Русский спецназ. Трилогия

Растеревшись насухо махровым полотенцем, сменив одежду и расчесав волосы, Шешель сгреб в охапку костюм, который все то время, пока он нежился под душем, бесформенной грудой влажного тряпья валялся в углу душевой, сдал все это костюмеру. Тот пообещал, что к утру костюм будет как новенький – чистый и выглаженный. Выслушав столь оптимистический прогноз, Шешель поблагодарил костюмера.

Кафе он нашел быстро, ни разу не остановившись на этом не очень трудном пути, чтобы свериться с прохожими, правильно ли он идет, но лавры следопыта, который может отыскать дорогу не то что по оставленным на земле следам, а по запаху, едва различимому в воздухе, примерять к себе пока не стоило.

Вкусный запах жарящихся пирожков ударил ему в ноздри, как только он отворил дверь, набросился на него, забрался в желудок и стал там причиной такой бури, что Шешеля едва не согнуло в три погибели. Он вдруг понял, что проголодался, что не ел чуть ли не весь день, лишь слегка перекусив в перерыве между съемками, причем он и не помнил, что же это было. Желудок теперь мстил за такое невнимательное отношение. Боль в нем все больше разрасталась, будто эпидемия, захватывая все новые и новые участки. От нее было единственное лекарство. Пока же Шешель зажал пальцами нос, чтобы вкусный запах не очень дразнил его.

Шагрея, скромно сидевшего в дальнем углу кафе лицом к входу, пилот увидел сразу же – оттого, что тот, как прилежный ученик, выучивший урок и опасавшийся, что усердие его и потраченное накануне время могут и не отразиться в классном журнале, поднял вверх руку, как только увидел учителя, и держал ее в таком положении, пока к нему не подошел Шешель и не уселся рядышком. Если бы все это время он не смотрел на пилота, то официант вполне мог впасть в заблуждение и подумать, что жест этот предназначается ему и клиент созрел для того, чтобы прибавить еще что‑нибудь к той маленькой чашечке кофе, которую он заказал пятнадцатью минутами ранее и все никак не мог допить, потягивая напиток такими мелкими глоточками, будто в чашечку ему налили хорошее вино, а пить его залпом кощунство.

Для конспиративной встречи вне студии кафе это имело одно важное преимущество перед другими подобными заведениями, коих в округе было предостаточно – сюда работники киностудии заглядывали редко, во‑первых, потому что хорошо и недорого поесть можно было и вовсе не выходя за ворота, а во‑вторых, если уж кто‑то и выбрался за границу студии, содрогаясь от голодных спазмов в желудке, то, прежде чем он добрался сюда, повстречал бы по дороге как минимум еще пару‑тройку заведений с куда как более изысканной и вкусной кухней. Пройти мимо них было просто невозможно.

– Перво‑наперво удовлетворите мое любопытство – для чего такие предосторожности, будто мы шпионы какие и находимся во враждебной нам стране, – сказал Шешель.

– Есть причины.

– Что изволите? – Рядом со столом возник официант, встав по стойке «смирно», как солдат, ждущий распоряжения высокого начальства.

– Что там у вас есть э… э… поесть? – Шешель понял вдруг, что заговорил стихами. Прежде он таких способностей за собой не замечал.

– Хотите ознакомиться с меню?

– Это долго, – скривился Шешель, – что там у вас считается фирменным блюдом?

– Говядина по‑посольски с гарниром.

– Это как это, по‑посольски? – удивился Шешель, а потом, махнув рукой, остановил официанта, который чуть было не взялся за разъяснения. – Вкусно хоть?

– Очень.

– Готовите быстро?

– Все на плите. Мигом принесу.

– Давай, давай. Не задерживайся, но смотри у меня, если окажется невкусно.

– Что вы. Что вы. Будете довольны. Сию минуту принесу.

– И мне еще кофе, – бросил ему вслед Шагрей.

– Много кофе – вредно для здоровья, – назидательно сказал Шешель, – поверьте мне. Я это хорошо знаю. Пил его ведрами, чтобы в бодром состоянии себя поддерживать. Летать много приходилось. Потом сердце начинало пошаливать. Но простите, нас прервали. Я внимательно слушаю вас.

Официант принес тарелки с едой, расставил их на столе, посмотрел на Шешеля, дождался его благословения и удалился только после того, как пилот, отрезав кусочек говядины, запихнул его в рот, пожевал и сказал: «Вкусно».

Шагрей полез в карман пиджака, извлек картонку, вначале посмотрел на нее, проверяя, то ли он достал, перевернул на ту сторону где были отпечатаны буквы, затем протянул Шешелю.

– Не знакомы ли вы с этим господином?

– Свирский? Родион Свирский, – прочитал Шешель, – лично нет. Но в последнее время наслышан об этой личности.

– Боюсь, у вас пропадет аппетит, когда я продолжу.

– Не бойтесь. Аппетит у меня не пропадет, чего бы вы ни сказали. Проверено.

– Не знаю, чем вы так ему не угодили, но не позднее как вчера вечером он предложил мне одно дельце, а именно – покалечить вас или даже убить посредством моих, сделанных для съемок фильма приспособлений, пообещав за это любые деньги.

– Подозреваю, что вы и без вознаграждения, я бы сказал, на общественных началах, меня когда‑нибудь покалечите, – сказал Шешель.

– Оставьте ваши шутки.

– Извините. Извините. Так что же вы?

– Во время разговора испытывал желание надавать ему по физиономии, но, исходя из стратегических интересов, сдержался. Теперь касательно причин, отчего я не захотел говорить об этом в студии. Наверняка там у Свирского есть осведомители, которые известят своего хозяина обо всем происходящем. Замечу, что работа их не исчерпывается сбором информации. Я подозревал, что они канат подрезали, тот, который к вам привязали, когда вы шли по иной поверхности. Теперь я в этом нисколько не сомневаюсь. Свирский узнал бы о нашей беседе и понял бы, что я не выполню его просьбу. Пока он пребывает в обратном мнении. Но это продлится недолго. У нас от силы дня четыре, пока он не поймет, что я морочу ему голову, и начнет действовать по другим направлениям. У меня такое впечатление, что он от вас не отстанет, пока своего не добьется.

– У меня тоже. По другим направлениям он уже действует. Эх, значит, не внял он моим пожеланиям, придется переходить в контрнаступление.

– Вы что‑нибудь знаете о нем?

– Только в общих чертах. Я его видел, разговаривал с человеком, имевшим с ним дело, с его приятелем, да вот с вами. Но справок о нем не наводил. Что он подлец, и так видно.

– Да. Предлагаю свои услуги. Надо вместе разработать план, как нейтрализовать этого человека. И все же чем вы так ему навредили? Он сказал личное. Это так?

– Да.

– Личное, – задумался Шагрей, но загадку эту разгадал быстро: – Какой я глупый. Мог бы и сам догадаться. Не иначе здесь замешана женщина. Молчу. Молчу.

– Почему вы ничего не едите, а только кофе пьете? Говядина у них совсем недурственная. Даже не ожидал. Может, отведаете?

– Нет, спасибо. В студии я поел. Сыт я, да и в студии мне больше нравится, как там готовят.

– Патриот вы. Патриот.

По городу теперь ходишь, как по минному полю. Мало ли какие ловушки расставил здесь неугомонный Свирский. Может, он подкупил абсолютно всех – от дворника, который каждое утро монотонно гоняет по улицам пыль, до разносчика пирожков. Встанет тот на пути Шешеля наперевес с лотком, на котором дымятся вкусные аппетитные пирожки, схватит один из них, протянет с улыбкой на устах. «Бери, дескать, барин. Кушай. Вкусно». Кто же в этом сомневается. Но где гарантия, что вместе с повидлом или мясом он не запек еще и щепотку мышьяка или стрихнина. Прежде чем самому есть этот пирожок, не просить же разносчика откусить кусочек и прожевать. Этак со временем начнешь думать, что весь мир строит тебе всяческие козни, а каждый человек только и думает о том, чтобы подстроить тебе какую‑нибудь пакость. С такими мыслями вскоре наживешь нервное расстройство, поначалу дома запрешься и никого пускать к себе не будешь, а после, когда съешь все запасенные продукты, либо повесишься, либо заберешься в теплую ванну и вскроешь себе вены или воспользуешься менее эстетическим способом и пустишь себе пулю в висок.