыбались. Большинство из них успели принять участие в турецкой войне, основные сражения которой велись на суше, посему считали себя солью земли и главной надеждой Отечества. Гвардейский поручик и наследник княжеского герба Александр Николаевич Трубецкой, гостивший у батюшки в отпуске, сиял среди минских военных, как золотой рубль в кучке потертых гривенников.

К вечеру военные оттеснили от авиаторов дам, пытавшихся привлечь внимание разведенного Самохвалова к провинциальным прелестям их дочек на выданье, и решительно завели разговор о военном применении самолета. Петр отбивался, как мог, объяснял про экспериментальную сущность конструкции, обещал поставить на службу Родине винтовой аппарат, как только к нему поспеет достаточно мощный мотор. Но военным, звереющим от скуки в провинциальном гарнизоне и вцепившимся в новую игрушку, доводы разума не пришлись по душе. Наибольший энтузиазм проявил артиллерийский капитан Дмитрий Борисович Талызин. Он был очевидцем полета и взрыва «Самолета-1» у Планерной горы. Развернув карандашный набросок, пушкарь стал убеждать компаньонов:

— Энергия пара, накопленного в котле, недостаточна для полета вдаль. Я предлагаю пороховую ракету!

Как и большинство людей того времени, мнивших себя изобретателями, капитан не знал о трудах и идеях предшественников. Посему вечный двигатель и велосипед изобретали десятки раз, с удивлением впоследствии обнаруживая, что гениальная задумка не блещет свежестью. Самохвалов не стал спорить с подпившим канониром, надеясь, что его инициатива, как обычно, уйдет холостым выстрелом в пустую болтовню, максимум — в газетную публикацию об очередном «изобретении». Собственные ранние мысли об установке порохового разгонного устройства на «Самолет-1» уже давно были сданы в архив после взрывов куда более безопасных с виду паровых ракет. Но Талызин проявил настырность и начал увлеченно рассказывать о своем прожекте.

— На складе есть списанное орудие калибра шесть дюймов. Отрезаем сажень от дульного среза, заклепываем один конец, наполняем порохом, закрепляем на вашем замечательном аппарате и — вуаля! Порох горит веселее и придаст ускорение, пар ему не ровня.

Интересно, каково военное значение сего прожекта, вздохнул про себя Самохвалов. Разве что свалиться в окопы на голову вражеской пехоте и перепугать ее до падучей болезни. Вслух осмелился лишь возразить, что, по его некомпетентному мнению, наибольшую прочность пушечный ствол имеет в казеннике. Здесь предлагается воспламенять порох в сильно изношенной дульной части.

Офицеры мигом поддержали сторону военного рационализатора, добавив лишь укрепление трубы специальными обручами по методу А. В. Гадолина — авторитета в артиллерии, о котором авиаторы не слышали ранее. Наконец, свое веское слово вставил губернатор, попросив Самохвалова позволить эксперимент на воздушном аппарате. Его просьба прозвучала как прямой приказ, не терпящий и тени возражения. Петр скрепя сердце согласился: «Самолет-1» уже отыграл свою роль. Единственно, он заявил, что допускает пушкарские опыты лишь на одном условии — на страх и риск самих экспериментаторов, ибо не может рассчитать надежность и безопасность пороховой установки. Офицеры дали слово, князь поддержат их, с чего дело и завертелось.

Вспомнив эту беседу, Самохвалов бросил водку и заметался по гостиничному номеру, привычно махая руками — ему бы орнитоптеры строить.

— Александр Федорыч, а может — ну их в баню? Оставим им «Самолет-1», пусть тешатся, а все остальное перевезем в Красное Село?

— Негоже так поступать. Они на нашу помощь рассчитывают.

Положа руку на сердце, Можайский мог бы сказать о другом. Он получил согласие компаньона установить паровой мотор собственной конструкции на «Самолет-2» и стать действительным, а не номинальным соавтором первого винтового аэроплана. Ежели его разобрать, перевезти под Питер, где смертию храбрых погиб адмиральский первенец, снова собрать — пройдет полмесяца. Там и весенняя распутица. Нет уж, если летать — так здесь. А заодно посмотреть, что офицеры нахимичат в своей песочнице. Безумный энтузиазм изобретателей от перспективы увидеть свой аппарат в действии часто побеждал здравый смысл.

После того дня у Планерной горы трудились две бригады. Артиллеристы, оттеснив от объекта не только представителей неблагонадежной нации, но и питерского мастера, колдовали с огрызком пушки.

Компаньоны с интернациональной бригадой разобрали лебедку и начали понемногу монтировать паровую установку на «Самолет-2», оснастив его заодно и рулем направления, собранным из подручных материалов. Пока аэроплан принимал задуманный вид, украсившись большим двухлопастным пропеллером из буковой доски, Трубецкой-младший с Талызиным заявили о готовности к полетам. Петр, понимая, как мало от него зависит ход испытаний, попросил соблюдать осторожность — на Господи помилуй не начинать с полного заряда.